Граф Фенринг повернулся к своей наложнице:

— Ах-х-х-ум-м-м… находчивый, ум-м-м, — молодой человек. Э-э, м-м-м-ах, не правда-ли, дорогая?

— Да, и его, ах-х-х, синаптические реакции весьма быстры, — согласилась та.

Барон посмотрел на нее, на графа, опять на арену. В его голове стучало: «Если можно так близко подобраться к кому-то из моих родичей… — Ярость начала вытеснять гнев. — Нынче же ночью главный надсмотрщик будет зажарен на медленном огне… ну а если окажется, что граф и его наложница как-то в этом замешаны…»

Фейд-Раута видел, что в баронской ложе произошел обмен репликами, но, конечно, ничего не слышал. Все звуки утонули в доносившемся со всех сторон ритмичном топоте и крике: у

— Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву! Го-ло-ву!

Барон нахмурился, видя, с каким выражением повернулся к нему Фейд-Раута. С трудом скрывая свое бешенство, барон вяло махнул в сторону стоящего над поверженным рабом племянника. «Пусть отдадут мальчику голову. Он заслужил ее, вскрыв предательство главного надсмотрщика».

Фейд-Раута видел этот жест. «Они считают, что эта голова — подходящая награда для меня! Что ж, я покажу им, что думаю об этом!»

Он увидел помощников, приближающихся с анатомической пилой, чтобы отделить почетный трофей, и жестом велел им удалиться. Фейд-Раута сердито повторил свой жест, склонился над телом и сложил руки гладиатора под рукоятью торчащего у него в груди ножа. Затем выдернул нож и вложил его в бессильные ладони.

Это заняло всего несколько секунд. Затем Фейд-Раута выпрямился и подозвал помощников.

— Похороните этого раба, как он есть, с ножом в руках, — велел он, — Он заслужил это.

В золоченой ложе граф наклонился к уху барона.

— Великолепный жест, — сказал он. — Подлинное рыцарство. У вашего племянника есть не только храбрость, но и умение держать себя.

— Но он оскорбляет публику, отказываясь от головы, — проворчал барон.

— Вовсе нет, — возразила графиня Фенринг, поднимаясь и оглядывая галереи.

Барон залюбовался линией шеи. Как великолепно лежат на ней мышцы! Совсем как у мальчика.

— Им понравился поступок вашего племянника, — улыбнулась леди Фенринг.

Наконец и в самых верхних рядах поняли, что сделал Фейд-Раута, увидели, что слуги уносят тело невредимым.

Барон следил за зрителями. Да, она сказала верно. Люди, словно обезумев, восторженно кричали, топали и хлопали друг друга по спине, по плечам. Барон устало произнес:

— Я должен объявить большой праздник. Нельзя отпускать их вот так — возбужденных, с нерастраченной энергией. Они должны видеть, что я разделяю их. восторг…

Он махнул страже, и слуга над ложей приспустил и вновь поднял оранжевый харконненский вымпел. Раз, и другой, и третий. Сигнал к празднику.

Фейд-Раута пересек арену, вернул кинжалы в ножны и, опустив руки, встал перед золотой ложей. Перекрывая неутихающий рев толпы, он крикнул:

— Празднуем, дядя?

Шум начал понемногу стихать: зрители увидели, что правитель говорит с племянником-победителем.

— Да, Фейд! Праздник в твою честь! — крикнул в ответ барон. И в подтверждение велел повторить сигнал.

Напротив ложи были отключены барьеры предусмотрительности. Какие-то молодые люди спрыгивали на арену и бежали к Фейд-Рауте.

— Вы распорядились снять пред-барьеры, барон? — спросил граф.

— Ничего, никто не причинит парню вреда, — отмахнулся барон. — Он сегодня герой!

Первый из бегущих достиг Фейд-Рауты, поднял его на плечи и понес вокруг арены.

— Нынче ночью он мог бы бродить по самым бедным трущобам Харко без оружия и без щита, — сказал барон. — Они разделят с ним последний кусок и последний глоток, лишь бы оказаться рядом с благородным победителем.

Барон с усилием поднял себя из кресла, перенес вес на силовую подвеску.

