На самом деле все куда проще. Как писал эмигранту Илье Британу кто-то из видных большевиков (подозревали, что Бухарин): «Помните, когда пресловутая дискуссия о профсоюзах угрожала и расколом партии, и заменой Ленина Троцким (в этом была сущность дискуссии, скрытая от непосвященных тряпьем теоретического спора…)» Вот именно: тряпье теоретического спора – а суть-то совсем иная, самая банальная борьба за власть в партии была сутью как этой, так и последующих дискуссий. И партийные массы, кстати, прекрасно это понимали. Они могли быть малограмотными и не отличать Второго от Третьего Интернационала, но чего хочет оппозиция, знали четко, ибо это вопрос житейский, а в житейских вопросах излишняя грамотность только помехой.
Надо сказать, что время для верхушечных разборок было самое подходящее. Семь лет войн и революций отбросили Россию на добрых полстолетия назад. Сельское хозяйство давало 65 % продукции от далеко не идеального для страны уровня 1913 года, промышленность – всего лишь 10 %. Нэп оживил торговлю, но неспособен был поднять производство. Железнодорожный транспорт агонизировал. Недовольные продразверсткой крестьяне поднимали восстание за восстанием. Голод в Поволжье унес миллионы жизней. Положение было хуже некуда, но выходить из него предполагалось по-разному.
Трещины шли по поверхности – теория, идеология, политика, – но раскол-то шел гораздо глубже, до самой коренной породы, до природы человеческой. Психологически тогдашних большевиков можно поделить на «революционеров» и «государственников». Первые – нормальные, чистопородные смутьяны-радикалы – не видели для себя ни малейшего интереса в какой бы то ни было хозяйственной прозе. Возиться с промышленностью, сельским хозяйством и прочей экономической дребеденью им было смертельно скучно, как скучно было бы путешественнику-землепроходцу работать председателем колхоза. Это были по сути своей че гевары, горевшие желанием «раздувать мировой пожар на горе буржуям», нести знамя социалистической революции в Европу, которая почему-то задерживалась с выступлением. Поэтому их совершенно не интересовали никакие экономические проблемы, они хотели одного – продолжать делать мировую революцию. А не выйдет – так на что им эта страна?
«Государственники» же – некоторое количество случайно оказавшихся в этой лихой компании нормальных людей – собирались заняться приведением в порядок страны. «Мировая революция»? Ну ладно, может быть, но это когда-нибудь потом… Едва ли нашелся бы в то время среди большевиков человек, который не верил бы в мировую революцию, но эти верили в нее как в светлое будущее, а не в то, чем надо заняться срочно и немедленно.
Это не взгляды и не позиции, это психологические типы, они легко прослеживаются и в обычной жизни. Кто-то работает, а кто-то воду мутит. Беда в том, что к власти пришла сила, где первых, то есть «революционеров», было подавляющее большинство.
Чистопородным смутьяном оказался Троцкий, взгляды которого несколько позже вылились в теорию «перманентной революции», суть которой ясно видна из названия. «И вечный бой, покой нам только снится!» Победу большевиков в России он считал «недоразумением» и мог примириться с ней лишь как со ступенькой к долгожданной революции на Западе, которую он готов был приближать и разжигать любыми способами, вплоть до вооруженной интервенции. В середине 30-х годов троцкизм дошел до совершенно безумной теории о том, что в России вообще все «неправильно», что надо вернуть ее в капитализм, «дорастить» до состояния, соответствующего промышленно развитой державе по Марксу, и потом вместе с Западом вести к революции. Но это будет потом. А пока что Троцкий рассматривал мир как «передышку» перед «последним и решительным боем» и проявлял полное отсутствие интереса к какому бы то ни было мирному строительству, тем более что в принципе был не способен ни к какому созидательному труду, разваливая все, к чему прикасался.
