Рокайль

Рокайль (rocaille, уменьшительное от франц. слова rос, скала, камень) — в архитектуре и орнаментистике убранство тех или других частей сооружения, тех или других предметов утвари, как бы безыскусственным соединением обломков скал и необработанных камней с раковинами и дикими растениями, а также лепным подражанием такому соединению. Р. была в большой моде во Франции времен Людовика XV и распространилась оттуда повсюду в Европе, употребляясь, главным образом, для внутренней отделки садовых гротов и беседок, для облицовки террас, декорирования нишей, фонтанов, ворот и т. п. К этому элементу и доныне прибегают архитекторы, когда устраивают что-либо в стиле рококо.

Рококо

Рококо — название архитектурного и декоративного стиля, образовавшегося во Франции во времена регентства (1715 — 23), достигшего до полного развития при Людовике XV, перешедшего в другие страны Европы и господствовавшего в ней до 1780-х годов. Стиль Р. был продолжением стиля барокко или, точнее сказать, его видоизменением, соответствовавшим жеманному, вычурному времени. Он не внес в архитектуру никаких новых конструктивных элементов, но пользовался старыми, не стесняясь при их употреблении никакими традициями и имея в виду, главным образом, достижение декоративной эффектности. Отбросив холодную парадность, тяжелую и скучную напыщенность искусства времен Людовика XIV и итальянского барокко, архитектура Р. стремится быть легкою, приветливою и игривою во что бы то ни стало; она не заботится ни об органическом сочетании и распределении частей сооружения, ни о целесообразности их форм, а распоряжается ими с полным произволом, доходящим до каприза, избегает строгой симметричности, без конца варьирует расчленения и орнаментальные детали и не скупится расточать последние. В созданиях этой архитектуры прямые линии и плоские поверхности почти исчезают или, по крайней мере, замаскировываются фигурною отделкою; не проводится в чистом виде ни один из установленных орденов; колонны то удлиняются, то укорачиваются и скручиваются винтообразно; их капители искажаются кокетливыми изменениями и прибавками, карнизы помещаются над карнизами; высокие пилястры и огромные кариатиды подпирают ничтожные выступы с сильно выдающимся вперед карнизом; крыши опоясываются по краю балюстрадами с флаконовидными балясинами и с помещенными в некотором расстоянии друг от друга постаментами, на которых расставлены вазы или статуи; фронтоны, представляя ломающиеся выпуклые и впалые линии, увенчиваются также вазами, пирамидами, скульптурными фигурами, трофеями и другими подобными предметами; всюду, в обрамлении окон, дверей, стенных пространств внутри здания, в плафонах, пускается в ход затейливая лепная орнаментация, состоящая из завитков, отдаленно напоминающих собою листья растений, выпуклых щитов, неправильно окруженных такими же завитками, из масок, цветочных гирлянд и фестонов, раковин, необделанных камней (рокайль) и т. п. Несмотря на такое отсутствие рациональности в пользовании архитектоническими элементами, на такую капризность, изысканность и обремененность своих форм, стиль Р. оставил по себе много памятников, которые доныне прельщают своею оригинальностью, роскошью и веселою красотою, живо переносящими вас в любопытную эпоху румян и белил, мушек и пудренных париков (отсюда — немецкие названия стиля: Peruckenstil, Zopfstil). Как на особенно замечательные из этих памятников можно указать, во Франции, на версальский дворец, в Германии — на дрезденский Цвингер, в России — на петербургский зимний Дворец и нек. другие постройки талантливого гр. Растрелли. Стиль Р. выразился блестящим образом также во всех отраслях художественно-промышленных производств; с особенным успехом он применялся в фабрикации фарфора, сообщая своеобразное изящество как форме, так и орнаментации его изделий; благодаря ему, эта фабрикация сделала, в свое время, огромный шаг вперед и вошла в большой почет у любителей искусства. Ср. Schumann, «Barock und Rokoko» (Лпц., 1885); Gurlitt, «Geschichte des Barockstils, des Rokokos und des Klassizismus» (Штутг., 1886 — 88) и Dohme, «Barock— und Rokoko Architectur» (Б., 1892).

C — в.

