— Ты меня не слушаешь, — сказала Маерханнас, потянув Ллиану за рукав.

— Прости меня. Я наблюдала за Ассаном, пытаясь поставить себя на его место… Мы продвигаемся вперед очень медленно…

— Мы движемся с такой скоростью, с какой движутся люди. А они сейчас, пожалуй, движутся даже быстрее, чем обычно. На то, чтобы заключить союз с ними, ушло много времени и усилий. Этот союз — дело рук твоего отца и твоих рук… Не ставь его под сомнение.

— Я этого не делаю.

— Если бы мы ушли вперед, то тем самым лишь разделили бы наши силы и были бы вынуждены вступить в схватку с монстрами самостоятельно, без людей.

— Я знаю…

Маерханнас, усмехнувшись, вздохнула. Она была регентшей королевства Элианд после смерти Арианвен вплоть до того дня, в который вернулась Ллиана, и поэтому она как никто другой понимала, что груз ответственности, который теперь лежал на плечах Ллианы, мог быть очень тяжелым. Однако она, Маерханнас, когда-то тоже была молодой, и поэтому ей было известно, что советы пожилой эльфийки могут показаться эльфийке молодой каким-то вздором.

— Прости меня, — сказала она более веселым тоном. — Я знаю, что я болтаю уж слишком много. Динрис мне не раз уже о этом говорил… Хочешь, я научу тебя нескольким забавным фокусам?

Ллиана уже собиралась ответить, что не хочет, но тут же передумала. Маерханнас относилась к числу тех, кого люди называют фокусниками и чародеями, однако большинство ее фокусов вряд ли можно было считать забавными. Древнего языка и жестикуляции иногда вполне хватало для того, чтобы завладеть душой того или иного живого существа, заставить его обратиться в бегство, лишить его рассудка или даже его убить.

— Это было бы для меня честью, — сказала Ллиана.

— Дай мне твою серьгу.

Ллиана, отведя свои длинные волосы в сторону, отцепила от уха одну из своих серебряных сережек и положила ее в протянутую правую руку своей собеседницы. Маерханнас сжала серьгу в кулаке и тут же щелкнула пальцами левой руки. Затем она раскрыла правую ладонь, но серьги в ней уже не было. Когда Ллиана удивленно уставилась на пустую ладонь Маерханнас, та слегка коснулась второй ладонью ее щеки, чтобы отвести в сторону одну из ее косичек, а затем посмотрела на Ллиану с укоризненным видом.

— Я попросила тебя дать мне твою серьгу. Почему ты оставила ее в ухе?

Ллиана потрогала пальцами мочку уха: серьга снова висела там.

— Магия! — сказала Маерханнас с торжествующим видом.

Ллиана, улыбнувшись, покачала головой. Этот фокус годился разве что для детей. Она вообще-то ожидала большего…

— Научись сначала этому фокусу. Затем я покажу тебе другие.

Ллиана вежливо улыбнулась, и затем обе эльфийки стали разговаривать обо всякой ерунде, пока королеве не пришлось отвлечься на решение какой-то очередной проблемы, связанной с движением войска. Однако фокус, показанный Маерханнас, ей почему-то запомнился. Особенно щелканье пальцами, которое отвлекает внимание зрителя как раз в тот момент, когда совершается обман. Может, регентша попыталась ей тем самым на что-то намекнуть? Навести на какую-то мысль? Она вообще-то любит это делать. В течение всего оставшегося дня Ллиана только об этом и думала. Какое щелканье пальцами могло бы отвлечь внимание монстров, чтобы благодаря этому их можно было бы застать врасплох?

Гоблины, вооруженные большими луками, рассредоточились по скалистым склонам на фронте более чем в одно льё. Их было очень много. Чтобы обойти раскаленную магму, закрывшую проход Агор-Дол, им приходилось залезать на отвесные стены ущелья, карабкаться по ним до вершины хребта и затем идти вдоль него на протяжении более чем одной мили. Ужасный жар сделал каменную породу рыхлой. Едкий дым обжигал легкие и затуманивал взор. Десятки гоблинов, сорвавшись с отвесного склона, полетели вниз, в раскаленную лаву, а у тех, кто по неосторожности оказался слишком близко от лавы, загорались волосы, одежда и даже кожа. Однако большинству из них удалось перебраться на другую сторону горы, а позади них несметное множество орков уже прокладывало дорогу, долбя горную породу кирками и протягивая веревки, которые использовались в качестве поручней. Бузунракхасам Абзага удалось устроить в противоположном конце ущелья обвал, благодаря которому они и защитили свой фланг. Жара здесь была удушливой, а в воздухе витали кислотные пары, однако Абзаг не собирался обращать на такие мелочи ни малейшего внимания — как не обращал он ни малейшего внимания на тех неудачников, которые, пытаясь пробраться мимо этого ада, срывались со склона и падали вниз. Гоблинам удалось здесь пройти. Все остальное не имело значения. И если для того, чтобы проложить дорогу, потребуется пожертвовать жизнями сотен рабов, рабочих и солдат, то он, Абзаг, пожертвует ими, не задумываясь! Чего бы это ни стоило, нужно пройти через эти проклятые горы! Быть первым, кто проложит через них дорогу, и тем самым смыть с себя позор поражения. Доказать Повелителю, что бузунракхасы — «черные орки» — являются элитой его войска…

