Они пришли на рассвете. Возникли из лиловатого марева, сгустившегося над лоджией, шагнули через порог. Балконная дверь отворилась перед ними послушно, без малейшего скрипа, хотя с вечера была вроде бы заперта изнутри. Их одежда напоминала комбинезоны и едва заметно поблёскивала, отливая призрачной синевой. Черты их лиц расплывались - или, точнее, тотчас же стирались из памяти, стоило лишь на мгновение отвести взгляд. Будто не лица вовсе, а бездарные фотороботы, автор которых не сумел подобрать ни единой броской приметы.

Юра, только что проснувшийся, таращился на них, пытаясь привстать, но тело ему не повиновалось. Казалось, сила тяжести в пределах квартиры возросла многократно, наполнив конечности неподъёмным свинцом. Крик застрял в горле холодным комом, дыхание перехватило.

Вот безликие существа выходят на середину комнаты; их предводитель, стоящий чуть впереди других, поворачивает голову - медленно, словно несмазанный механизм. Вместо глаз - зияющие провалы, беззвёздная пустота, но в этой пустоте ощущается некое подобие отстранённо-брезгливого интереса. К разуму Юры тянется что-то опасное, чуждое, ледяное, а метка у него на ладони вспыхивает пронзительной болью.

Раздаётся звук, похожий на колокольчик; фигуры тревожно вздрагивают. Звон становится громче, и они отступают на шаг, потом ещё и ещё. Марево за их спинами темнеет и разбухает, вбирает непрошеных визитёров в себя, а потом вдруг схлопывается в точку и исчезает. Колокола звонят с издевательским торжеством, Юра вновь обретает контроль над телом, резко приподнимается на кровати...

...и выныривает в реальность.

Он отключил будильник и ещё с минуту сидел, приходя в себя. Небо за окнами окончательно просветлело, первый луч солнца зацепился за кленовые кроны. Коротко гавкнул соседский пёс.

Что ж, товарищ Самохин, вас, похоже, можно поздравить. Ваши ночные, с позволения сказать, грёзы приобретают новое качество, а точнее, переходят в разряд многослойного тяжёлого бреда.

Нет, серьёзно, это уже перебор.

Сначала ему, как обычно, снился дождливый мир, причём подробности проступали всё явственнее - поездка на воняющей бензином машине, мертвенно-голый парк, сигаретный дым. Чей-то могучий смех. Высохшее тело в тлеющем круге. И нелепое словосочетание 'консервированное солнце', засевшее в памяти, как заноза.

А потом приснилось, что он проснулся.

Да, проснулся, открыл глаза и увидел этих безликих, которые пришли с лоджии и принялись его изучать. Спасибо, будильник их распугал, как петушиный ор - тупую деревенскую нечисть.

Проблема в том, что они выглядели слишком реально. Слишком.

И ладонь до сих пор саднила, а в теле ощущались словно бы отголоски (если это слово здесь применимо), остатки той мерзкой тяжести-перегрузки, которая сковала его перед пробуждением. Как если бы гравитация, приручённая человеком, взбесилась и вздумала отомстить...

Сообразив, что от подобных мыслей можно и правда слететь с катушек, он поднялся, проковылял на кухню и включил чайник. Засветился телеэкран, затараторил диктор, но слова проходили мимо ушей. Юра, сделав над собой усилие, вслушался - просто чтобы отвлечься.

- Американская общественность с энтузиазмом восприняла визит главы советского государства, люди на улицах в Вашингтоне приветствовали кортеж. На переговорах в Белом Доме было заявлено о необходимости дальнейшего углубления сотрудничества во всех областях. В то же время, реакционные силы в Конгрессе не оставляют попыток испортить атмосферу добрососедства и взаимного уважения. Ястребы-неоконсерваторы, закусив удила...

С содроганием представив себе ястребов с удилами, он приглушил звук почти до нуля. Собрался соорудить себе бутерброд, чтобы перебить горьковатый табачный привкус, оставшийся после сна, но помешал оживший коммуникатор.

- Юра, - в голосе Тони чувствовалась тревога, - с тобой всё нормально?

- Вроде живой. А почему ты спрашиваешь?

- Не знаю даже. Проснулась и хожу сама не своя, только мысль почему-то крутится - надо обязательно позвонить, вдруг он там...

Она проглотила окончание фразы, и Юра, ощутив её смущение так явственно, словно стоял с ней рядом, поспешно проговорил:

- Ну и правильно сделала, я по тебе соскучился.

