— Ладно, — вздохнул адвокат, — лучшее, что мы сейчас можем сказать, — это то, что мы будем тебя защищать. Мы должны приберечь силы для суда. До начала слушания дела мы вряд ли узнаем что-то существенное. Мы ведем борьбу вслепую, но помни — им придется представить какие-то доказательства, и вполне очевидно, что они так и сделают.

Догерти не скрывал оптимизма. После тридцатипятикратного выигрыша по номеру камеры Ноултона — а он со смаком пересказал эту историю узнику, — Догерти и думать не думал, что их усилия могут привести к чему-либо, кроме как к блистательной победе.

— Подумай об этом, только подумай об этом, — говорил он Ноултону с благоговейным придыханием. — Он вытащил удачный номер из своей шляпы — это первое. Потом он поставил на него все — и выиграл.

Теперь мы просто не можем проиграть. Мы будем наступать из центра и во все стороны.

— Спасибо, старик. Надеюсь, так и будет.

Прошло три недели. Время тянулось медленно, все ждали начала слушания дела. Догерти особенно оживился в те два дня, когда искал Шермана, впрочем безуспешно. Они ничего о нем не слышали, за исключением тех случаев, когда застали его у Лили дома и когда он встречал Лилю на улице.

— Он наверняка крутится где-то поблизости, — сказал Догерти Дюмэну, когда они однажды утром встретились в вестибюле. — Правда, я знаю, что он в городе, потому что он все еще занимает квартиру на Тридцать четвертой улице. Но я не могу войти внутрь и должен ждать, когда он сам высунет нос оттуда.

Маленький француз пожал плечами и бросил взгляд через вестибюль на столик, сидя за которым Лиля разговаривала с каким-то только что подошедшим человеком — возможно, клиентом.

— Ба! Оставь в покой этот Шерман. Раз он больше не беспокоит мисс Уильямс, нам нишего другой и не нужно. Он ништожный, грязный…

Тут его окликнули:

— Мистер Дюмэн!

Голос принадлежал Лиле. Они повернулись. Она, вся бледная, стояла рядом со своим столиком, держа в руке листок бумаги с каким-то напечатанным текстом. Дюмэн поспешил к ней, кинул взгляд на бумагу, которую она ему дала, и позвал Догерти.

Бывший боксер пересек вестибюль:

— В чем дело?

— Смотри! — Дюмэн показал ему бумагу. — То самое, что ты называешь «повестка», — для мадемуазель Уильямс! Мой бог! Это конец!

— Заткнись! — прорычал Догерти, беря в руки повестку. — Ты что, хочешь чтобы об этом узнал весь отель? Ты все принимаешь слишком близко к сердцу.

— Но что мне теперь делать? — неуверенно промолвила Лиля.

— Не падай духом. Не давай им нокаутировать тебя таким пустяком. Они вызывают тебя как свидетеля, не так ли? А это пустяковое дело. Так к нему и относись.

Лиля посмотрела на Догерти, удивляясь его неуместной веселости, когда все их планы должны были вот-вот рухнуть.

Догерти с улыбкой прочитал повестку.

— Удивительно одно, — пробормотал он, — что они не прислали ее раньше. Я все время этого ждал. Шерман знает все о том, как ты была дома у Ноултона, — он рассказал мне и Дюмэну, — и, больше того, он рассказал о тебе следователю. Я только одного не могу понять: почему они тянули так долго?

— Но что мне теперь делать? — повторила Лиля.

— Ты можешь сделать только одно — пойти и дать показания.

— Но мистер Догерти! Разве вы не понимаете? Они будут спрашивать меня о том вечере и… о деньгах. И его осудят.

Догерти изобразил сильнейшее удивление.

— Ну и что с того? Пусть они спрашивают тебя хоть до Страшного суда — что они узнают? Только то, что ты прямо из отеля пошла домой и провела там вечер за чтением «Пути паломника»[7]. У них есть только показания Шермана, и я не я буду, если присяжные поверят ему больше, чем тебе.

Лиля все еще не понимала и принялась возражать:

— Но я не проводила вечер у себя дома.

— А ты думаешь, я этого не знаю? Я говорю о доказательствах, а не о фактах. Говорю о том, как воспримут твои действия присяжные.

Лиля с ужасом на него посмотрела:

— Вы хотите сказать, что я должна солгать?

