Султан выразил горячее желание получить самую широкую помощь для введения в своей стране современного просвещения и здравоохранения.

Отец указал, что для этого султан не должен позволять иностранным концессиям выкачивать ресурсы страны.

Тут Черчилль попытался перевести разговор на другую тему. Султан, однако, вернулся к прежней теме и спросил у отца, какие последствия будет иметь его совет в отношении политики будущего французского правительства.

Отец, играя вилкой, весело сказал, что, конечно, положение после войны будет резко отличаться от довоенного, в особенности в отношении колоний.

Черчилль закашлялся и снова заговорил на совершенно другую тему.

Султан вежливо осведомился, что именно имел отец в виду, говоря о «резком отличии».

Отец вскользь упомянул о связях, существовавших в прошлом между французскими и английскими финансистами, объединявшимися в синдикаты для выкачивания колониальных богатств. Затем он перешел к вопросу о возможности существования во Французском Марокко месторождений нефти.

Султан горячо ухватился за эту идею; он заявил, что всемерно поддерживает развитие всяких потенциальных ресурсов с тем, чтобы доходы от них шли в его пользу. Затем он выразил сожаление по поводу отсутствия среди его соотечественников ученых и инженеров, которые могли бы освоить эти ресурсы без посторонней помощи.

Черчилль заерзал в своем кресле.

Отец деликатно указал, что обучение и подготовку инженеров и специалистов из марокканцев можно было бы, конечно, организовать, например, в лучших университетах Соединенных Штатов в порядке своеобразного культурного обмена.

Султан кивнул головой. Видно было, что если бы не требования этикета, он тут же стал бы записывать названия и адреса этих университетов.

Отец продолжал развивать свою мысль, вертя в руках стакан. Он сказал, что султану, вероятно, было бы нетрудно договориться с фирмами - американскими фирмами - об осуществлении такого плана освоения естественных ресурсов, какой он имел в виду. Этот договор мог быть заключен на основе определенного вознаграждения или процентных отчислений. Преимущество такой системы, утверждал ен, состояло в том, что она позволила бы суверенному правительству Французского Марокко в значительной мере сохранить контроль над своими ресурсами, получать большую часть доходов и, в конечном счете, целиком взять эти ресурсы в свои руки.

Черчилль закряхтел и перестал слушать.

Это был очень приятный обед, и все мы, за исключением одного человека, получили от него большое удовольствие. Когда мы встали из-за стола, султан заверил отца, что сразу же по окончании войны он обратится к Соединенным Штатам с просьбой помочь ему в деле освоения природных богатств его страны. Он сиял. «Перед моей страной открываются новые горизонты!»

Грызя свою сигару, разъяренный премьер-министр Великобритании вышел из столовой вслед за султаном.

Прибытие де Голля было своего рода молнией без грома, которая все же несколько освежила атмосферу. Султану явно хотелось побыть у нас подольше, хотелось подробно и с чувством обсудить некоторые из вопросов, поднятых отцом за обедом, но отцу предстояло в этот вечер еще много работы. Он знаком предложил капитану Маккри остаться, чтобы вести записи, пригласил Роберта Мэрфи и Гарри Гопкинса; остался и я, поскольку мне предназначалась роль виночерпия. Остальные гости ушли. Все было готово к приему Шарля де Голля.

Он прибыл через десять минут. Чело его было покрыто мрачными тучами, и он не проявлял особой любезности. Его беседа с отцом продолжалась с полчаса, причем отец был обаятелен, а де Голль держался весьма сдержанно. Вот образчик их диалога:

Отец: - Я уверен, что мы сумеем помочь вашей великой стране вернуть свое место в мире.

Де Голль (Нечленораздельное мычание).

Отец: - И я заверяю вас в том, что моя страна сочтет для себя честью принять участие в этом деле.

Де Голль (мычание): - Это очень любезно с вашей стороны.

