Позади него скрипнула дверь спальни. Шагов на лестнице Джек не слышал, но теперь уловил, как кто-то тихонько вошел в комнату.

— "Диомед", — прошептал Джек, не оборачиваясь, но зная, что явился шпион, погубивший армию Бургойна и теперь намеревавшийся проделать то же самое с Хоу.

— Привет, Джек.

Он наконец обернулся. Обернулся на голос стоявшей в проеме девушки.

Одной затянутой в перчатку рукой она опиралась о дверную раму, а в другой держала пистолет.

Джек медленно, очень медленно поднялся, плавно отодвинул стул, повернувшись, поставил его между собой и вошедшей девушкой и сказал:

— Привет, Луиза.

Она выглядела еще прекраснее, чем когда бы то ни было. Должно быть, она шла быстрым шагом. Раскраснелась. Налипшие на ее брови снежинки таяли, сбегая капельками вниз и оставляя дорожки, похожие на следы слез. Маленькие хрусталики еще держались на ресницах, усиливая волшебное впечатление, которое производили и без того чарующие глаза. Только вот сейчас они были стократ холоднее этих льдинок.

Джек посмотрел на зажатый в ее руке пистолет. Тяжелый, дорогой работы драгунский пистолет со штампом Лазарино на стволе. То была не какая-нибудь изящная дамская игрушка, а настоящее оружие, и державшая это оружие рука не дрожала.

— Ты будешь оплакивать меня снова, Луиза?

Она не ответила, продолжая разглядывать его. Он не мог понять выражения ее лица. Зато сообразил, что затянувшееся молчание может повлечь за собой действие, тогда как диалог даст ему отсрочку.

— Пуля уже лишила нашего режиссера Джона Андре одного Джека Абсолюта. Не думаю, чтобы ему хотелось потерять еще одного. Позволю себе добавить, что и мне тоже.

Наконец она заговорила, и ее голос был так же тверд, как и ее взгляд:

— Боюсь, эта постановка обречена. Как бы ни обстояли дела с Джеком, играть Лидию точно будет некому. Актриса исчезнет из города.

— Собралась куда-то ехать?

— Думаю, мне придется... теперь.

На этом слове дуло пистолета чуть-чуть сдвинулось в сторону, но лишь настолько, чтобы указать на дневник, лежавший на письменном столе. На тетрадь с обложкой, вспоротой и выпотрошенной, как убитая птица.

— Ах да. — Джек проследил за ее взглядом. — И то сказать, вряд ли Лидию может играть изменница.

Ответ последовал немедленно, решительный и гневный:

— Я патриотка, сэр, и более верна моему делу, чем вы своему.

Он заговорил вкрадчиво, чтобы смягчить ее гнев и возможные последствия этого гнева:

— Почему вы так в этом уверены?

— Потому что у вас остаются сомнения в правоте вашего дела! Вы сами это говорили. А у меня никаких сомнений нет! Не вы ли, сэр, в беседе со мной выступали в защиту прав колонистов? Доведись вам родиться по эту сторону Атлантики, на вас сейчас был бы синий мундир, а не красный.

— Ты, может быть, и права, — пробормотал он, отодвигаясь назад, пока красные фалды его мундира не уперлись в край стола. Его здоровая рука медленно, скрытно от нее поползла по столу, нащупав наконец то, что искала, — твердый ободок хрустальной чернильницы.

— Но кроме преданности делу, бывают и другие виды преданности, — продолжил Джек. — Преданность чести, например, или человеку.

— Бургойну? В определенном смысле мне его жаль. Генерал был мне симпатичен, и я надеюсь, что потом, после того как мы добудем свободу, он поймет: я всего лишь делала для своей страны то, что он пытался сделать для своей. Просто исполнила свой долг.

Долг? Порой он может быть бременем.

Пальцы Джека сомкнулись на хрустальной вещице, и он с тревогой почувствовал, что рука его дрожит так, что проливаются чернила.

Зато рука Луизы была тверда. Да и с чего бы ей дрожать: пистолет ведь не чернильница.

Джек взглянул на нее и неожиданно не смог сдержать тихого смеха.

— Ты смеешься? — удивилась она.

