— Я не очень-то страдаю самомнением, — ответил Роумэн. — Скорее наоборот.

— Просто, получив данные агентуры, — заметил Даллес, — то есть множество разных мнений, вам было бы легче прийти к более или менее определенному выводу, Пол. А так вы до всего дошли сами. Если вы ощущаете внутри себя гениальность — одно дело, но если вы такой же нормальный человек, как и я, тогда дело плохо. Нормальный человек не может не страдать комплексами. Однако же комплексы свидетельствуют о чрезвычайно увлекающейся натуре, а увлеченность мстит отсутствием должного самоконтроля. А это путь к провалу, Пол. Не сердитесь, я говорю это человеку, к которому отношусь с симпатией.

— Спасибо, Аллен, — мягко улыбнулся Роумэн. — Учту на будущее.

«У него очень хорошие глаза, — подумал Даллес, — чистые, как у ребенка; Макайр прав, — будь проклята наша профессия, без которой любое общество не сможет существовать. Появись хоть какая-то альтернатива, можно было бы отказаться от того, что необходимо сделать. Да, Макайр может отвести его от беды, а должен, наоборот, подтолкнуть его к ней: лучшей кандидатуры на роль тайного коллаборанта ГПУ у нас, увы, нет и вряд ли будет. Линия, протянутая между ним и нацистом Штирлицем, свидетельствует о зловещем заговоре; такого еще не было в нашей практике. Это необходимо обществу, как ни жесток мой план. Боже праведный, за что служение идее требует от человека таких ужасных жертв?!»

— Ваше здоровье. Пол, — сказал Даллес, прикоснувшись губами к виски. — Сыр, действительно, очень хорош, не думал, что здесь может быть такой соленый, жесткий, деревенский сыр…

Роумэн кивнул.

— Как в Каталонии…

— Я там не был.

— Когда свалят Франко, вы должны туда съездить, Аллен.

— Непременно, — ответил Даллес («Упаси бог, если Франко свалят, это будет трагедия; Испания всегда тяготела к красным; потеря Средиземноморья невосполнима»). — И вы будете моим гидом… Ну, ладно, вернемся к стрижке овец… Что за сеть? Направленность? Численность? Финансовые возможности? Мера авторитетности членов?

Роумэн рассказывал обстоятельно, с трудом удерживаясь от того, чтобы не открыть все. «Я дал честное слово Штирлицу, — сказал он себе, — да, я полностью доверяю Даллесу, кому верить, как не ему? Но я дал слово, и я не вправе его нарушить».

Он прочертил линии связи между Германией, особенно Гамбургом и Мюнхеном («Слава богу, — отметил Даллес, — он не назвал Пуллах[47]»), Асконой, Ватиканом, Испанией, Лиссабоном, Аргентиной, Парагваем, Чили («На ближневосточные контакты он еще не вышел, очень хорошо»); умолчал о «банкире» Нибеле в Кордове (слово есть слово), ничего не сказал о том, что в процессе операции был убит гестаповец Фриц Продль из Освенцима: за этим — Спарк, нельзя распоряжаться всуе жизнью друзей, только собой, это — пожалуйста.

— Любопытно, — сказал Даллес, выслушав его рассказ. — Честно говоря, я не думал, что дело приобрело такой размах… И вы это раскрутили один?

— Я тоже не думал, что дело приобрело такой размах, когда начинал его, — Роумэн ушел от прямого ответа, так же, как и Даллес, прикоснулся губами к стакану с виски, отломил ломтик сухого сыра, но не стал есть, — напряженно слушал, что скажет собеседник.

— Ну, и что же вам ответил Макайр? Помимо того, понятно, что поздравил с феноменальной удачей?

— Он сказал, что дело надо обсмотреть со всех сторон, потому что нам придется вмешаться во внутренние дела других стран. А для меня Испания сейчас не страна, а поганый застенок. И чем активнее мы туда вмешаемся, тем будет лучше и для испанцев, и для нас, американцев. Я очень хочу, чтобы мы были первыми, кто принесет им освобождение…

— А кто может им принести освобождение кроме нас?

— Те же русские.

— У вас есть реальные основания так полагать?

— Их встретят с восторгом… Они там оставили о себе добрую память…

— В Аргентину, конечно, лезть трудно, Пол… Почти невозможно… Наши позиции там весьма шатки… Слушайте, а почему вы считаете, что мы вообще должны лезть? Если вы взяли в кулак такое звено, тогда вся их работа станет подконтрольной. Это же нам в тысячу раз выгоднее, чем разом их всех прихлопнуть…

Роумэн словно бы споткнулся, ответил с болью:

— Именно об этом Макайр прислал мне в Мадрид телеграмму месяцев семь назад.