- Правда?

- А то. Сижу, на кофейной гуще гадаю: позвонит - не позвонит, плюнет - поцелует. Извёлся весь.

- Бедняжка, - она с облегчением рассмеялась. - Ну, раз дурачишься, значит, правда всё хорошо. Тогда до встречи, да? Жду тебя в нашем явочном тамбуре.

- Договорились.

На выходе из подъезда он снова столкнулся с соседкой-пенсионеркой, коротко поздоровался и хотел уже пойти мимо, но её откормленный сенбернар вдруг ощетинился и заступил дорогу.

- Чего ты, Барончик? - удивилась соседка. - Это же Юрик!

Пёс зарычал басовито и неприветливо.

- Фу, Барон! Фу! - она тянула поводок на себя. - Прекрати немедленно! Кому говорю! Юрочка, извини, он сегодня какой-то странный...

- Бывает.

Обогнув зверюгу, Самохин выбрался со двора и посмотрел на небо. Антициклон держал оборону, лишь за Змей-горой притаилась дистрофичная туча, да ветер дохнул прохладой, напоминая, что сегодня - первый день ноября.

Юбилейные торжества надвигались неотвратимо. Самый большой кумачовый флаг трепетал над входом в мясной кооператив 'Козерог' - на его фоне даже багряные клёны смотрелись бледно.

Едва студент взошёл на перрон, позвонил Фархутдинов.

- Итак, Юрий. Вчера вы требовали серьёзного разговора. Не передумали?

- Нет, я готов.

- Прекрасно. Приходите к полудню в контору, кабинет двадцать восемь. Пропуск я закажу.

- Понял, буду.

- Тогда до встречи. Антонине привет.

'Да иди ты лесом', - подумал Юра.

Электричка гостеприимно открыла двери. Он пропустил вперёд двух девиц спортивного вида в сопровождении угрюмого парня, вошёл вслед за ними в тамбур. Тоня улыбнулась ему, сделала шаг навстречу, но отчего-то снова смутилась. Тогда он сам шагнул к ней и, повинуясь порыву, наклонился к её губам. Двери за спиной тихо сдвинулись.

- Ух, - сказала Тоня, порозовев, - экий вы, Юрий, с утра... решительный...

- Не сдержался, - доложил он, - а сейчас опять не сдержусь.

Солнце хихикало за окном. Мелькали столбы.

- У тебя сколько пар сегодня? - она заглянула ему в глаза. - У меня всего две, а потом - свобода...

- А у меня - четыре, - он не признался, что в обед идёт к комитетчику, - плюс ещё тренировка, с которой хрен убежишь.

- Почему это?

- Тренер - горячий джигит, обидчивый. Зарэжэт, да.

- Ой, страсти какие! Ладно уж, тренируйся, ты мне ещё живой пригодишься.

- Зато завтра - другое дело. Ангажирую вас, сударыня, по полной программе.

- Боюсь даже уточнять...

Две пары он отсидел, будто на иголках. Лекторы что-то монотонно бубнили, выводили на экран иллюстрации, но Юра не запомнил ни единого слова, ни единой картинки. То думал о Тоне, то снова препарировал в памяти рассветный кошмар; прикидывал, как лучше построить разговор с Фархутдиновым. Взяв цифровое перо, рассеянно рисовал в планшете окружности и кресты, стирал их, а через минуту начинал заново. Хмурился, то и дело поглядывал на часы.

Дождавшись наконец большой перемены, вышел во двор. Воровато огляделся, опасаясь столкнуться с Тоней, и зашагал в сторону вокзала.

На вахте в здании комитета сидел дедок в цивильном костюме, но с таким взглядом, что перед ним хотелось вытянуться во фрунт, щёлкнуть каблуками и гаркнуть что-нибудь верноподданническое. Юра, сдержавшись, вежливо поздоровался, доложил о цели прибытия и поднёс браслет к сканеру. Дедок с полминуты сличал физиономию посетителя с фотографией на экране - что-то из них ему, похоже, не нравилось.

- Пропуск до семнадцати ноль-ноль. Второй этаж. Проходите.

Очень захотелось спросить, что будет, если он до семнадцати не уложится. В здании завоет сирена, и группа захвата, высадив дверь, положит первокурсника мордой в пол? Но он лишь сказал вахтеру спасибо и пошёл к лестнице.