Буквально накануне окончания своей работы Фумиани вроде бы сорвался с лесов и разбился насмерть. Представляете?

Впервые я увидел купол Сан-Панталона (святого Панталоне, церковь старого клоуна?) в 1930-м, когда приехал в Европу писать свою первую книгу, «Путешествие Бруно». С тех пор я часто возвращался в Венецию, и фреска Фумиани была одной из тех вещей, которые заставляли меня сюда возвращаться. Если бы я мог — если бы не чувствовал, что в моем стареньком «уотерманзе» [124] того и гляди кончатся чернила, — я попытался бы взяться еще за одну книгу, книгу, похожую на этот купол; книгу, состоящую из трупп, выписанных одновременно двусмысленно, расплывчато и с предельной ясностью, из больших масс, которые разом перекликаются друг с другом и никак между собой не связаны; книгу мрачную, и ясную во мрачности своей, и радостную по достижении цели, совсем как та фреска, которой гигантский фокус с перспективой сообщает радость претворения; книгу, центр которой будет пуст и, разом, бесконечен. Книгу, которая завершит круговорот моей жизни там, где Бруно его начал; книгу, которую я буду писать до самой смерти, и умру, не дописав».

По спине у Роузи пробежал холодок. На самом-то деле она знала, что эти вселенского масштаба мысли были немного преждевременны, поскольку после этой автобиографии он написал еще как минимум одну книгу, «Под Сатурном», кажется? Или это была «Равнина во тьме»? Она ее читала, и ей не показалось, что эта книга чем-то отличалась ото всех прочих; просто еще одна книга, не хуже и не лучше.

Автобиография, подумала она, была, вероятнее всего, написана не на пороге смерти, а в предчувствии надвигающейся старости.

Судя по всему, Идеального Друга он себе так и не нашел. Усилия любви и впрямь оказались бесплодными.

Она отложила книгу и сняла ноги со стола. День, конечно, был не рабочий, но, тем не менее, ей предстояла масса дел: ибо именно сегодня начинался ежегодный, с плавающей датой, турнир по крокету, и первый матч сезона, важнейшее событие с точки зрения общественной значимости, должен был состояться именно здесь, в Аркадии, на лужайке перед окнами кабинета.

Приедут далеко не все посеянные под первыми номерами игроки; некоторые приезжают сюда только на лето и еще не успели распечатать свои здешние жилища, а кто-то как раз сегодня высаживает помидорную рассаду. Бо и иже с ним вроде бы должны были приехать. Аллана Баттермана тоже пригласили. Она надеялась, что будет и Споффорд, с которым она официально не виделась уже довольно долго; он собирался (по его собственным словам) обсудить с ней и с Бо какой-то свой проект.

Проект. Она подтянула шнурки на кроссовках и, прекрасно отдавая себе отчет в том, что делать этого, наверное, не стоит, открыла высокое французское окно и вышла прямо через подоконник на лужайку — позвать дочку обедать.

Пирс тоже не часто виделся со Споффордом со времени своего приезда: сезон был горячий, тот был по уши занят землей, и особых причин гонять в Откос у него не было. Пирс более или менее справлялся сам, уже начав привыкать к мысли о том, что в качестве вновь прибывшего он представляет собой для аборигенов определенный интерес.

Он уже был на короткой ноге с Бо и с живущими в доме у Бо женщинами, там же он успел познакомиться и с Вэл; дело шло к тому, что в скором времени круг его знакомств в этом маленьком городке станет куда шире, чем в мегаполисе, куда он в свое время, собственно, и приехал затем, чтобы стать чем-то вроде отшельника, и откуда к настоящему моменту так или иначе разбежались едва ли не все те люди, до которых ему было дело, — включая отныне и его самого.

Включая и его самого. В субботу он сидел в глубоком кресле у раскрытого окна, так, чтобы на него тянуло запахом расцветшей сирени (огромный старый куст, навалившийся на проволочную изгородь между его собственным домом и соседским) и чтобы можно было слушать птиц. Он ждал, когда с нижней лестничной площадки его позовет Вэл: потому что из всех возможных человеческих занятий он выбрал едва ли не самое странное, они с Бо и Вэл собирались съездить поиграть в крокет. А еще он писал в своем гроссбухе.

