На самом деле полоски не являются природным маркером — это маркер культурный, и человек пользуется им, чтобы разметить окружающую среду, поставить свое клеймо на вещах, навязать людям определенные правила. Он начинает с освоения природы: сначала лемех плуга, потом зубцы грабель и дорожная колея и наконец — железнодорожные рельсы, электрические и телеграфные провода, автодороги. Перемещаясь, человек вторгается в пейзаж, оставляя следы в виде полосок. Что касается вещей, то тут полоски оказываются не только маркером, но и способом контроля. Полоски используются как сигнальное средство (например, красно-синие полоски по контуру авиаконвертов): они помогают выделить поверхность, на которую нанесены, противопоставить или, наоборот, связать с другой поверхностью, а значит, классифицировать ее каким-либо образом, держать ее в поле наблюдения, проверять, подчас даже налагать какие-то ограничения. Нанести полосы на товар — значит «погасить» его (как, например, гасят марку или почтовое отправление) — и полоски все чаще выступают в этой роли. Компостеры и буквенно-цифровые коды уходят в прошлое, вместо них сегодня используются черно-белые полоски (например, на входных билетах и чеках). Особенно показательно в этом отношении введение в крупных магазинах штрихкодов: на смену прежним этикеткам с цифрами, указывавшими стоимость вещи, пришли параллельные вертикальные полосы[106].

Что касается полосок, наносимых непосредственно на человеческое тело, то они выполняют те же функции: отмечают, классифицируют, помогают контролировать и устанавливать иерархии; это относится и к соответствующим татуировкам, принятым у некоторых африканских племен, и к тканям в полоску, которые носят аборигены Америки и Океании, и к различным культурным кодам в одежде, геральдике и вексиллологии, о которых мы говорили в связи с европейской культурой. Фактически полоски — это инструмент социальной таксономии. То, что изначально было отпечатком, следом, стало маркером, средством регламентации. Проводить линии и борозды — значит «упорядочивать» (наилучшей иллюстрацией тому служат гребень и грабли), оставлять следы и выстраивать в ряды, подводить под определенные категории, ориентировать, отмечать и упорядочивать — ибо любая организация, как и (вернемся к музыкальной терминологии) любая оркестровка, всегда направлена на созидание. Именно поэтому гребень, грабли и плуг, оставляющие борозды на всем, до чего дотрагиваются, с древнейших времен являются символами богатства и плодородия — как, впрочем, дождь, пальцы и другие символы, связанные с полосками и следом. То, что отмечено полосами, не только маркировано и подведено под определенную классификацию, — это еще и нечто созданное, построенное, как ткань, а также доски[107], заборы, лестницы и полки; в этом же ряду находится письмо, связанное с упорядочивающим знанием, — недаром написанный текст выглядит как ряд полосок.

Теперь становится понятно, почему на протяжении веков в европейском обществе было принято отмечать полосками все, что имело отношение к беспорядку. Полоски «огораживали» беспорядок, защищали от него, помогали очистить и окультурить пространство. Одежда в полоску, которую были обязаны носить сумасшедшие и каторжники, — это решетка, изолирующая от общества, и одновременно опора, поддержка; кажется, что ее прямые линии призваны вернуть человека «на путь истинный». Полоска не равна беспорядку, но она указывает на него, и она же — средство упорядочивания. Полоска — не изъян, но маркер изъяна и попытка восстановления целостности. В средневековом обществе обязанность носить одежду в полоску, как правило, не распространялась на отверженных, которые считались неисцелимыми (например, язычники). Зато под это правило подпадали те, кого еще можно было обратить в праведную веру, — например, еретики или, реже, мусульмане и иудеи.

Иными словами, «человек предполагает, а полоска располагает». Полоски по природе своей не укладываются в культурные коды, создаваемые обществом. Есть в них что-то, что противостоит системности, что несет волнение и смуту, что «создает беспорядок». Полоски и являют, и скрывают, но этим их амбивалентность не ограничивается; они и фигура и фон, конечное и бесконечное, часть и целое, и все это одновременно. А потому поверхность в полоску часто кажется чем-то неконтролируемым, почти неуловимым. Где она начинается? Где заканчивается? Что в ней пустота и что наполненность, где здесь замкнутость, а где — открытое пространство? Что тут разрежено, а что плотно и как различить эти участки?[108] Что считать фоном, а что составляет передний план? Где здесь верх, а где низ? Зебра — это белое животное с черными полосками, как в течение долгого времени утверждали европейцы, или черное животное с белыми полосами, как и по сей день считают африканцы?[109]

Тут мы сталкиваемся прежде всего с проблемой зрительного восприятия[110]. Как объяснить тот факт, что в большинстве культур полоски видны лучше, чем однотонная поверхность, и в то же время создают оптическую иллюзию? Возможно ли, что глаз лучше видит то, что обманывает? Полоски, противопоставляемые однотонной поверхности, воспринимаются как нечто отличное, акцентированное, как некий маркер. Но сами по себе они становятся миражом, смущают взор, заставляют моргать, волноваться, спасаться бегством[111]. Структура стала фигурой, она находится вне правил евклидовой геометрии. Полоски будоражат взор, заставляя нас отводить глаза. Это вспышка, от которой темнеет в глазах, путаются мысли, мутится сознание.

От такого обилия полосок можно и с ума сойти.

Эта книга родилась из созерцания картин — средневековых, которые я, будучи историком, вынужден был просматривать почти ежедневно, и картин современной жизни, которые окружают нас всех. Она состоит скорее из впечатлений и вопросов, чем научных экскурсов. История полосок и полосатых тканей фактически представляет собой одну большую лакуну, ни один автор пока не рискнул ею заняться. Так что предлагаемая ниже библиография — всего лишь набросок к этому сюжету, заметки на полях. Она ставит своей целью сориентировать читателя, который захочет побольше узнать о той или иной теме, затронутой на предыдущих страницах.

Bezon (Jean), Dictionnaire général des tissues, Paris, 1859.

Bril (Jacques), Origine et symbolisme des productions textiles, Paris, 1984.

Endreï (Walter), L’Evolution des techniques du filage et du tissage, du Moyen Age à la revolution indistruelle, Paris, 1968.

Francesco (G. de), A propos de l’histoire de la centure murale // Cahiers Ciba, 1. fasc. 4 // Cahiers Ciba, 1, fasc. 4, 1946, p. 106–130.

Grass (Milton M.), History of Hosiery, New York, 1955.

Singer (Charles), A History of Technologies, Oxford, 1954–1958, 5 vol.

Erich (Oswald A.), Die Darstellung des Teufels in der Christlichen Kunst, Berlin, 1931.

Glasenapp (F.), Varia, Rara, Curiosa. BUdnachweise einer Anzahl von Musikdarstellungen aus dem Mittelalter, Hamburg, 1974.

Hammerstein (Reinhold), Diabolus in Musica. Studien zur Ikonografie der Musik im Mittelalter. Bern, München; 1974.

Pastoureau (Michel), Figures et couleurs. Etudes sur la symbolique et la sensibilité médiévales, Paris, 1986.

Pastoureau (Michel), Couleurs, images, symboles. Etudes d'histoire et d'anthropologie, Paris, 1986.

Randall (Lilian M.C.), Images in the Margins of Gothic Manuscripts, Berkeley, 1966.