Как только этот странный разговор окончился, француз, сидевший в кресле, как будто он аршин проглотил, встал, выпрямившись во весь свой огромный рост, и торжественно промаршировал за дверь, ни разу не оглянувшись.

Через несколько минут снова прибежал Черчилль вместе с Макмилланом. В течение часа они с отцом делились впечатлениями от своих бесед с де Голлем. Дурное настроение генерала, видимо, нисколько не взволновало отца; я думаю, что это соответствовало тому представлению, которое он заранее составил себе о де Голле. Сначала говорил Мэрфи, потом Черчилль, за ним Гарри, потом отец и, наконец, снова Черчилль. Я сидел и думал: а как настроены люди в самой Франции? Как настроены участники движения сопротивления? За кого они? За де Голля? За Жиро? Ни за того и ни за другого? За обоих? Как узнать это? Кто из них прав?

Я услышал спокойный голос отца:

- Что прошло, того не воротишь. Вопрос уже почти разрешен. Возьмем этих двоих: они равны по рангу, должны нести равную ответственность за создание Консультативной Ассамблеи. Когда она будет созвана - произойдет возрождение французской демократии. Когда она начнет работать - французская демократия сделает свои первые шаги. И тогда французы сами смогут решить, как им быть с Жиро и с де Голлем. Это будет уже не наше дело.

После ухода Черчилля и остальных посетителей отец продолжал со мной разговор о Франции и ее будущем.

- В последние дни, - сказал он, - мы говорили о том, что постепенно, по мере освобождения Франции, гражданская власть должна переходить к объединенному правительству Жиро - де Голля. Это правительство будет существовать лишь временно, до тех пор, пока появится возможность снова провести свободные выборы. Решение как будто простое: но вот увидишь, как де Голль будет против него бороться! Он убежден, абсолютно убежден в том, что имеет право единолично, по собственному усмотрению, решать, кого допустить и кого не допускать к участию в любом временном правительстве Франции!

- Он как будто говорил что-то и о французских колониях? - спросил я. - Я слышал это, входя в столовую:

- Да, верно. Он совершенно ясно заявил, что союзники должны возвратить французские колонии французам, как только страна будет освобождена. Но, знаешь, не говоря уже о том, что союзникам придется сохранить военную власть над французскими колониями здесь, в Северной Африке, на много месяцев, а возможно и лет, я отнюдь не уверен в том, что с нашей стороны вообще было бы правильно когда бы то ни было вернуть Франции ее колонии, не получив от нее предварительно определенных обязательств по отношению к каждой отдельной колонии, не получив от нее конкретных заверений относительно того, что именно она намерена сделать в области управления каждой колонией в отдельности.

- Постой, папа. Я не совсем понимаю. Я знаю, что колонии играют важную роль, но ведь, как бы то ни было, они действительно принадлежат Франции: как же можем мы не возвращать их?

Отец взглянул на меня.

- Что значит - они принадлежат Франции? Почему Марокко, населенное марокканцами, должно принадлежать Франции? Или возьмем Индо-Китай. Сейчас эта колония находится под властью японцев. Почему японцам удалось так легко завоевать страну? Вот почему: ее коренное население было так безобразно угнетено, что оно решило: хуже французского колониального владычества быть не может. Почему же такая страна должна принадлежать Франции? Какая логика, какие традиции, какие исторические законы требуют этого?

- Да, но:

- Я думаю о возможности новой войны, Эллиот, - продолжал отец неожиданно резким тоном. - Я думаю о том, что произойдет с нашим миром, если после этой войны мы допустим, чтобы миллионы людей снова оказались в положении полурабов!

- Кроме того, - сказал я, - мы тоже должны иметь право голоса в этом вопросе, раз на нашу долю выпала задача освободить Францию.

- Как ты думаешь, Эллиот, пришлось бы американцам гибнуть сейчас на Тихом океане, если бы не слепая алчность французов, англичан и голландцев? Неужели же мы позволим им повторить все сызнова? Ведь лет через пятнадцать - двадцать твой сын достигнет призывного возраста.