Однако сплошь и рядом авторитет в массах добывается не созидательным трудом, а митинговыми талантами, и авторитет у Троцкого был чрезвычайно велик. Он опирался на «молодых» партийцев, вступивших в партию в годы Гражданской войны. Молодежь сама по себе не любит рутинной работы, зато легко находит «упоение в бою и бездны мрачной на краю», не задумываясь, что другие поколения, может быть, хотят совсем другого. Большинство молодых партийцев и не знали, что до 1917 года Троцкий был меньшевиком и главным противником Ленина. Для них он был прежде всего победоносным наркомом, портреты которого висели на каждом углу. Сам же Лев Давидович видел себя, конечно, только на первых ролях. «Я не гожусь для поручений, – писал он впоследствии в автобиографии. – Либо рядом с Лениным, если бы ему удалось поправиться, либо на его месте, если бы болезнь одолела его».
Основным «государственником» в большевистских верхах был Сталин, практический ум которого двигался не от теории к теории, а от задачи к задаче. Если же надо было что-нибудь теоретически обосновать, то он, вооруженный изобретенным им «творческим марксизмом» и семинарским образованием, мог без труда придумать обоснование «по Марксу» для всего, что бы ни происходило в стране. Уж на что Молотов – твердокаменный сталинист, и тот признавал, что Сталин в теории был не особенно силен, зато как практика равного ему не было. Но в той мере, в какой это было необходимо, он мог пристегнуть марксизм к текущему моменту и, главное, объяснить это массам простым и доходчивым языком. Попробуй-ка, пойми писания Троцкого, даже имея за плечами университет! А Сталина любой красноармеец с церковноприходской школой понимал превосходно…
Посередине же до 1922 года находился Ленин – странный персонаж, кажется, находивший одинаковое удовольствие как в теоретизировании, так и в решении конкретных задач. Он был чистый интеллектуал, мозг которого равно питался как воздушной сладостью идей, так и черным хлебом повседневности. Сей «абсолютный разум», не останавливавшийся ни перед чем ради реализации своих идей, чистопородный теоретик и такой же чистопородный авантюрист, был, однако, тоже малопригоден к практической работе, правда, по другой причине – умен, изворотлив и практичен, но недостаточно вынослив. Пять лет тяжелой работы по управлению государством уложили его в могилу (зато, правда, удовольствие он получил!). Сталин же выдержал тридцать пять лет – пять при Ленине и тридцать после него.
Людей, способных к практической работе, в партии было мало, ценились они на вес золота и пахали на них, как на волах. Убедившись, что Сталин справляется с работой в двух наркоматах, значение которых после войны намного выросло, и с кучей прочих дел, Ленин решил нагрузить его еще одним «маленьким порученьицем» – взвалить на его плечи партию. Пока шла война, до партийных дел у ЦК, что называется, руки не доходили, организационной работой, аппаратом занимался секретариат в меру своего секретарско-письмоводительского умения. Если бы это была просто политическая партия – так и пусть себе! Бардак болтать не мешает. Но беда в том, что РКП(б) была даже не правящей партией – она была самим государством! При полной дезорганизации государственного аппарата большевики сделали то единственное, что можно было сделать в тех условиях – стали использовать для управления то, что имели, то есть партию. Это был приводной ремень, ведущий ко всем начинаниям, он дублировал, а сплошь и рядом и подменял государственный, хозяйственный и прочие аппараты власти. То, в каком состоянии этот приводной ремень находился, – картинка не для слабонервных.
Собственно, то, что называлось РКП(б), вообще трудно было назвать партией. В верхах они все Маркса с Лениным читали, это точно, что же касается низов, то их теоретическую подкованность превосходно передает умилительная сцена из фильма «Чапаев». «Василий Иваныч, ты за большевиков или за коммунистов?» «Я – за Интернационал!» – «А за какой ты Интернационал, за второй или третий?» – «А за какой Ленин!» (С той только разницей, что кто-то скажет: «За какой Ленин», кто-то: «За какой Троцкий!», а кто-то назовет Бухарина, Зиновьева и пр., кому чей портрет больше нравится.) Если таков командир, каковы же были у него бойцы?!
