«Моим лучшим другом детства был парень по имени Бэрри, — вспоминает Бьюзен, сидя на внутреннем дворике в расстегнутой розовой рубахе и в солнечных стариковских очках с облегающей оправой и большими стеклами, защищающими глаза. — Он всегда учился в классе 1Д, тогда как я ходил в 1А. 1А был для одаренных детей, 1Д — для отстающих. Но вдали от школы, на природе, Барри мог распознавать летящих на горизонте птиц и насекомых по их полету. Исключительно по манере полета он мог отличить бабочку-адмирала от черного дрозда или какого-нибудь другого дрозда, между которыми я не видел никакой разницы. Поэтому я знал, что он гений. Я получил высший балл на экзамене по естествознанию, отличную оценку, отвечая на вопросы типа „назовите двух рыб, обитающих в английском водоемах“. На самом деле их сто три. Но когда я получил свою отличную оценку, я внезапно понял, что мальчик, сидевший сейчас в классе для отстающих, знал больше, чем я, — куда больше, чем я, — в той области, в которой я считался лучшим. И с тех пор он был номером один, а не я.
И внезапно я понял, что система, к которой я принадлежал, ничего не знает о том, что значит быть умным, равно как не может отличить сообразительных от несообразительных. Они звали меня лучшим, но я-то знал, что я им не был, и они считали его худшим, хотя на деле лучшим был он. Я имею в виду, большего несоответствия нельзя себе представить. Поэтому я начал задумываться, а что же такое умный человек? Кто это решает? Кто решает, что ты сообразительный? Что они под этим подразумевают?» Эти вопросы, по крайней мере согласно выверенному повествованию Бьюзена, занимали его вплоть до поступления в колледж.
Первым знакомством с искусством запоминания, моментом, направившим всю его жизнь в нынешнее русло, Бьюзен обязан первым минутам его первого занятия первого дня первого года в Университете Британской Колумбии. Его преподаватель английского языка, суровый мужчина, «сложенный как низкорослый боец, с пучками рыжих волос на почти облысевшей голове», вошел в аудиторию и начал, заведя руки за спину, произносить четко поставленным голосом имена студентов. «Если кто-то отсутствовал, он называл его имя, отчество, имя матери, дату рождения, телефон и адрес, — вспоминает Бьюзен. — И как только он закончил с этим, он посмотрел на нас с усмешкой на лице. Так начался мой роман с памятью».
После занятий Бьюзен остановил профессора в холле. «Я спросил: „Профессор, как вы это сделали?“ Он повернулся ко мне и сказал: „Сынок, я гений“. Тогда я ответил: „Сэр, это же очевидно. Но мне все равно хочется знать, как вы добились таких результатов?“ Он просто ответил „Нет“, С тех пор на протяжении трех месяцев на каждом занятии по английскому языку я проверял его. Я чувствовал, что он владеет священным Граалем и отказывается делиться им. Он презирал своих студентов. Считал их обучение напрасной тратой времени. И вот однажды он сказал: „В начале этих жалких взаимоотношений между мной и вами я продемонстрировал вам совершенную силу человеческой памяти, а никто из вас даже не заметил, поэтому сейчас я изображу на доске код, благодаря которому я сумел совершить столь выдающийся подвиг, и я более чем уверен, что никто из вас даже не поймет, какое сокровище я положу перед вами — этот бисер перед свиньями“. Он подмигнул мне и записал код. Это была Главная система. Внезапно я осознал, что могу запомнить все, что угодно».
Бьюзен покинул аудиторию словно в трансе. Ему впервые пришло в голову, что он не имеет ни малейшего, даже самого общего представления о том, как работает сложный механизм его мышления. Все это казалось странным. Если простейший трюк с памятью мог многократно увеличить количество информации, которую человек способен запомнить, и никто не озаботился показать ему этот фокус до 20 лет, чему же еще его не научили?
«Я пошел в библиотеку и сказал: „Я хочу книгу о том, как использовать свой мозг“. Библиотекарь послала меня в медицинскую секцию, но я вернулся, возразив: „Я не хочу книгу о том, как мой мозг управляет мной, я ищу книгу о том, как управлять им. Это немного разные вещи“. Она ответила: „О, таких книг у нас нет“. Я подумал, у нас есть руководства по эксплуатации машин, радио, телевизоров, но ничего подобного для мозга не существует», В поисках информации, способной пролить свет на удивительные способности его преподавателя, Бьюзен забрел в библиотеке в секцию античной истории, где, по словам профессора, можно было найти много основополагающих идей по улучшению памяти. Он начал читать греческих и римских мнемоников и тренироваться по их методике в свободное время. Вскоре он начал следовать советам из «Риторики для Геренния» — использовать локи и образы в подготовке к экзаменам и даже для запоминания всех конспектов по целому курсу.