Рокотов Федор Степанович

Рокотов (Федор Степанович) — один из лучших русских портретистов, род. в тридцатых годах XVIII стол., ум. в 1810 г. Получив художественное образование под руководством Л. Ж. Ле-Лоррена и гр. П. де Ротари, работал в манере этого последнего, но больше него вникал в натуру и был старателен в исполнении. В 1762 г. принят в новоучрежденную спб. академию худ. адъюнктом за представленную ей картину «Венера» и за портрета имп. Петра III. Пользовался уже известностью в петербургском высшем обществе, когда вступила на престол Екатерина II. Она поручила ему в 1763 г. написать ее портрет, для которого давала ему сеансы в Петергофе; портрет этот, изображающий императрицу во весь рост, в профиль, среди красивой архитектурной обстановки, был подарен гр. Г. Орлову и в настоящее время находится в гатчинском дворце. Другой портрет великой монархини, поясной, был написан Р. также с натуры (вероятно в Москве, в 1765 г.). Екатерина осталась очень довольна им, находя, что он — «из самых похожих». Он был пожалован ею академии наук, в которой хранится и поныне. Существует множество повторений этого портрета, как точных, так и с незначительными изменениями в аксессуарах; большинство их приписывается самому Р. Кроме этих двух изображений Екатерины, из-под кисти талантливого живописца вышло несколько портретов Петра III (один — в московск. Оружейной палате, два — в гатчинском дворце) и цесаревича Павла Петровича (лучший — в том же дворце) и немало портретов выдающихся людей екатерининской эпохи, в том числе И. И. Шувалова, гр. Г. Орлова; А. А. и Б. А. Куракиных, Л. И. Бибикова, П. Г. Демидова, Г. Н. Теплова и др.

А. С — в.

