— А мать?

— Тоже в Петуховой.

— Когда они уехали? И почему?

— Они там и жили завсегда...

— Как это так? Ты, брат, не завирайся! Дубков заезжал к вам третьего дня?

— Не знаю...

— А ты видел Дубкова? — продолжал допрос тот же нарядный солдат.

— Нет, не видел.

— А брат где твой?

— Санька? Дома с тятей.

— Да ты дурака-то не строй! — начал сердиться солдат, — к Дубкову ушел, а не с тятей...

— А сестра где?

— Нюрка! Домой побежала. Неужто заблудилась?! — вырвалось у Ефимки, и сердце заныло.

— Как заблудилась? Куда она побежала? — все закусывающие внимательно следили за допросом Ефимки.

— Да всыпать ему хорошенько, небойсь, все скажет, — раздался из другой комнаты злой голос.

— Не лезь, когда не спрашивают, — осадил его первый.

— Как тебя звать-то? — уж более мягко спросил первый Ефимку.

— Ефимкой, — робко ответил Ефим и подумал: «Уж не банда ли, больно злющие; опять на Дубкова напирают, ничего не понимаю».

— Вот что, Ефимка, — мягко продолжал первый, — мы тебе ничего не сделаем, скажи по правде: часто к вам Дубков заезжал? Говори, не бойся!

— Он к нам никогда не заезжал.

— И отец твой к нему не ездил?

— Нет.

— Да говорю — всыпать, — настаивал тот же злой голос.

— Ну, а лошади где?

— Одна у дяди Степана Кондакова, а другая — дома.

— Ну, парень, что-то врешь. Придется видно тебе березовой каши попробовать.

— Да про что же я и говорю... сразу язык развяжет... Вот я сейчас покажу ему, где раки зимуют!

Ефимка весь задрожал, боялся пошевельнуться, а в голове стояло:

«Вот, видно, банды-то какие!»

Из другой комнаты вышел солдат, от него несло вином.

— Снимай штаны, стрекулист!

Ефимка заревел. А солдат схватил его подмышку, вытащил на двор, выдернул из метлы толстый прут да и начал стегать.

— А, а? вот тебе — не знаю, вот тебе — не ведаю. Казанская сирота! Маленький, а туда же дурачком прикидывается.

Больше Ефим ничего не слыхал, так как похожая на ожоги боль в спине и задней части лишила его сознания. Помнит, что сначала он только кричал «благим матом» на весь двор, а потом очнулся от страшного крика, драки, стрельбы, и какой-то голос, страшно знакомый Ефимке, кричал;

— Идолы поганые... вам ребятишек избивать... трусы подлые...

И слышал Ефимка, как сыпались удары, как лязгало железо, кто-то кричал... стонал. Чувствовал, что тут что-то страшное творится, но подняться не мог от боли.

Открыл глаза и увидел перед собой бородатого, всклокоченного, потного.

— Держись за шею, Ефимка, крепче!

Ефимка схватился за шею, бородатый мигом вскочил на лошадь и поскакал, отстреливаясь направо и налево.

Ефимка закрыл глаза, чтобы не видеть, что делается. — Чувствовал, мчатся, что есть силы.

Ехали долго. Приехали на заимку. Бородатый слез с лошади, внес Ефимку в избу.

— Тетка Марья, полечи-ка парнишку, насилу отстоял, чуть до смерти не задрали. Ироды! — сказал бородатый хозяйке, а сам вышел привязать лошадь.

— Кто это тебя, родимый? — ласково сказала тетка Марья.

Ефимка заплакал:

— Банды...

— У, проклятущие... — возмутилась тетка Марья. — Ну, я скоро вылечу...

Взяла в шкафике баночку с какой-то мазью, намазала тряпку и приложила к больному месту.

— Лежи вот так, на брюхе... а я самовар поставлю... покормить надо Мироныча-то.

После пережитых ужасов Ефимке так было приятно лежать на мягкой постели, что он скоро заснул.

Через два дня Ефимка мог уже ходить и боли почти не чувствовал. Мироныча, как назвала хозяйка бородатого, он так и не видал. Тетка Марья на его вопрос — где солдат, что его привез сюда, ответила, что скоро приедет.

Действительно, в субботу вечером человек пять верховых въехали во двор.

— Тетка Марья, баню истопила? — послышался знакомый Ефимке голос.

Он выбежал во двор — солдаты незнакомые, что за чудо? Голос бородатого, а его нет.

— А, Аника-воин! Как здоров? Тетка Марья лучше всяких докторов вылечит. Не узнаешь без бороды-то?

Только сейчас Ефимка рассмотрел и узнал Мироныча.

— А я тебя и не узнал, а где те твои товарищи? — спросил Ефимка.

— Там, брат, остались. Хорошие ребята, — и Мироныч больше ничего не сказал.

Вымылись в бане, сели пить чай и ужинать.

— Ну, Ефим, молод ты еще быть партизаном, подрасти еще... Завтра мы тебя проводим домой...

— А мне так хотелось Дубкова повидать!

— Дубкова? Может быть, дорогой и встретим, почем знать.

Ночью Ефимку подняли сонного, уложили на телегу и двинулись в путь.

Ефимка проснулся, когда остановились у петуховской паскотины открывать ворота.

— Никак наш кедровник? — радостно сказал Ефимка.

— Ваш, ваш! — сказал незнакомый мужик, правивший лошадью.

— А где же солдаты? — спросил Ефимка.

— Вон поджидают нас у лесной дороги.

— Ну, теперь добежишь домой, а мне скорей надо до дому добираться, слезай!

Ефимка слез и остановился.

Мироныч нагнулся с коня.

— Ну, Ефимка, прощай. Очень хочется тебе увидать Дубкова? Ну, смотри, вот он, — Мироныч ткнул себя в грудь и ласково посмотрел в глаза Ефимке.

— Не верь, что я разбойник... Я — партизан... Боремся мы с теми, помнишь, там на заимке, где я тебя выручил... А по тайге прячемся, пока нас мало... Зря мы никого не грабим, а только, когда нам приходится туго — берем у богачей... Ну, нам пора, прощай. Не поминай Дубкова лихом... А эти гостинцы передай Нюрке, — и Мироныч подал пяток кренделей, тронул коня и скрылся вместе с товарищами в густом кедровнике.