— Ну, это слишком сильное слово, — усмехнулся Догерти, — но можешь называть это и так, если тебе хочется.

— Но я не смогу… Не смогу!

— Ты должна.

Лиля посмотрела на него:

— Нет. Я знаю, что не смогу. Если я буду давать свидетельские показания и меня спросят о том вечере, я не смогу сказать ничего, кроме правды.

Даже не сами эти ее слова, а тон, которым они были произнесены, заставил Догерти замолчать и убедил его, что спорить с ней бесполезно.

Это было серьезное препятствие! И довольно неожиданное. Догерти не очень хорошо разбирался в женской психологии и не мог понять, как она могла сделать для Ноултона то, что сделала в тот вечер, а теперь не может об этом солгать.

— Кроме того, это бесполезно, — промолвила Лиля. — Думаю, мистер Шерман меня видел, а может — и еще кто-то. Я вспомнила: меня точно видел человек, который выходил из своей квартиры, когда я пряталась на лестничной площадке. Он может меня и не узнать, но разве можно сказать это наверняка? А если он видел…

— Ладно, — прервал ее Догерти. — Что толку сейчас об этом говорить. Мы здорово вляпались, и надо найти из этого какой-то выход. Дюмэн, позови Дрискола и Бута. Я поищу Дженнингса. Положись на нас, мисс Уильямс. Не думай об этом, — он указал на повестку, — хоть некоторое время. Давай быстрее, Дюмэн!

Через пять минут Странные Рыцари, все пятеро, в своем углу держали военный совет в связи с новым и опасным осложнением ситуации.

Бут был готов сдаться без боя.

— Что толку? — говорил он. — Они могут прижать его к стенке пятьюдесятью разными способами. А теперь ему точно конец. Если мисс Уильямс начнет давать свидетельские показания и расскажет все, что знает, у него не останется ни единого шанса.

— Да что ты несешь! — Голос Догерти был полон иронии. — В чем дело — наложил в штаны со страху?

А зачем мы здесь, по-твоему, собрались? Нам надо катко сделать так, чтобы она не давала свидетельских показаний.

— Я только об одном думаю, — добавил Дрискол. — Почему ее все еще не арестовали?

— Все очень просто, — вступил в разговор Дженнингс. — Потому что если бы они это сделали, то не смогли бы заставить ее давать показания против Ноултона, а Ноултона — против нее. И они сообразили, что лучше у них в запасе останется кто-то один, чем вовсе никого.

— Правильно, парень, дело говоришь. — Догерти толкнул Дженнингса на диван и посмотрел на Бута: — У нас и так хватает проблем, нечего выдумывать новые.

Но они ничего не могли придумать. Никто не мог предложить ничего заслуживающего внимания, если не считать Дрискола, который был уверен, что повестку следует оставить без внимания и Лиле просто не надо никуда не ходить.

— Слушание дела будет продолжаться всего четыре дня, — сказал он. — Спрячем мисс Уильямс на это время в каком-нибудь укромном местечке, и пусть она там немного побудет, а потом и Ноултон к ней присоединится.

— Но тогда ее могут привлечь за неуважение к суду, — возразил Дженнингс.

— Ну, за все надо платить, — философски заметил Дрискол.

Догерти попросил их немного подождать, пересек вестибюль и подошел к столику Лили. Вскоре он вернулся, сокрушенно качая головой.

— Она на это не пойдет, — объявил он.

— Она немного ненормальная, — прогудел Бут. — Что она сама собирается делать?

Но бывший боксер вступился за Лилю:

— Нет, не надо ее обвинять. Она смотрит на все это не так, как мы. Надо придумать что-то другое.

Наступила тишина. Дрискол закурил и предложил сигареты остальным. Скоро их уголок был окутан кольцами дыма. Наконец, в первый раз, заговорил Дюмэн:

— А теперь, когда вы коншили этот глупость, я вам кое-что скажу. Мы нишего не знаем. Я спрошу Сигала.

— А что он может сделать? — вскинулся Дрискол. — Он захочет состряпать для нее алиби, а она на это не пойдет, и тогда он попытается ее запугать.

Но остальные одобрили предложение Дюмэна, особенно Догерти, и через несколько минут маленький француз уже ехал в жилую часть города — в адвокатскую контору, а Догерти в очередной раз помчался в городскую тюрьму.