Госпожа Кёр де Лапен укоризненно прицокнула языком.

— Фи, Джон! Не говори глупостей. Египтян восхищала настойчивость, с которой скарабеи скатывают свой шар, не говоря уже о том, что они — настоящие санитары окружающей среды. Скарабей — символ возрождения жизни. Символ воскрешения, если угодно, потому что эти жуки возвращаются из-под земли, вновь и вновь…

Филиппа уронила фигурку скарабея на ковер, к ногам госпожи Кёр де Лапен, и нарочито охнула.

— Простите, — торопливо сказала она, даже не думая наклоняться за жуком.

Наклонилась сама госпожа Кёр де Лапен.

— Не беспокойся, они очень крепкие. Разбить совершенно невозможно, хотя каждой фигурке по нескольку тысяч лет.

Пока хозяйка подбирала с ковра зеленого жука, Филиппа внимательно разглядывала обвивавшую ее голову черно-золотую ленту. И совершенно явственно, хотя всего на один короткий миг, она увидела, что лента чуть раздулась, а потом снова сжалась, как будто… право, и сравнить-то больше не с чем!.. как будто… вздохнула! И как только Филиппа осознала, что именно она увидела, она вдруг поняла, почему эта лента кажется ей такой знакомой. Лента на голове госпожи Кёр де Лапен была в точности такая же, как змея на голове Эхнатона — на фреске, в его подземной гробнице. Ну, не в точности, конечно, потому что у этой змеи, а Филиппа уже почти не сомневалась, что это тоже змея, не было такой отчетливо поднятой головы.

Джон ничего не заметил. Воспользовавшись тем, что госпожа Кёр де Лапен отвлеклась на упавшего скарабея, он прильнул к окуляру телескопа.

Филиппа тем временем лихорадочно придумывала, как проверить, живая ли змея обвивает голову хозяйки дома. Так, что едят змеи? Мелких грызунов? Откажется ли змея, пусть самая что ни на есть респектабельная и высокопоставленная, то есть живущая на голове жены французского посла, от пробегающего мимо обеда? Например, от мышки? Филиппа сосредоточилась — сильнее и дольше обычного, — поскольку никогда прежде самолично живых существ не создавала. Решив, что готова, она, почти вслух, произнесла:

— ПОПРИТРЯСНООТПРИПАДНОФАНТАПРИСМАГОРИЯ!

— Милочка, ты что-то сказала? — Госпожа Кёр де Лапен подняла голову.

— Я сказала спасибо. Мы очень благодарны за то, что вы показали нам такую замечательную коллекцию, — сказала Филиппа, стараясь не обращать внимания на крошечную полевую мышку, которая благодаря ее стараниям только что появилась среди светлых волос на макушке француженки.

Вообще-то Филиппа не особенно любила мышей, но славный зверек, который уже начал поводить туда-сюда усатым носиком, ей так понравился, что девочке ужасно захотелось, чтобы ее опасения относительно черно-золотой ленты оказались напрасны. Пускай эта мышка живет! Но тут, прямо под ее взглядом, лента на голове госпожи Кёр де Лапен начала раскручиваться. Прямо как крышечка на бутылке. И то, что только недавно представлялось атласной тканью, отчетливо блеснуло… Змеиная кожа!

Кровь у Филиппы застыла в жилах, но она успела пнуть Джона, чтобы он тоже увидел, как из белокурых локонов госпожи Кёр де Лапен поднялась плоская зловещая голова египетской кобры. То выпуская, то пряча извивающееся жало, змея не мигая, гипнотически уставилась на мышь. Джон раздраженно оглянулся, перехватил взгляд сестры, поднял глаза на макушку госпожи Кёр де Лапен. Словно почуяв опасность, мышка свесилась вниз, примериваясь, как бы половчее спрыгнуть с этой неимоверной высоты на пол, но… опоздала! Хлесткий удар — и зверек уже проглочен. Целиком. Без остатка.

Обалдеть… — выдохнул Джон, наблюдая, как кобра, то вытягиваясь, то сокращаясь, проталкивает добычу внутри своего длинного тела.

— Мне все это очень не нравится, — шепнула ему Филиппа. — По-моему, пора смываться.

— Смываемся. — Джон невозмутимо повернул трубу телескопа, спустился по лесенке и с вежливой улыбкой направился к двери, словно его ни чуточки не взволновал сюжет с прической госпожи Кёр де Лапен.

