— Я не уверен, но, возможно, есть смысл не идти в обход. Скала слишком большая, это может занять половину дня. То есть ночи, — он зябко передернул плечами и посмотрел на меня: — Быстрый не очень хорошо видит, но внутри ничего серьезного нет.

— Кроме обвала, — пробормотала я. Однако резкий ветер, поднявшийся к закату, перевесил обвал. Через час–два начнет темнеть, и я не хотела потратить два дня там, где можно было обойтись одним. Наше время выходило значительно быстрее, чем мы шли по глубокому снегу.

Риск. Ничего кроме него нам не оставалось.

Я аккуратно пристегнула к поясу тросик и перекинула остальным. На плоской, как блин, равнине в этом не было особой необходимости, но приметное сооружение матери–Жизни не вызывало у меня доверия.

Состегнутые тросом в нескладную гусеницу, мы настороженно вползли в расселину.

Ничего не случилось. Я быстро зашагала вперед, обходя нагромождения камней, едва присыпанные снегом. Края расселины почти смыкались над головой, не пропуская снегопад.

Скала выглядела прочной, монолитной и не склонной к обвалам. Здесь не было ветра, не было снега — почти идеальное место, годящееся даже для ночевки. Чего здесь было в избытке — так это тревоги, неосязаемым ветерком носящейся в воздухе.

Коэни хмурился и со странным выражением лица оглядывался по сторонам. Я смотрела под ноги и шла вперед так быстро, как это позволял вздыбленный грунт. Мне чудился сладковатый душок, которого здесь по определению быть не могло. И страх, который определенно не был моим.

Смутные подозрения обрели под собой почву полчаса спустя, когда очередной камень, на который опустился мой ботинок, хрустнул яичной скорлупкой и сложился пополам. Я резко остановилась, из–за чего Коэни почти ткнулся носом в мой рюкзак, и опустилась на колено. Разгребла снег рукавицей и молча обозрела разломанные остатки белесого черепа. По всему судя — ременского.

— Поздравляю вас, господа. Мы движемся в правильном направлении, — сухо прокомментировала я и поднялась. Было ли здесь остальное тело, и было ли оно одно, уже совершенно не важно. Поэтому я поднялась и пошла дальше, посоветовав сделать то же собравшимся в кружок вокруг находки мужчинам.

— У него масса времени, в отличие от нас.

Они молча покивали и двинулись следом, даже присевший было на корточки Лаппо.

Да, у него масса времени. Масса времени, чтобы превратиться в отлично промороженный труп. С мясом, кожей и волосами, а не в хрупкую и почти отполированную костяшку.

Впервые я задумалась о том, какой климат был здесь в период Первой Колонизации.

Будь наш дайр цел, я задумалась бы над этим всерьез. Но он не был цел, и спустя две недели, под угрозой истощения энергии, это был умозрительный вопрос. И даже если с этими краями что–то не так, мне нечего предложить взамен.

То, что показывали мне боги, говорило о войне.

Я искренне надеялась, что мы до нее хотя бы доживем.

Ничего не случилось.

Расселина закончилась так же внезапно, как и возникла. И снова — растопыренные пальцы скал, торчащие посреди равнины без конца и края.

Солнце село уже давно, и последние полчаса мы шли при свете фонарей. Мне не нравилось это ущелье — я не была провидцем, даже плохим, но ночевать внутри не собиралась. Снаружи — тоже. Еще на полчаса нас хватит, как и фонарей. А там… посмотрим.

Смотреть пришлось раньше, чем я надеялась.

Только когда свет фонаря, причем даже не моего, а Лаппо, беспорядочно шарящего лучом по сугробам, выхватил из темноты еще одного скального титана, стало ясно, что дальше мы не пойдем. По крайней мере, сегодня.

При неверном подрагивающем свете скала казалась огромной квадратной тумбой, и уже сейчас, помогая расставлять палатку, я с зарождающейся головной болью не переставала думать о том, сколько времени завтра уйдет впустую, чтобы ее обогнуть.

