По боку у нее, под футболкой, сбежала капелька пота.

Завтра вечером сбор у Споффорд, подумала она; вечеринка на реке в честь полнолуния. Она не то обрадовалась, не то, наоборот, расстроилась. Внизу, на покатых волнах заводи, покачивались утки, лениво выгребали против течения, ныряли, выбирались на камушки и отряхивались неизменным легким движением от головы к хвосту, одним на всех.

Поплавать бы. Такой долгий-долгий заныр в темную воду. И этот вечный момент, после прыжка, когда вдруг пугаешься вожделенной воды и, уже в воздухе, наполовину изменяешь решению прыгнуть, и по телу пробегает дрожь, этакое физиологическое «ой!», и тут же смывается рассевшимся надвое холодным и твердым телом воды и счастьем оказаться в ней.

— Эй, принимай работу! — окликнул ее Джин, механик.

Она вернулась к машине. Джин лежал на переднем сиденье, то так то эдак разглядывая дело своих рук, а собаки обнюхивали его башмаки и штанины. У западного края неба воздвиглась груда мощных облачных башен: и цвет был самый тот. И в полуденной духоте по спине у Роузи пробежал вдруг холодок. Скоро будет гроза.

Она поехала обратно, к Блэкбери-откосу, но вместо того, чтобы свернуть на мост, поехала налево, на север, вдоль Шэдоу-ривер. Перевалило за полдень, и ничего призрачного в речке Шэдоу не осталось: она вся сплошь сияла и отблескивала солнечными зайчиками; лучи солнца, пробиваясь сквозь серебристые осины и темные мохнатые ели по берегам, били прямо вниз, в глубокое речное русло. Вода радостно неслась через перекаты, закручиваясь вокруг высоких сапог рыболова, который стоял на мелководье и нахлыстом ловил форель.

Шэдоу-ривер — курортная река; по крайней мере, выглядит таковой в рекламных проспектах, да и по сути уже много лет таковой является. Ниже по течению, у Откоса, в тамошних еловых лесах, понастроили санаториев: геометрических конструкций из стекла и некрашеного дерева, с выступающими верандами и лихо нахлобученными, под самым невероятным углом, скатами крыш. Санатории действуют круглый год, и в некоторых из этих домиков и в самом деле круглый год живут люди: врачи, администрация «Лесной Чащи», профессионалы отдыха, всю жизнь на курорте. Чуть дальше стиль построек меняется, появляются допотопные «шале», треугольные, «под палатку», домики, выстроенные десять, а то и двадцать лет назад, с вкраплениями обычных бревенчатых срубов и даже нескольких приблудных трейлеров, которые трудолюбиво вкатили в гору, оборудовали туалетами, крылечками, навесами для автомобилей и сделали из них стационарные жилища; а еще того дальше, у подножия двух гор, называемых гора Мерроу и гора Юла, расположены самые древние в этих местах поселения, одноэтажные домики с верандой, срубы, целые летние лагеря и отдельные обшитые досками хибары, оставшиеся тут еще со времен Депрессии, а то и раньше, излюбленные места отдыха давно и накрепко сбившихся компаний: в тесноте, да не в обиде, возле медленно мелеющих озер или по берегам реки, в тех местах, где ей вдруг приходит в голову разлиться чуть пошире; здесь на прибитых над дверьми досках написаны имена завсегдатаев, здесь камни вдоль коротеньких прогулочных аллей выкрашены белой краской, здесь торчат столбы с привешенным сверху баскетбольным щитом, здесь на любой полянке можно наткнуться на турник или на детские качели.

Общий стиль всех этих городушек проходил у Роузи под общим титулом «Гуляй, деревня»; когда она была маленькой, ей нравилось, какое тут все крошечное и как по-соседски дружно живут приезжающие на пару недель люди, в тесных домиках, под неумолчный гам детей, лай собак и веселые голоса очередной затеявшей пикник компании. Ее собственное детство прошло на широкую ногу, места было значительно больше, а шума — меньше, и потому здешняя жизнь казалась ей куда более детской, чем своя собственная. И эта детская привязанность никуда не делась. Она не спеша ехала через эти насквозь знакомые места — в сторону «Лесной Чащи» и охотничьего домика «У Вэл», подмечая по дороге массу забавнейших мелочей. Вот кто-то огородил свой кусок покрытой слоем еловых игл земли бетонной стенкой, с башенками по углам, сплошь усеянной кусочками разноцветного стекла, донышками от бутылок и вообще всякой блестючей всячиной. Отдыхал здесь по большей части пролетариат из Конурбаны, и все эти пузатые мужики, казалось, попросту не умели сидеть без дела, им постоянно требовалось занять себя хоть какой-то работой; они возводили бетонные стены и вкрапляли в цемент цветные стеклышки, они строили навесы для машин, рыли ямы под барбекю и украшали крылечки резными перильцами. Или, по крайней мере, именно так они и делали в былые времена. Все чаще и чаше на глаза Роузи попадались пустующие домики, а то и вывески с объявлением о продаже целого лагеря. Интересно, подумала Роузи, а куда они ездят теперь. Былье Ди, интересно, что бы это могло означать. Продаются Былье Ди. Ах да: «былые дни». Она проехала мимо бакалеи «Нате Вам» и магазинчика, где продавали наживку, под названием «Нажывка», — вы что, не знаете, как пишется «наживка», да нет, мистер, конечно же, знаю, только вот ведь какая штука, народ просто толпами валит сюда, чтобы сказать мне, как это пишется; эти два магазинчика да еще приземистая, из бетонных блоков выстроенная церквушка — вот, собственно, и все, что осталось от несостоявшегося города по имени Шэдоуленд, заложенного когда-то в месте пересечения двух долин, на перекрестке двух дорог.

