Пропавший экипаж уже нельзя назвать пропавшим. Он здесь. Весь.

И одинокая блестящая полоска металла благим матом вопила о том, что нас тоже хотят видеть. Здесь.

Запиликала рация, и голос Тайла прокричал сквозь нарастающие помехи:

— Возвращайся немедленно!!! Там… — на полуслове взревел какой–то визг, и рация замолчала. Секундой позже, потыкав в кнопки, я поняла — навсегда.

Я возвращаюсь.

Боюсь только, что не успею вернуться.

Я была солдатом и умела сражаться.

И потому сейчас не понимала, как могла об этом забыть.

Пробегая коридор за коридором с бешено колотящимся сердцем, я забыла обо всем. Сейчас я понимаю это, а тогда…

Легкие горели. Я хватала воздух ртом, не могла вдохнуть — и задыхалась от бега.

Я никогда не боялась темноты. Но тогда цепенела до паралича перед темной шахтой, потому что там могло затаиться…оно. И не могла заставить себя схватиться за скобы и бежать, бежать оттуда, к спасительному модулю. А потом… Я услышала.

Тихие, вкрадчивые шаги за спиной. И свет. Мягкий, золотистый светлячок, невесомо покачивающийся в раскрытой ладони.

Тело оцепенело, от напряжения свело судорогой шею — под диафрагмой свил гнездо ужас, превращавший тело в камень, — но я повернула голову и посмотрела назад.

Он протягивал мне руку, беззащитную открытую ладонь.

— Любимая, я пришел за тобой. Не бойся, все будет хорошо… — тихий, мягкий шепот прокатывается эхом по пустым мертвым коридорам.

Я смотрю на него широко открытыми глазами, не в силах отвернуться, не в силах сделать шаг. Темные волосы, темные, почти черные глаза. Когда–то до безумия, до слез любимые черты…

Я смотрю на тебя и понимаю…

Какое «когда–то», боги мои…

Я ведь люблю тебя, до сих пор люблю, несмотря ни на что!…

…

А ты меня — нет.

Как всегда, муж мой.

…

Пожалуй, с его стороны это и было ошибкой — самой, наверное, главной. Я вспомнила. Паралич спал так же резко, как погасший свет.

Я глубоко вздохнула и выпустила очередь разрывными патронами, не гладя, уже разворачиваясь к черной пасти шахты. И через минуту была уже далеко, карабкаясь вверх, вверх и только вверх.

Уже пробегая по коридорам сорок второго уровня, я понимала, что времени не осталось. Если он не один.

Было страшно. Не так, как внизу — обыкновенным земным страхом. Тем, который бывает, когда осознаешь всю свою уязвимость — тела, разума и воли. Было страшно за тех, кто остался в модуле. Они — еда, много еды. И странно, что он этого еще не понял.

Или — понял слишком хорошо?…

Я ворвалась в тот, последний, коридор с грохотом, с тяжелым топотом десантных ботинок и отзвуком очередей. Я хотела, чтобы меня услышали.

И не пристрелили по ошибке.

Коридор не был пуст. У стены спекшейся грудой лежала бесформенная черная масса.

Я подбежала к шлюзу, включив на полную катушку свои куцые ментальные таланты. Кто–то там был. Живой и, почти уверена, встревоженный. Я рискнула и подала голос, наведя «мать» на проем и поудобнее перехватив приклад:

— Эй… Выходим с поднятыми руками. Иначе стреляю. Плазмой.

В ответ из–за косяка показалось дуло, и низкий голос пробасил:

— Морровер, не бузи. Свои.

Я развернулась, последний раз оглядывая коридор, и уже начала пятиться к шлюзу, когда настороженные уши уловили это…

Тонкий, едва уловимый цокот когтей по металлу. В одном коридоре, во втором… Он нарастал, сливался и катился вперед почти ощутимыми волнами.

Снова и снова, все быстрей и быстрей, пока на нас не понеслась лавина тонкого, шелестящего цоканья. И — гул, несмолкающий гул, как от роя среброкрылок в половину неба.