Спустя полчаса, уже внутри крошечного иллюзорного уголка, отгороженного от снега, зажатая между сопящим Маэстом и Тайлом, который имел привычку во сне путать меня с мягкой игрушкой, я молилась. Молилась о том, чтобы все, услышанное и увиденное мной, оказалось понято правильно.

Если… Если я ошиблась, ошиблась в направлении, на которое указывало солнце, ошиблась в том, за что приняла корабль, если я ошиблась в смысле того, что было сделано и сказано, я веду своих солдат на смерть. И иду с ними сама.

Смерть была где–то близко. Она стояла над головой и усмехалась — посланница почти видела это.

Убийца ушел, забрав все, что было у нее с собой — обшарив кажущееся мертвым тело, аккуратно обойдя по периметру место смехотворного боя. Два рога скальника с бесценной резьбой из Вышлана, инкрустированные самоцветами медальоны магов Серебряного города, крошечный мешочек с сушеными корешками тамеллы — все, что хранилось от воров под меховой безрукавкой, не снимаемой ни днем, ни ночью, ушло в руки проклятого Звездой мародера.

Из–под прикрытых век капают редкие злые слезы. Она лишь посланник… Как она будет рассчитываться с владельцами за вещи, на которые можно было выменять половину замковых полей?! Как оплатить три полновесных меры лучших самоцветов, везомых на отшлифовку?!

Деньги, товары, и — она уверена в этом — тощий мешок с едой…

И… О Звезда!

Посланница распахивает глаза. Протягивает дрожащую руку к груди и замирает, почувствовав пустоту там, где еще несколько часов назад на прочном ремешке покачивался жесткий кожаный футляр, натирающий кожу под рубахой. Свиток!

Ради него она пустилась в путь зимой, ради него преодолела перевал Ледяной, прошла половину Великих Равнин, чтобы вот так… теперь…

Слезы полились с новой силой, горькие, отчаянные. Весь город, весь род, а, возможно, и вся Нитерра — все это может исчезнуть по ее вине.

Надо спешить. Спешить. Быть может, еще не все потеряно.

Посланница медленно поднялась. Ее подташнивало, перед глазами чередовались вспышки темноты и слепящие радужные круги, но она смогла кое–как встать на четвереньки и отползти к выходу из пещеры.

Голова прояснялась, и все четче и яснее становилась мысль о погоне. Взрослого муфтара даже мужчина, даже с карайтами, не сможет убить. Увести чужого — тем более. Он наверняка где–то здесь, где–то поблизости, даже если сейчас зверя не видно сквозь снежную пелену.

Либо она сможет догнать убийцу, либо умрет. Оборванку в разодранной одежде не подпустят даже к замковому рву. У нее нет выхода.

Смерть язвительно рассмеялась над ухом.

Где–то снаружи, а такое ощущение, что над самым ухом, прозвучал чей–то вопль. Я вскочила и метнулась к выходу из палатки, чуть не столкнувшись с Маэстом. И — зажмурилась от ослепительно сияющего снега, бывшего везде. Снега — и чего–то еще, сверкающего не менее ярко.

Черная фигура на этом фоне казалась крошечной, незначительной темной песчинкой на безбрежном снежном великолепии.

— Командир! — снова раздался вопль, и я побежала.

Лаппо стоял спокойно и почти расслаблено, сунув руки в карманы и глядя куда–то вверх. Только когда я подбежала ближе и затормошила его за воротник, он перевел на меня ставшие вдруг огромными и круглыми глаза.

— Да что случилось?! — трясла я его, так и не добившись реакции.

— Смотрите… — наконец он вытянул руку куда–то вверх и снова посмотрел туда же. На вершине скалы что–то блестело. Взгляд зацепился за хитрую вязь углов и выступов, разрастающихся, обретающих форму…

Да, это было достойно даже такого безумного вопля. Это было достойно всего, чего угодно.

Это был корабль.