— Как, вы уже уходите? — всполошилась хозяйка. Судя по всему, она даже не подозревала, что за драма разыгралась только что на ее собственной голове. — Вы же только что пришли! — Она вдруг дернулась, как будто внутри нее лопнула пружина. — Вы же только что пришли! Вы же только что пришли! — Механизм явно заело. — Вы же только что пришли! Вы же только что пришли!

А потом глаза ее враз остекленели, потускнели, рот раскрылся, и оттуда вывалилась вставная челюсть, голова опрокинулась на плечо, словно кто-то повернул ключик сзади на шее и выключил мотор.

— Быстрее! Бежим! — крикнул Джон.

— Я пытаюсь, но не могу даже ногой шевельнуть.

— Ой, я тоже… В чем дело? Это паралич?

— Хоть бы Нимрод был здесь…

Проглотив мышку, египетская кобра приподняла голову и верхнюю часть туловища над поникшей головой госпожи Кёр де Лапен и начала медленно разматывать свои кольца. Ее тело казалось бесконечным. Наконец она достигла пола. Оказавшись на полу, кобра стала постепенно утолщаться, пока наконец не стала толщиной с человека. А плоская голова ее была размером примерно с лопату.

— Не смотри ей в глаза, — шепнула Филиппа. — Она нас хочет загипнотизировать.

— Пусть гипнотизирует. Лишь бы не укусила. — Джон говорил это, чувствуя, что гипноз уже начинает действовать. Ведь только под гипнозом можно увидеть, как у змеи отрастают руки и ноги и как она постепенно становится человеком: с крючковатым носом, светлой бородкой и неприятным выражением на узком, тонком лице. Через пару секунд от пресмыкающегося не осталось и следа. Перед ними стоял красивый надменный англичанин, явный сноб. Только от него сильно пахло змеей.

Поняв, что сдвинуться с места не удастся, Филиппа постаралась не выказать страха.

— Вы, надо полагать, Иблис, — холодно сказала она.

— Вы вообще слишком много полагаете, дрянные маленькие жабеныши, — осклабился Иблис — Терпеть не могу юных маридов, да еще в удвоенном количестве. — Иблис скривился и положил руку на громко урчащий живот. — Думаешь, выдумка с мышью крайне остроумна?

— Нет, не думаю, — вздрогнув, ответила Филиппа.

— Ты хоть знаешь, какой у нее премерзкий вкус? Фу, до сих пор тошнит. И воняет от меня, как из террариума в Лондонском зоопарке. — Он несколько раз провел языком по всем закоулкам внутри рта, потом громко харкнул и сплюнул что-то склизкое и зеленое — прямо на ковер. — Мыши — это жуткая гадость.

— Тогда зачем вы ее ели? — спросила Филиппа.

— Затем, мисс Всезнайка, что змеи именно так и поступают. Едят мышек. Я съел ее еще прежде, чем успел спросить себя, что, собственно, делает мышь на голове у госпожи Кёр де Лапен. Пускай она француженка, но, вопреки расхожему мнению, французы время от времени все-таки моют голову.

На Иблисе был полосатый костюм, купленный в модных кварталах Лондона, и туфли ручной работы из змеиной кожи; в руках он держал резную трость с серебряным набалдашником. Он ослабил туго завязанный галстук — непременный атрибут выпускника Итона, расстегнул воротник шикарной рубашки фирмы «Тенбулл и Ассер» и нехорошо закашлялся. Кашель перешел в громкое рыгание.

— Вот что бывает, если съесть мышь и, не дав ей перевариться, стать самим собой, — сказал Иблис и отхаркнул еще больше зеленой слизи. — Все из-за шерсти. Прилипает к нёбу, застревает в горле… Даже змеи, наевшись, выплевывают эту гадость.

Иблис прошел к подносу с напитками, выбрал бутылку из непрозрачного стекла — видимо, с бренди — и осушил одним глотком. На мгновение он задержал взгляд на компьютере и скорчил недовольную мину. Потом, прищурившись, с ненавистью посмотрел на близнецов.

— Если б не вы, с вашим вездесущим любопытством, мне не пришлось бы так внезапно покинуть змеиное тело. Так и норовите сунуть свой нос в чужую лампу!

Он нетерпеливо тряхнул головой и саркастически усмехнулся.

— Вы же не можете удержаться! Вам до всего есть дело. И все вы, мариды, одинаковы: проныры надоедливые! Я принял благородное решение вас не трогать, мне стало жаль вашей цветущей юности, а вы, вместо благодарности, подсунули мне эту чертову мышь! — Иблис снова оглушительно рыгнул и на этот раз сумел отхаркнуть на ковер саму мышку.