— Наваляет вам комендант за самовольные прогулки. И, как медик, я тоже.

— Медик он, гляди ты. Сгинь, обормот! — замахнулась на него полотенцем Жиена, и сжала меня в истинно материнских объятьях: — Не слушай этого кота гулящего, деточка. Тому коменданту самому навалять надо, что лечит тебя Бездна знает чем!…

— Слава Звезде, хоть взялся, — я улыбнулась. Посмотрела на Ремо: — Долго уговаривали?

— Да никто его не уговаривал, кто знал, что он вообще лечить умеет, — отмахнулась Жиена. — Тебя как увидел, морду свою каменную скривил и сказал к нему нести.

— Вот, значит, как… — тут прибежала Тикки, и стало не до расспросов. На операции она, в общем–то, отделалась легким испугом, поэтому сейчас помогала в лазарете, где в свете такого наплыва пациентов отчаянно не хватало рук.

Вместе с ней я прошла вдоль коек, глядя на знакомые лица, и пыталась угадать, кого нет в этой палате, а кого — на этом свете. Те, кто был в сознании, приветственно кивали, Лай, бледный, с багровым рубцом через все лицо, вяло помахал рукой.

— А Ровин… Где Ровин? — я обернулась к Тикки.

— Там осталась… На минус пятом. Она же всегда в самую гущу бросалась. И тогда бросилась — майора прикрывать, Оглобля же с нами ушел… — она замолчала.

— Сержант–то как?…

— Нормально. Матерится только больше обычного, — Тикки опустила голову. Глухо проговорила: — Мы ведь думали, что все там останемся, так что… Ничего. Нормально.

Восемь солдат. С нами вернулось восемь солдат вместо пятнадцати. Успех из расчета пятидесяти процентов — невероятная удача, но сердце ноет все равно. И сержант, которого я видела из окна, с руганью поднимает лицо к небу, и не знает, благодарить или проклинать богов за то, что из всех его солдат отняли самых лучших, хотя и оставили стольких в живых.

Полноте, сержант, лучшие страдают больше всех и умирают молодыми. Таков закон Лица Мира, жестокого и предсказуемого Лица…

Койка Тайла стояла в отгороженном закутке, окруженная таким количеством медицинской аппаратуры, что ее хватило бы на треть лазарета. Загорелая кожа странно побледнела, лицо было спокойным и безучастным, как маска.

Кома может длиться несколько часов. В коме можно пролежать всю жизнь. И я, как сержант, поднимаю лицо к небесам и не знаю, слать благодарности или проклятья…

Я уже не понимаю, где зло и где благо, и что из всего этого выпало нам. Но я смотрю на Ремо, снующего между койками, за которым тенью следует Коэни, и понимаю, что этой смерти он бы не пережил.

Значит — благо?…

Сила Смерти — знание, значит, майор прав.

Я сжала губы в нитку и пошла в Связную Башню. На полпути мне загородила дорогу высокая хмурая фигура с раздраженно бьющим хвостом.

— Морровер, вы что, двинулись окончательно? За какой Бездной вы встали?

То, что произошло дальше, заставило меня подавиться достойным ответом с руганью заодно, и ввело в состояние шока до самого жилого корпуса.

Он просто поднял меня на руки и понес. Через половину внутреннего периметра, до самой спальни. Уронил на кровать, стряхнул ботинки и натянул одеяло до самой макушки.

— Что–то подсказывает мне, что стоило взять наручники, — угрюмо подытожил он, отходя. Я откинула одеяло и поймала его руку.

— Подождите. Фарр Торрили… Вы–то сами как ходите? И как слышите?

— Слуги Звезды, как я уже говорил, живучи. Я понимаю, вам приятно представлять себя страдалицей, но все было не так уж плохо.

— Настолько, что вы с первого взгляда поняли, что лазарет тут не поможет? — вкрадчиво поинтересовалась я. Пальцы под моей рукой сжались в кулак, с лица стерлось всякое выражение, глаза застыли пыльными зеркалами. Я выпустила его руку, поджала губы, сплела пальцы на коленях. — Прошу меня извинить. Вы спасли мне жизнь, — я подняла взгляд и с нажимом сказала: — А я не люблю быть обязанной, тем более, не зная, когда и чем могу вернуть долги. Особенно — когда ради меня кто–то ставит под угрозу собственную жизнь, потому что за это ни одна плата не может быть адекватной.

