— Мистер Шерман, я хочу, чтобы вы больше не говорили со мной таким… таким образом.

— Ничего не могу поделать. Вы не можете этого не понимать. Я люблю вас. — Голос Шермана дрожал от вожделения.

— Должна ли я говорить вам, что мне это надоело? — спросила Лиля, вставая из-за стола.

Шерман начал терять над собой контроль.

— Мистеру Джону Ноултону вы бы этого не сказали, — презрительно бросил он. — Но придет время, и вы не сможете сказать это и мне. Я хочу вас. Взгляните на меня. Разве я похож на человека, который не способен добиться того, чего он хочет? Вы будете, вы должны стать моей.

Это было так неожиданно, что лицо Лили залила краска. Потом она вдруг побледнела, и на несколько мгновений у нее отнялся язык. Они молчали; Шерман не успел произнести последнее слово, как уже пожалел о своем грубоватом по форме и слишком поспешном признании. Лиля первой пришла в себя.

— Мистер Шерман, — тихо сказала она, — если вы еще хоть раз будете разговаривать со мной таким образом, я поставлю об этом в известность мистера Догерти и мистера Дрискола. А теперь уходите.

И Шерман ушел.

До того как начать действовать в соответствии с тем, что он узнал о Ноултоне, Дюмэн решил немного пораскинуть мозгами.

Дюмэну всегда казалось, что выяснять чью-то подноготную — значит совать нос куда не следует. У него могли быть на то свои причины, но давайте будем к нему снисходительными. Бродвей не единственное место на земле, где принято считать, что прошлое человека касается только его самого и нечего в нем копаться.

Кроме того, и Шерман признавал, что Ноултон лишь находится под подозрением. Никаких доказательств его вины не обнаружилось, он был, как и все, свободным гражданином. Дюмэн не хотел сгоряча нанести удар по невинному человеку, ведь тому придется носить клеймо позора, хотя его причастность к преступлению вовсе не доказана.

Но Дюмэн помнил и о Лиле. Ее надо было защитить любой ценой. А сам он разве не заметил ее повышенного интереса к Ноултону? Что, если она и на самом деле в него влюблена?

Вдруг Ноултон и правда такой, каким его представил Шерман? Тогда он точно погубит Лилю — бродвейские знатоки жизни считали, что любящая женщина для своего избранника сделает все. Поразмыслив, Дюмэн на следующий день рано утром — рано для него — решил принять меры предосторожности.

Сперва он поговорил с Догерти. Бывший боксер был очень удивлен.

— Ноултон мне нравится, — заявил он, — и, по-моему, ты напрасна его подозреваешь. Но ты знаешь, как я отношусь к мисс Уильямс. Она слишком многое для всех нас значит, потому любые случайности нужно исключить. Надо сказать Ноултону, что он здесь персона абсолютно нежелательная.

— Вот и я думать тошно так же, — согласился Дюмэн.

Он встретил Догерти на Бродвее, они разговаривали по дороге к отелю и вместе вошли в вестибюль. Швейцар кивнул им, как старым знакомым. Мисс Хьюджес проворковала «Доброе утро», а Лиля мило улыбнулась, когда они проходили мимо ее стола. В вестибюле никого не было, за исключением двух или трех незнакомых им людей, возможно коммивояжеров, которые сидели и читали газеты.

— Так и сделаем, — продолжил разговор Догерти. — Когда ты собираешься ему это сказать?

— Том! — опешил Дюмэн. — Ты и правда ждешь, что это я ему поговорю?

— А почему нет?

— Да ты что! Как я могу? Здесь есть такие факты:

Ноультон весит сто восемьдесят фунтов. Я вешу сто двадцать. Это абсурд. По-моему, я не трус, но хотель бы прожить еще год или два.

Догерти рассмеялся:

— Ладно. Я это сделаю. Скажу ему, что он плохо себя ведет, — без особой охоты добавил он. — Ноултон мне нравится.

Через несколько минут в вестибюль вошел Ноултон.

Он направился прямо к столу Лили, чтобы отправить телеграмму. Догерти и Дюмэн стояли всего в нескольких футах и слышали их разговор.

— Вы сегодня рано, — проворковала Лиля, пока Ноултон вытаскивал из своего пухлого бумажника купюру.

Он посмотрел на часы:

— Рано? Уже полдвенадцатого.

— Знаю. Но это рано для вас.