— Прощу простить меня. Совершенно безотлагательные дела требуют моего присутствия. Стража проводит вас во дворец.

Граф тоже поднялся, поклонился:

— Разумеется, барон. Мы с нетерпением предвкушаем праздник. Я, ах-х-х-мм-м-м, никогда еще не видел праздника у Харконненов.

— Да, — сказал барон, — праздник… — Он повернулся. Стража окружила его плотным кольцом, и он вышел из ложи через свой личный выход.

Капитан стражи поклонился графу:

— Какие будут приказания, милорд?

— Мы, пожалуй, ах-х, подождем, пока разойдется, мм-м-м, толпа.

— Слушаю, милорд. — Прежде чем повернуться, охранник отступил в поклоне на три шага.

Граф Фенринг склонился к своей леди и на их тайном мычащем языке спросил:

— Ты видела, разумеется?

Она ответила, пользуясь тем же кодом:

— Мальчишка знал, что гладиатор будет одурманен. В какой-то момент он действительно испугался. Но не удивился.

— Все было подстроено, — сказал он. — Весь этот спектакль.

— Несомненно.

— И тут пахнет Хаватом.

— И еще как.

— Сегодня я требовал, чтобы барон уничтожил Хавата…

— Это была твоя ошибка, дорогой.

— Теперь я и сам это вижу.

— Похоже, довольно скоро у Харконненов может оказаться новый барон.

— Если Хават задумал именно это…

— Да, это стоит проверить, — кивнула леди Фенринг.

— Молодым легче будет управлять.

— Нам — да… после сегодняшней ночи.

— Думаю, ты не ожидаешь особых проблем и соблазнишь его без труда… моя маленькая племенная кобылка?

— Конечно, любимый. Ты же видел, какими глазами он смотрел на меня.

— Да. И теперь я понимаю, почему нам надо сохранить его гены.

— Разумеется. И нам придется установить над ним контроль. Я заложу на глубинных уровнях его подсознания необходимые кодовые фразы, с помощью которых мы сможем в нужный момент согнуть его, воздействуя на его прана и бинду-систему.

— И мы покинем планету как можно скорее. Как только, ты будешь уверена в успехе.

Ее передернуло.

— Ни минуты лишней! Я никак не хотела бы вынашивать ребенка в этом ужасном месте.

— Чего только не приходится делать во имя человечества, — вздохнул граф.

— Тебе легко говорить…

— Тем не менее и мне пришлось перебороть кое-какие старые предрассудки, заметил граф. — Даже не старые — вечные.

— Бедненький. — Она потрепала его по щеке. — Но ты же знаешь, это — единственный надежный способ сохранить генетическую линию.

— Я прекрасно понимаю, что мы делаем и для чего, — сухо ответил он.

— Не думаю, что мы потерпим неудачу, — сказала она.

— «Вина начинается с ощущения неудачи», — напомнил граф.

— При чем здесь вина? — возразила она. — Гипнолигация[9] психики Фейд-Рауты, его ребенок в моем чреве — и домой.

— Этот его дядя, — пробормотал граф. — Тебе приходилось когда-либо видеть настолько искаженную душу?

— Свиреп, свиреп, — ответила она. — Но племянничек вполне может перещеголять дядюшку.

— Спасибо за это все тому же дядюшке. Подумать только, кем мог бы стать этот парнишка при другом воспитании — например, если бы его воспитывали в духе Кодекса Атрейдесов…

— Да, грустно, — согласилась она.

— Если бы можно было сохранить и юного Атрейдеса, и этого парня! Судя по всему, что я слышал о Пауле Атрейдесе, — чудесный был парнишка, великолепный результат хорошей наследственности и правильного воспитания. — Он покачал головой. — Впрочем, не стоит тратить скорбь на неудачников. Как говорится, пусть неудачник плачет.

— У Бене Гессерит есть поговорка… — начала леди Фенринг.

— У вас по любому поводу есть поговорка! — отмахнулся граф.

— Но эта тебе понравится, — пообещала она. — Вот послушай: «Не записывай человека в покойники, пока сам не увидел труп. И помни, что даже тогда можно ошибиться».