Окончив колледж, Бьюзен начал свой трудовой путь как обычный канадский разнорабочий. Сначала он трудился на ферме («Я решил устроиться на эту работу исключительно ради строчки „разгребал навоз“ в своем резюме»), а затем на стройке, В 1966 г., тогда же, когда Фрэнсис Йейтс опубликовала «Искусство памяти», первый серьезный академический труд, посвященный богатой истории мнемоники, Бьюзен вернулся в Лондон, чтобы стать редактором в международном журнале Intelligence, выпускаемым Менсой[157], высокоинтеллектуальным сообществом, к которому он присоединился еще в колледже. Примерно в то же время ему предложили работать внештатным преподавателем в проблемных школах бедных районов восточного Лондона.
«Я был особым „ум-есть-ищу-работу“ учителем, — говорит он. — Если кому-то из коллег намяли бока, я был первым кандидатом на замену».
В большинстве случаев Бьюзен проводил с каждым классом, куда его направляли, совсем немного времени, буквально пару дней, чего даже самому благонамеренному учителю недостаточно для того, чтобы изменить ситуацию. Желая как-нибудь помочь своим трудным ученикам и, возможно, излить на них немного от своей огромной уверенности в себе, Бьюзен обратился к старым техникам запоминания, выученным еще в колледже. «Я заходил в класс и спрашивал студентов, глупые ли они или нет, ведь все считали их глупыми, и, к сожалению, большинство из них сами в это верили, — говорит Бьюзен. — Им внушили идею об их несостоятельности. Я говорил „Окей, давайте проверим“ и давал им тест на запоминание, который они не могли выполнить. Я вздыхал: „Кажется, вы были правы“. А после учил их техникам запоминания и снова тестировал, и они набирали 20 из 20. Тогда я обычно удивлялся: „Вы сказали мне, что вы глупые, вы доказали мне это, и вот теперь показываете отличный результат“. И я задавал им вопрос: „Так что же происходит?“ Для некоторых студентов, никогда не получавших хороших оценок, это было как откровение».
Получив возможность не только практиковать искусство запоминания, но и преподавать его, Бьюзен начал совершенствовать свои старые навыки в новом направлении, особенно в ведении записей.
В течение нескольких лет он разработал то, что, по его мнению, было новаторской системой ведения записей и превосходило античную мудрость «Риторики для Геренния».
«Я старался добраться до сути того, что представляет собой ведение записей, — говорит он, — Это привело меня к кодам и символам, образам и стрелкам, подчеркиваниям и цветам».
Бьюзен назвал свою новую систему «интеллект-карта», термин, который он позже запатентовал. Человек создает мысленную карту, рисуя линии от главных идей к второстепенным, далее разветвляясь к третьестепенным и т. д. Идеи формулируются несколькими словами и по возможности иллюстрируются образами. Получается нечто похожее на радиальную схему, выполненную в нескольких цветах, на паутину ассоциаций, напоминающую усеянный колючками куст или разветвленные отростки нейронов. И поскольку эта схема наполнена цветными образами, расположенными по порядку на одной странице, она функционирует как дворец памяти, перенесенный на бумагу.
«Наши представления о работе памяти — примитивны и ошибочны: мы думаем, что ее движущая сила — в первую очередь механическое запоминание. Другими словами, вы утрамбовываете память до тех пор, пока не набьете голову фактами. Чего обычно недопонимают, так это того, что память — прежде всего процесс воображения. Фактически обучение, память и творчество — схожие фундаментальные процессы, отличающиеся только различной направленностью, — говорит Бьюзен. — Искусство и наука памяти — это развитие способности быстро создавать образы, позволяющие связывать разрозненные идеи. Творчество — способность связывать разрозненные идеи, создавать нечто новое и запускать в будущее, чтобы в итоге получилось стихотворение, здание, танец или роман. Творчество в некотором роде — это будущая память». Если суть творчества в связывании разрозненных идей и фактов, то чем больше у вас есть средств для выстраивания ассоциаций и чем большим количеством фактов и идей вы располагаете, тем проще вам будет создавать новые идеи. Как любил указывать Бьюзен, Мнемозина, богиня памяти, была матерью Муз.