— Возможно, рановато, — согласился Ноултон. — А как вы поживаете этим приятным морозным утром?

— Хорошо, благодарю вас, — улыбнулась Лиля.

Ноултон повернулся и отошел от телеграфа.

— Господи, да что тут такого? — буркнул Догерти.

— Нишего, — согласился Дюмэн. — Но дело решенное. Никогда нельзя менять своих намерений. Он твой, иди за ним.

Экс-боксер пошел через вестибюль.

Ноултон окликнул его:

— Привет, Том!

— Доброе утро! — Догерти чувствовал себя неуютно.

— Как насчет партии в бильярд?

— Нет. — Догерти переступил с ноги на ногу. — Тут вот какое дело, Ноултон. Надо нам с тобой поговорить.

— Разговор будет долгий? — улыбнулся Ноултон.

— Достаточно.

— Тогда пошли в наш угол. Там будет удобнее всего. Привет, Дюмэн. Как дела? — Пока они шагали к облюбованному Странными Рыцарями кожаному дивану, Ноултон болтал о пустяках. Потом достал две сигары и протянул одну Догерти.

— Нет, спасибо, — последовал холодный ответ.

— Как? Не возьмешь сигару? Что случилось?

Догерти прокашлялся и сплюнул.

— Ну, — запинаясь, начал он, — все дело в том, что мы, то есть они… они считают, что ты должен уйти, то есть чтобы тебя здесь не было. О, черт бы побрал все эти дела.

— Не спеши, Том, — сказал Ноултон. — Произноси слово за словом по порядку.

Догерти перестал заикаться, и Ноултон наконец начал понимать, что он хотел довести до его сведения.

— Похоже, — прервал он Догерти, — ты пытаешься мне внушить, что я стал персоной нон грата. Другими словами, Странные Рыцари сочли необходимым изгнать своего недавно принятого собрата.

— Точно так. — У Догерти словно камень с сердца свалился. — Просто я не мог это правильно выразить.

Ноултон откусил кончик сигары и закурил.

— И теперь, — промолвил он в промежутке между затяжками, — вам нужно, чтобы я, пых-пых, исчез с лица земли, как это колечко дыма?

— Вопрос стоит не так. Этого мы вовсе не хотим.

— Ладно, какая разница? — махнул рукой Ноултон. — Давай дальше.

— Прежде всего, — начал Догерти, — здесь есть мисс Уильямс.

— Я и сам ее вижу, — серьезно заметил Ноултон. — Она отправляет телеграммы. Иногда и мои. Видишь, как играет свет на ее волосах? Ну и что в связи с ней?

— Тебе запрещается к ней подходить, — выразительно сказал Догерти.

— Надолго?

— Навсегда.

Ноултон выпустил к потолку очередной клуб дыма.

— Понятно. Что еще?

— Тебе нельзя оставаться в «Ламартине».

— М-м-м… Что-нибудь еще?

— Это все.

Ноултон поднялся, подошел к плевательнице, стряхнул пепел с сигары и вернулся обратно. Еще минуту он курил молча.

— А если я откажусь?

— Нас шестеро, — многозначительно промолвил Догерти.

— Значит, если я открою двери «Ламартина», то вызову неудовольствие Странных Рыцарей?

— Вызовешь.

— В таком случае, — Ноултон снова поднялся, — должен тебе сказать, что в ближайшее время Странные Рыцари будут испытывать неудовольствие четырнадцать раз в неделю. Мне будет очень больно доставлять столько беспокойства моим старым друзьям, но у меня нет другого выхода. — Он немного поколебался, потом добавил: Тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем пытаться меня запугать, Догерти. — С этими словами он поднялся и ушел.

Догерти проводил глазами Ноултона, который подошел к табачному ларьку, потом направился к столу Лили, но вдруг изменил направление и вышел из отеля на Бродвей. После этого экс-боксер поспешил к Дюмэну.

— Я все ему сказал, — угрюмо доложил он.

— И что он? — спросил Дюмэн.

— То, что я сказал.

— Ну?

— Наши угрозы он не ставит ни в грош. Собирается делать все, что хочет. Хорошенькие нас ждут дела.

— На мое мнение, — возразил Дюмэн, — лучше сказать, что это его ждут хорошенькие дела. Мы показать ему, что с нами шутки плохо. Слушай, со мной есть одна идея.