«Магическое мышление среди местных обитателей цветет пышным цветом, — писал он. — Мой сосед Бо растолковал мне вчера все, что касается различных планетарных характеристик, относимых к человеческим существам, меркурических, юпитерианских, сатурнианских, марсианских и так далее. И как можно привлечь благоприятные планетарные влияния для противодействия негативным. Талисманы. Печати. И он всего этого понабрался вовсе не в результате каких-то там ученых штудий, не из старых книг; у него просто при себе все это есть. Однако рецепты практически те же самые, которые выработал для себя Марсилио Фичино [125] лет пятьсот тому назад. И каким же образом?»

Он сунул карандаш между зубами, как пират — кинжал, и выбрался из кресла; подошел к «левой» полке, порылся в книгах, вынул одну и, листая ее на ходу, вернулся к окну и бухнулся обратно в кресло.

«Вэл, — продолжил писать он, — наш астролог, и вообще фигура чрезвычайно важная в округе, примерно как знахарь-звездочет или бабка-ведунья была когда-то значима в любой английской деревушке времен Елизаветы. Второго дня она объясняла мне в „Дырке от пончика“ качества или, вернее сказать, сущности двенадцати домов гороскопа. Я спросил ее, откуда у нее взялись именно эти определения; ответа на этот мой вопрос у нее, по сути, не было; она кое-что изучала, сказала она, но изучает она по большей части журналы; а еще ей кажется, она чувствует, что — ну, в общем, опыт, с ее точки зрения, все равно ничем не заменишь; но стоит только сравнить, насколько ее определения сходятся с теми, что дал в своей книге по астрологии Роберт Фладд [126], году приблизительно в 1620-м…»

Он установил раскрытую книгу на подлокотнике кресла, чтобы удобнее было делать выписки.

«Вэл говорит, что Vita — это Жизнь, психологическая и физическая личность человека. Фладд пишет: жизнь, личность, внешность и детство. Lucrum — то, чем человек владеет, деньги, карьера, говорит Вэл; у Фладда — собственность, богатства и дом (но Вэл настаивает еще и на началах; первые шаги; как ты распорядишься тем, что тебе дано в Vita). Fratres, по словам Вэл, это не просто братья и сестры, это вообще касается семейных отношений и любых возможных видов общения; более того, Дружба относится сюда же; фактически, все твое окружение. Фладд пишет, — Пирс потерял нужное место в книге, пришлось искать, — братья и сестры, дружба, вера и Церковь, поездки».

Н-да, может быть, и не настолько тесно сходятся, как ему показалось. Каким образом поездки подпали под Fratres? B описании Фладда «путешествия» значились гораздо дальше по списку, под Pietas, в девятом доме. А может, есть разница между «поездками» и «путешествиями»? Mors, восьмой дом, по мнению Вэл, не есть просто смерть, здесь имеется в виду возможность увидеть жизнь с точки зрения более широкой, космической перспективы. В изложении Фладда здесь значились «смерть, труды, печали, наследственные болезни, последние годы». В целом описание Вэл было, ну, скажем, приятней, чем у мага семнадцатого века, более оптимистическим, здесь всякая трудность, всякое препятствие расценивалось как свидетельство роста и борьбы за переход на более высокий уровень.

Но почему же все-таки домам присущи именно эти свойства, а не какие-то другие? И почему они расположены именно в этом порядке? Вэл была вполне в состоянии объяснить их как строгую последовательность, как общее движение от детских, а затем и взрослых, но по-прежнему чисто личностных забот через социализацию и создание семьи к космическому сознанию, этакий роман в двенадцати частях: но Пирс не совсем об этом ее спрашивал. Расположи любые двенадцать понятий в некой последовательности, и этот ряд можно будет вполне логично истолковать, особенно эдаким вот эзотерическим, апагогическим способом; но это не будет означать возможности их объяснить. Вот он и задал Вэл в «Дырке от пончика» пару вопросов. Почему Смерть расположена на восьмом месте, а не на последнем? Почему восьмой по счету, а не седьмой и не девятой? И неужели Lucrum заслуживает места сразу после Vital? И почему этот ряд из двенадцати понятий заканчивается не величайшим прорывом и не безнадежной беспросветностью, a Carcer, Темницей?