— Вы так давно вышли на сеть?

— Нет, тогда еще не вышел… Просто он уже тогда считал возможным обращать наци в нашу агентуру…

— Вы с этим не согласны?

— Нет.

— Почему?

— Потому что нацизм — это зараза, Аллен. Это оспа, чума, холера… Они прокаженные, понимаете? Они несут в себе фермент умирания общества… Любого общества… Их надо обезвреживать — чем быстрее, тем лучше…

— Это — как?

— Обезвреживать, — повторил Роумэн, поняв вдруг, что он не готов к ответу, поэтому сказал упавшим голосом: — Обезвреживать, Аллен.

Тот согласно кивнул:

— Прекрасно, прекрасно, с этим я не спорю. Меня занимает тактика, стратегию я приемлю. Что надо сделать? Арестовать? Похитить? Устранить на месте? Требовать вынесения заочного приговора, передав на них информацию в Нюрнберг? Ваше предложение?

— Их надо вывозить… Сюда… Они здесь назовут недостающие звенья… А их звеньев — громадное множество, и они опасны…

— Чем? Помимо того, что нацизм — проказа, чем конкретно они опасны для этой страны?

— Они функционируют не просто так, не абы общаться друг с другом, Аллен…

— Вот я и интересуюсь: во имя чего они общаются? Вы предлагаете заняться выяснением этого вопроса, выкрав их и посадив за решетку. Я предлагаю то же самое, но не выкрадывая их, а внедряя в их сеть наших людей, которые поймут самое важное надолго вперед.

— У вас есть такие люди? — спросил Роумэн. — Назовите их. Я, пожалуй, поддержу такой план, хотя мне он, признаться, не по душе.

— Во-первых, у меня нет людей, потому что я «экс»-разведчик, Пол. Я не у дел, и меня это не очень-то огорчает; работая в моей конторе, я приношу не меньше пользы этой стране, чем в ту пору, когда мы служили в Берне. Если я когда-либо понадоблюсь Штатам, меня позовут, и я не посмею отказаться, хотя, повторяю, я мечтал бы до конца дней моих сохранить ту позицию, которую я теперь занял в бизнесе. Во-вторых, объясните мне, отчего вам этот план не по душе? Только без эмоций, ладно? Про опасность проказы вы говорили, я согласен, но мы с вами привыкли к риску, да и прокаженных лечат врачи, а они тоже люди, как вы и я.

— Они их не лечат. Они смотрят за ними и облегчают страдания. Вылечить проказу нельзя. Мне это дело не по душе потому, что можно упустить время, Аллен. Зараза разрастется. Раковую опухоль надо устранять как можно раньше, пока она не разрослась…

— Позиция, — согласился Даллес. — У вас — своя, у меня — своя. Они, видимо, не пересекаются. Тогда вам надо обязательно, непременно настоять на своем. «Да, конечно, — обязаны вы сказать Макайру, — я подбрасываю вам много хлопот с похищением мерзавцев, да, видимо, мы не имеем права выходить с этим к руководству департамента…»

— Он поправит меня: «Не „мы“, а "я"»…

— Вы обязаны с этим согласиться, Пол. Ведь он скажет правду, если, конечно, скажет… Я продолжу?

Роумэн смущенно улыбнулся:

— Простите, Аллен.

— Пустяки, я понимаю ваше волнение… Мне легче быть хладнокровным, я не перенес ужаса нацистских застенков… Мне, однако, приходилось пожимать руки мерзавцам из СС, смешно оправдываться незнанием, да и вряд ли кто в это поверит… Мне приходилось считать минуты, пока не вымоешь пальцы горячей водой с мылом, — Даллес отщипнул маленький кусочек сыра, положил его под язык, вздохнул. — Буду ходить сюда покупать этот сыр: чертовски вкусно, запах фермы, символ спокойствия, возвращения в детство… Так вот, вы обязаны указать Макайру, что необходимость похищения выявленных вами нацистов продиктована не одной лишь вашей к ним ненавистью, вы в этом не оригинальны, их ненавидит сейчас все человечество, сейчас такого рода ненависть даже поощряется… Нет, дело в том, чтобы преступников открыто назвать преступниками, и это должен сделать не кто-нибудь, а именно мы, наша страна, исповедующая принципы демократии и гуманизма… Нажмите на пропагандистский аспект вопроса. Пол…