За один удар сердца он докатился до знакомого поворота, растекся, кажется, замечая меня… И тут грянул ОН. Дикий, разрывающий перепонки визг сотен глоток, на грани ультразвука всверливающийся в мозг.

Я влетела в шлюз задом, не помня как, зажимая изо всех сил уши руками. «Мать» осталась бы валяться в коридоре, если бы, падая, не зацепилась за ремень и не влетела по инерции в переходник вместе со мной.

— ШЛЮЗ!!! — заорала я, лихорадочно шаря взглядом по стене в поисках панели экстренной блокировки.

Визг нарастал, а с ним и цокот, который я слышала уже не полуоглохшими ушами — огрызком дара. А этот проклятая Бездной панель все никак не находилась!

Я оторвала одну руку от уха и зашарила ладонью по стене, жмурясь, чувствуя, как мозг разрывается на части. Кажется, по шее что–то течет, но какая, к бесам, разница, если под пальцами только голая стена, а глаза заливают слезы и не видно вообще ничего. Гребаный шлюз!!!

Чья–то рука стремительно ныряет под мои суетливые пальцы, и в ту же секунду перед лицом проносится воздушная волна — это захлопывается в экстренном режиме шлюз. Ремень «матери», все еще лежащий у паза, разрезает пополам.

Тихнет на четверть визжание, а меня обхватывают поперек живота и тащат по переходнику.

Мои безвольно болтающиеся ноги уже почти переваливаются через пазы внутреннего шлюза, когда внешний вздрагивает от удара. Я вздрагиваю вместе с ним и вырываюсь из удерживающих меня рук. Но меня рывком швыряют внутрь, и я падаю, скользя на боку по полу.

Падает в аварийном режиме уже внутренний люк, закатываясь в четыре слоя изоляции и усиления.

И визг стихает.

А потом я лежу и просто смотрю на него, не веря, что можно отнять руки от ушей. Долго, целую вечность — почти десять минут.

И только потом замечаю, что где–то внизу мерно рокочут нагретые уже давно двигатели. И что пол начинает вздрагивать под моей спиной.

А потом… Мы взлетаем.

Я прикладываю щеку к вибрирующему полу и вздыхаю. Глубоко–глубоко.

Пять минут… Десять. Отупение спадает, утихает колотящееся сердце.

Спустя эти десять минут я обвалилась в кресло, поддерживаемая за шиворот твердокаменной рукой Оглобли. С пола, впрочем, я поднялась сама и считала это хорошим признаком.

— Гипноз, — констатировала я, стирая рукавом с лица липкие разводы пота. Что–то было неправильно. — И целенаправленное ментальное угнетение высших нервных функций.

Фраза прозвучала странно.

Сидящий за главной консолью Тайл что–то сказал, но в ушах все еще звенело от визга.

Из–за спины послышался задумчивый низкий голос Оглобли:

— Где это тебя?

Он обошел вокруг и уставился куда–то в район моего воротника. Я провела рукой по шее и недоуменно посмотрела на красные разводы на перчатке.

— Зеркало у кого–нибудь есть? — внезапно севшим голосом пробормотала я.

— Зеркало? — из общего отсека выглянул Коэни и с обеспокоенным лицом скользнул ко мне. — Лаппо!

— Чего? — парень появился в дверях, вытирая руки ветошью. Коэни молча кивнул на меня.

С минуту Лаппо простоял, разглядывая меня, потом нахмурился и присел на корточки. В его пальцах возник крошечный фонарик.

Около пяти минут мою голову вертели в разных направлениях, чтобы в конце концов вынести вердикт, о котором после всех этих манипуляций не догадался бы только идиот.

— Фарра, у вас порвана барабанная перепонка. Так что на правое ухо вы оглохли.

— И надолго?

— До форта, — отрезал Лаппо. — Это простая операция, но это операция. Если только… — окончание фразы многозначительно повисло в воздухе.

— Нет, — извиняющимся тоном пробормотал Коэни. Его щеки порозовели. — Мои знания по анатомии еще более приблизительны, чем по лечебной магии.