Роузи притормозила на перекрестке. Если вперед и вниз к реке, то к Вэл; Роузи хотелось повидаться с Вэл, она привезла с собой гороскоп и ей хотелось, чтобы Вэл на него взглянула и дала ей совет; к тому же она, наверное, была бы не прочь пропустить по стаканчику. Она взглянула на часы. Нет. Она свернула налево и буквально через несколько минут проехала под воротами из огромных грубо отесанных бревен на частную дорогу, которая вела на склон горы Юлы. Вдоль дороги шел грубый деревянный забор; время от времени вбок уходили тропинки и проселки, и над каждой висел указатель в виде руки с вытянутым пальцем, адресующий пешеходов к Гроту, Водопаду или Серпантину. В конце дороги, среди ухоженных и подстриженных растений, стоял большой деревянный указатель, вытесанный грубовато, но покрытый лаком и вообще очень солидный: ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ ЦЕНТР «ЛЕСНАЯ ЧАЩА». Вокруг указателя дорога делала петлю и вела дальше, собственно в Центр.

«Лесная Чаща» представляет собой длинное, многоугольное четырехэтажное каркасное здание, выкрашенное в белый цвет, с каминными трубами из дикого камня и глубокими верандами. Оно было выстроено после Первой мировой войны в качестве санатория, куда могли бы приезжать семейные пары из среднего класса, чтобы провести в горах летний отпуск, подышать здоровым, пахнущим сосновой хвоей воздухом и отъесться на обильной здешней кормежке, в общей столовой: по воскресеньям в меню неизменная курица; посидеть в камышовых креслах на веранде или поиграть в бридж в просторных холлах; на четвертое июля фейерверк, в конце сезона общая поездка на телегах с сеном. Стильно тут не было никогда: в комнатах тесемчатые занавески, но каретки у кроватей железные, ковров нет, а туалет в конце коридора. В двадцатых рядом с домом разбили площадку для гольфа и несколько теннисных кортов. В качестве вечерних развлечений предлагалось пианино на колесиках. Несмотря на постоянный контингент отдыхающих, постоянный, но понемногу дряхлеющий, к началу следующей войны «Чаща» окончательно вышла из моды, и наступил период упадка; Роузи прекрасно помнила, как выглядела столовая в пятидесятых: облупленная, похожая на тюрьму, а официантки все старые. Ей казалось, что это был последний оставшийся на земле санаторий, где по-прежнему подавали консервированные груши. Он закрылся в пятьдесят восьмом и воскрес только в шестьдесят пятом, уже как частная психиатрическая клиника, — Роузи в это время жила на Среднем Западе.

Новые управляющие мудро рассудили по возможности оставить здесь все, как было раньше, — если не считать того, что здание привели в порядок, заменили оборудование на кухнях и в ванных комнатах и переделали согласно современным требованиям помещения для персонала, приемные кабинеты и изоляторы. Старые гравюры Максфилда Пэрриша [25] исчезли со стен, перекочевав в кабинеты и квартиры управляющих, а красовавшуюся над выложенным из дикого камня камином лосиную голову убрали вовсе, сочтя, что она может оказывать на пациентов удручающее воздействие; но камышовые кресла и сосновые обеденные столы, запах прохлады в обшитых деревянными панелями холлах и тесемчатые занавески — все это осталось. Предполагалось, что в качестве психиатрического центра «Чаща» должна сохранить все те успокаивающие и расслабляющие качества, которые были свойственны для нее в те времена, когда она была санаторием, да и принципы работы с пациентами остались во многом теми же, не исключая ни песен хором у костра, ни даже поездок на телегах с сеном. Но в последние десять лет разработали ряд сильно действующих транквилизаторов, и «Чаща» начала опять приходить в упадок; даже полные невротики, которые никак не в состоянии ужиться с миром, вполне могут теперь сидеть у себя дома и в то же время плавать по дальним и мирным морям. Теперь в «Чащу» по большей части приезжают отнюдь не тяжело больные люди, не жертвы затяжных депрессий, хотя в каждом конкретном случае долгая череда неурядиц может вызвать у человека именно такое, совершенно субъективное мнение о себе; в основном это люди, которым, как выражается местный персонал, «нужен отдых», а с отдыхом в «Чаще» всегда был полный порядок, хотя по сравнению с двадцатыми годами он здесь стал на порядок дороже.