Абзаг взобрался на одну из тех немногих осадных башен, которые не сгорели в разливающейся огненной лаве. С этого наблюдательного поста он мог одновременно и смотреть за ходом строительных работ, и иногда видеть — сквозь поднимающийся к небу дым — как продвигаются его разведчики по ту сторону участка местности, залитого лавой. И тут вдруг ему вообще ничего не стало видно. Поднялся ветер, и все заволокло черным дымом, в котором мелькали искры и частички горячей сажи. Абзаг перевел взгляд на отряд, растянувшийся на большое расстояние, и у него вырвался яростный крик. Рабочие остановились. Ему даже показалось, что в начале их колонны началась какая-то суматоха. Новый порыв ветра пригнал клубы черного дыма, которые обдали его лицо горячей волной и заставили его — его и всех тех, кто находился рядом с ним на осадной башне, — броситься на пол. Когда они смогли подняться, их взору предстало гнусное зрелище: орки-строители в панике ринулись назад. Они при этом, не удержавшись на крутом склоне, целыми группами падали вниз, в раскаленную лаву, и их отчаянные вопли отражались эхом от стен ущелья. Абзаг медленно подошел к перилам осадной башни, глядя на это зрелище вытаращенными глазами. Его сердце сжалось. Теперь ему все стало ясно. Карлики… На них напали карлики.

Гамлин остановился в безопасном месте за скалой. Он больше не мог сделать ни одного шага. Каменистая почва под его ногами была теплой и жирной от сажи (от этой сажи уже почернели его туника и ладони), но здесь он, по крайней мере, мог отдышаться, не рискуя при этом стать целью для стрел гоблинов. Нападение карликов стало для него неожиданностью (хотя, несомненно, в меньшей степени, чем для разведчиков Абзага), поскольку он даже и представить себе не мог, что они ринутся в бой так стремительно. Он несколько недель прожил рядом с этими обитателями гор, и у него сложилось впечатление, что они никогда ничего не делают быстро. Они и двигались медленно, и решения принимали медленно… Он, Гамлин, аж весь извелся от нетерпения, прежде чем — после бесконечно долгих пиров и скучных речей — Троин наконец-таки принял решение дать своему войску приказ на наступление. Затем Гамлину пришлось еще потомиться в ожидании, пока войско карликов маршировало с невообразимой медлительностью, дружно топая ногами по земле с такой силой, что земля от этого дрожала. Зато у Гамлина было предостаточно времени для того, чтобы его раны, обрабатываемые искусными знахарями карликов, полностью зажили… На второй день марша войско короля Черных Гор прибыло в Даль-Вид — столицу карликов, живущих в Красных Горах, — и соединилось с теми, кому удалось выжить в Агор-Доле. Там Троин и его военачальники в течение нескольких часов совещались, пили и ели, а Балдвин при этом рассказывал им о том, что происходило в последние часы перед падением крепости Агор-Дол, и о самопожертвовании господина Вали. Менестрель провел рядом с бардами Троина несколько удивительных часов. Все то, что рассказывал Троин, было тут же записано и затем переделано в стихотворную форму, причем так искусно и быстро, что не успел Балдвин закончить свой рассказ (а говорил он столько, сколько горела свеча), как личный бард Троина занял место перед столами прямо в центральной части помещения — так, чтобы всем было его хорошо видно и слышно. Карликам — точно так же как и эльфам — нравилось сочинять длинные оды, прославляющие подвиги их знатных особ, но то, что они называли «песнью», лишь отдаленно напоминало эльфийское монотонное протяжное пение, сопровождаемое игрой на арфе. Барды карликов пользовались рожками и барабанами, причем иногда переходили на крик и извлекали из своих музыкальных инструментов оглушительные звуки, что — как в конце концов понял Гамлин — должно было имитировать грохот битвы. И поскольку в данном случае речь пошла о прорыве лавы, залившей затем Агор-Дол, «песнь» была особенно шумной…