— Я вспомнил другой пистолет. Который пустил в ход против того малого, возле переправы у Тарритауна. Мне-то казалось, будто я спасаю тебя от последствий твоей опрометчивой выходки с золотой монетой. А выходит, моя пуля угодила в твоего товарища, не так ли?

Луиза промолчала, и он продолжил:

— Вообще-то мне следовало сообразить, что к чему, как только у тебя сползло седло. Мыслимое ли дело, чтобы ты, такая искусная наездница, неправильно затянула подпругу? И все же ты оказалась на земле, причем кавалерия Вашингтона галопом мчалась тебе на помощь. Ты ведь каким-то образом дала им знать, верно? Эта встреча была обговорена задолго до того, как она состоялась.

— Не задолго, — пробормотала она.

— Конечно. Тебе ведь требовался кто-то, чтобы доставить тебя на условленное место.

Джек отодвинулся от стола, незаметно держа чернильницу. К Луизе он не сделал и шага, но она все равно подалась назад.

Его голос стал мягче.

— Луиза, и ты смогла бы любоваться тем, как меня вешают?

Дуло пистолета дрогнуло. Скользкие от чернил пальцы Джека крепче сжали хрусталь.

— Я не собиралась этим любоваться, — ответила она резко. — Подпруги твоего Храбреца никто не ослаблял, и я надеялась, что ты сможешь ускакать от погони.

— Согласись, надежда на это была довольно слабая.

— Согласна. Ничего не поделаешь, в нашем... секретном мире приходится... приносить жертвы.

Джек поднял заключенную в лубок руку.

— Хочу дать тебе один совет, Луиза. Как шпион шпиону. Не рассказывай мне слишком много. Даже если собираешься убить меня. Ты, в конце концов, можешь и промахнуться.

— Я не промахнусь! — Она крепче сжала зубы. — Может быть, я буду сокрушаться, буду страдать. Но я не промахнусь!

Она выпустила дверной косяк и взялась за пистолет обеими руками. Это движение могло быть вызвано простой усталостью, ведь пистолет Лазарино тяжел. Однако на тот случай, если за ним крылась еще и потребность подкрепить ослабевшую волю, Джек быстро заговорил:

— Есть один секрет, который я хотел бы узнать, прежде чем мы подвергнем испытанию твою меткость. Ну же, Луиза. Мы ведь оба знаем, как разворачивается эта сцена, хотя у нас и нет полной уверенности в том, чем она закончится.

Ее взгляд оставался твердым и суровым.

— Какой секрет?

— Твой дневник. Это ведь сплошная тайнопись.

— Ты расшифровал его, разве не так?

— Не весь. И в данном случае меня интересует не то, что написано невидимыми чернилами: тут все ясно. Речь об остальном.

— Об остальном? Не понимаю.

— О том, что записано обычными чернилами. Ты писала это искренне?

И тут впервые с того момента, как Луиза вошла в комнату, он увидел на ее лице намек на смущение, даже растерянность. Наведенный на Джека ствол не дрогнул, но, когда она заговорила, голос ее зазвучал мягче.

— Пространство между строками принадлежит «Диомеду». Слова, написанные синими чернилами... мои.

— А слезы? Они упали между строками.

Она смотрела на него молча.

— Они были искренними, Луиза? Ты действительно скорбела, когда считала меня мертвым, и на самом деле обрадовалась моему воскрешению? Ты правда сожалела об обещании, которое я дал твоему отцу, перед тем как мы отправились в лес?

— Да, да и да! Правда, черт тебя побери... стой! Не двигайся с места!

Джек оттолкнулся от стола и, оставив на нем так и не пущенную в ход чернильницу, шагнул к Луизе. Руки он держал на виду и двигался вперед медленно, но неуклонно, глядя прямо в глаза девушки. Ему не потребовалось много времени, чтобы преодолеть разделявшее их расстояние и остановиться, уткнувшись грудью в ствол пистолета.

Они стояли так, без слова, без единого вздоха, бесконечно долгое мгновение. Здесь, в Филадельфии, Джек ни разу по-настоящему не заглядывал ей в глаза и почти забыл, как несказанно прекрасны их зеленые глубины. Почти забыл.

Сейчас, глядя прямо в них, он прошептал:

— Некогда, на лесном привале, ты почтила меня высоким титулом глупца. Ну что ж, докажи, что это звание было присвоено мне по праву. Докажи, что я и впрямь великий глупец.