— В прошлый раз я почему–то от вас таких слов не слышал, — сухо заметил он. — Неужто Звезда решила, что я достоин благодарности чуть большей, чем изобретение оригинальной клички?

— Насколько я помню, всякую благодарность вы отшвыриваете от себя пинками, будто вас поливают грязью, — бросила я. — В стадии рубцевания от химических ожогов умереть нельзя, а вот от некроза тканей мозга только и возможно, что умереть. И не городите ерунды, Мертвяком не я вас назвала — это сделали задолго до меня.

— Ошибаетесь, хотя и не помните вы этого… Хоть бы сказали, за что, — он опустился в кресло, положил локти на подлокотники, переплел пальцы. — Я сильнее и выносливее вас в несколько раз, и ускоренная регенерация в моем организме не ограничивается одной кожей, а вы, как заметил ваш драгоценный майор, слишком ценны. Так что считайте, что это мой вклад в спасение мира от заразы, которую выпустили по моей вине.

— О боги, ну скажите вы честно, что ни черта не знали о моей немыслимой ценности, и, судя по тому, что я все же жива, не тратили время на выяснение этого вопроса. И при чем тут вы к этим тварям?… — я подтянула колени к груди, сбивая одеяло горкой. — Вы, насколько я помню, истово сопротивлялись тому походу. Если так рассуждать, выпустили мы их с фарром счетоводом вместе, хотя до сих пор не могу понять как, — я помолчала и хмыкнула в колени. — А за что дали кличку, сказать могу, хотя это действительно была не я. Просто похожи… Я понимаю, что ваша внешность слабо вас волнует, но результаты именно таковы.

— Ну спасибо, — бесстрастно отозвался он. — Вы сами давно в зеркало смотрели?

Я вопросительно приподняла брови. Мне в руки полетел плоский кругляш. Не скажу, что заглянула в него с немалым интересом, но все же… Ну, появилось на лице пара свежих ожогов, а шевелюра из абсолютно несимметричного полуежика превратилась в симметричный, неровно обгрызенный огнем по краю. Ну и что?

— Похоже, у вас в мозгу отсутствует что–то важное, по крайней мере, для женщины, и урезонивать вас бесполезно. Так что лучше спите дальше, — он встал и пошел к выходу. Обернулся в дверях: — Вы ничего мне не должны, и закроем эту тему. А если вам все же так хочется чувствовать себя обязанной, можете заткнуть свою совесть обещанием спасти жизнь мне, как–нибудь при случае. Учитывая ситуацию, этот случай может вам представиться.

Он ушел, а я еще долго ломала себе голову над более чем идиотским вопросом — ну с чего он взял, что Мертвяком его назвала я?…

— Чего? Как это — еще нет? — печально знакомый журналист приобнял спинку кресла связистки и вкрадчиво мурлыкал у самого уха девушки.

— Диметро, педик гребаный, руки убери, пока по морде не получил, — девушка обернулась, явив миру злое юношеское лицо. Я хмыкнула. Подхватила под локоть отскочившего ухажера:

— Привет, Ди. Думала, тебя уже давно здесь нет.

— Да вот как–то так, Морровер, — журналист все еще шокировано смотрел на кресло, подложившее ему такую свинью. — Я теперь вроде курьера. Вы же у Лидры помощи просили, помнишь?

— И что — дали?! — я с замиранием сердца посмотрела на нежданный источник информации.

— Откуда такое неверие в мои дипломатические способности, а, Морровер? — он приосанился, насмешливо блестя глазами. Потом скривился: — Честно говоря, тот еще геморрой был с этой помощью — война все–таки, самим не хватает. Без малого месяц переливали из пустого в порожнее, пока согласовали, вся связная на ушах стояла, тем более, что оператор дальней связи у вас остался один, а уж сколько я мотался туда–сюда… — Ди покосился на связиста, хмуро уставившегося на панель планетарной связи. Задумчиво протянул: — А счетовод ваш — вообще нечто. Протащить это все через руководство Лидры — это надо умудриться.

— А учитывая, что сейчас творится в городе, притом, что ни в одном форте планеты не осталось войск… Когда они будут?

— На днях, Морровер, на днях… Я махровый эгоист, который чрезвычайно дорожит своей шкуркой, поэтому надеюсь, что все это время ваши милые тварюшки будут кушать тех, кому не повезло остаться в городе. И не додумаются искать пропитание поблизости.