Роман

Роман — в настоящее время самая популярная и самая богатая содержанием форма литературных произведений, отражающая в себе современную жизнь со всем разнообразием волнующих ее вопросов. Чтобы достигнуть такого универсального значения, роману важно было пройти немало стадий развития. Как народные и церковные обряды легли в основу драмы, так народные эпические предания мифического или героического характера легли в основу повествовательной поэзии. Древнейшим образчиком этого рода произведений могут считаться египетские повести «О двух братьях» и «О принце Сашни», написанные по крайней мере за 1500 лет до нашей эры и имеющие сказочный характер; глубокая древность их доказывается дружбой человека с богами, превращением людей в животных и растения и т. п. Древнейшим памятником повествовательной литературы Индии служат легенды или поучительные рассказы (джатаки) о Будде и об его 550 превращениях. Через несколько столетий после смерти Будды из этих джатак образуется легендарное житие Будды («Лалитавистара»). Один из эпизодов этого жития — именно встреча юного Будды со стариком, больным и мертвым — лег в основу византийской повести «О Варлааме и Иосафе», которая в разных переделках обошла всю Европу, была известна во многих списках у нас на Руси, дала материал для известного духовного стиха об Иосафе Царевиче и, наконец, вошла в Четьи-Минеи в виде жития царевича Иоасафа. Кроме «Лалитавистары», Индия обладает двумя большими сборниками поучительных рассказов («Панчатантра» и «Гитопадеша»), которые разными путями проникли в Европу и оказали немалое влияние на повествовательную литературу средних веков. Древнейшим памятником повествовательной литературы в Греции считается «Киропедия» Ксенофонта, в которую вставлен трогательный эпизод об Аврадате и Пантее, древнейший образчик греческой любовной новеллы. К греческой повествовательной литературе относятся также так называемый «Милетские сказки» (Fabulae Milesiae), до нас недошедшие; из отзывов о них Плутарха, Апулея и Овидия можно заключить, что это были народно-бытовые рассказы весьма фривольного содержания, вроде французских фаблио, так что между ними и позднейшими сентиментальными романами александрийской эпохи нет прямой генетической связи. Но такая связь несомненно существует между романом с одной стороны и элегией с другой. Горюя о своей неудовлетворенной любви, александрийские поэты утешали себя, припоминая историю людей, столь же несчастных в любви, как они сами. Так поступали Филотас, Гермесианакс, Каллимах и другие поэты, элегии которых непосредственно примыкают к александрийскому роману. Введением в историю этого романа может служить пастушеская новелла софиста I в., Диона Хризостома, которую критики сравнивают с «Paul et Virginie» Бернардэн де С.-Пьера. Знаменитейшими романистами александрийской эпохи считаются софисты Ямвлих («Вавилонская история») и Ксенофан («Эфесская история об Антии и Аброкоме»). К III в. по Р. Хр. относятся роман неизвестного автора «Об Аполлонии Тирском», дошедший до нас в латинском переводе, и любовная новелла «Теаген и Хариклея», приписываемая Гелиодору, а к IV в. — знаменитый любовно-пастушеский Р. Лонга: «Дафнис и Хлоя». К александрийской же эпохе следует приурочить Р. Ахилла Тация:"Клитофон и Левкиппа" и приписываемый псевдо-Каллисфену, впоследствии столь знаменитый в зап. Европе «Р. об Александре Вел.», который можно было бы назвать прототипом исторического P., если бы к его исторической основе не было присоединено много фантастических эпизодов, придающих всему произведению сказочный характер. Византийский P., в литературном отношении, представляет собою не более как переживание основных мотивов александрийского P., послужившего ему образцом; он пишется по тому же плану, с соблюдением тех же литературных приемов, но только гораздо грубее и неискуснее. Повествовательная литература в Риме была отражением греческой. В эпоху республики пользовались большой популярностью «Милетские Сказки», переведенные на латинский язык Сизенной. Любовь к повествовательной литературе особенно усилилась в эпоху империи, когда культура Рима приняла в большей или меньшей степени греческий отпечаток. Несомненные следы влияния греческих Р. носит на себе Апулеев «Золотой осел», который даже считается переделкой греческого Р. Гораздо более самостоятельности обнаружил Петроний в своем Р. «Сатирикон» — остроумной, основанной на реальных наблюдениях картине римских нравов конца I в. по Р. Хр. В средневековой Европе повествовательное творчество нашло себе выражение в двух формах: рыцарского Р. и поучительных рассказов, большею частью занесенных с Востока, из которых составились сборники «Disciplina Clericalis», «Gesta Romanorum» и т. д. Содержание первых в большей или меньшей степени фантастично, а основные идеи, их проникающие — идея феодального долга по отношению к сюзерену и идея рыцарского долга по отношению к даме сердца. Таковы романы так наз. бретонского цикла, оказавшие сильное влияние на повествовательную литературу других стран. Поучительные рассказы представляют собою, в большинстве случаев, обработки так наз. странствующих рассказов; все старания их авторов направлены к тому, чтобы приноровить их содержание к целям христианской морали. На почве этих нравоучительных рассказов развились французские фаблио, в которых, впрочем, наряду с сюжетами, заимствованными с Востока, встречаются сюжеты народно-бытовые, навеянные современной жизнью. Возникшие в стенах городов, фаблио защищают интересы горожан и нередко относятся сатирически к представителям других сословий: к развратному и жадному духовенству, к приходящему в упадок рыцарству, к смышленому, но нравственно грубому крестьянству. Эти небольшие по объему сатирические рассказы разлетаются в переводах и переделках по всей Европе и дают толчок и материал для создания всесословной итальянской новеллы, которая впервые достигает художественной обработки в «Декамероне» Боккаччо. Движение, сообщенное повествовательной литературе гением Боккаччо, не замедлило принести свои плоды в различных видах Р. От Декамерона идет целая серия итальянских новеллистов XV и XVI в. «Амето» послужил первым образцом пастушеского Р. в Европе, а психология любовной страсти в «Фиаметте» не осталась без влияния на возникновение психологического Р. во Франции XVII в. Французские фаблио, немецкие шутливые рассказы (Schwanke) и итальянские новеллы заключают в себе составные элементы реального P., которой впервые возник на испанской почве, в форме так назыв. плутовского романа. Первым произведением в этом роде была повесть «Жизнь Лазарильо из Тормеса», вышедшая в 1554 г. и вызвавшая много подражаний, к числу которых относятся и нравоучительные новеллы Сервантеса. Влияние испанской плутовской новеллы раньше всего проявилось в Англии, где уже в конце XVI в. мы встречаем ряд повестей из быта продувных людей (новеллы Р. Грина, «Жизнь Джека Вильтона», Наша). В Германии, в начале XVII в., переводятся с испанского некоторые плутовские новеллы, а в 1669 г. на почве этого влияния вырастает оригинальный продукт немецкой реально— бытовой беллетристики — «Simplicissimus» Гриммельсгаузена; герой этой повести сильно напоминает Лазарильо, и своей изобретательной энергией, и своим социальным положением. Во французском Р. XVII в. мы замечаем две струи: струю идеальную, искусственную, создавшую пастушеский Р. «Астрею», и героические Р. Гомбервиля, Кальпренеда и Скюдери, в которых все искусственно, все создано фантазией автора, и шедшую из Испании струю реально-бытовую, которая проявляется в романах Сореля («Histoire comique de Francion»), Скаррона («Roman Comique»), Фюретьеpa («Roman Bourgeois») и др. Став твердой ногой на почву изучения действительности, французский Р. XVIII в. дает такие произведения как «Манон Леско» аббата Прево и «Жиль Блаз» Лесажа, дышащие реализмом и жизненной правдой. Отодвинутый Вольтером в области субъективизма и тенденции, Р. снова вступает на психологическую почву в «Новой Элоизе» Руссо (1763), которая надолго становится идеалом любовно-психологического Р. Несмотря на то, что «Новая Элоиза» знаменует собою поворот к идеализму, в изображении страсти любовников Руссо шел по следам аббата Прево. Вместо прежней салонной galanterie, выражавшейся полунамеками и полупризнаниями, Руссо выводит на сцену чувство страстное, уничтожающее на своем пути все искусственные перегородки, говорящее не искусственным жаргоном Скюдери, а пламенной речью, от которой захватывает дух и кружится голова. Вот почему Р. Руссо показался его современникам каким-то откровением; вот почему он вызвал столько подражаний, во главе которых стоит «Вертер» Гёте. В Англии ход Р. был несколько иной. Революция 1688 г., произведенная главным образом английской буржуазией, побудила английских писателей обратить особое внимание на ее вкусы и потребности. Для ее были основаны журналы Адиссона и Стиля, для ее Дефо написал своего «Робинзона», для ее же Ричардсон, около половины XVIII в., создал новый вид Р. — семейный Р. в письмах, где автор проникает в глубь английской богобоязненной буржуазной семьи и находит там драмы трогательные, потрясающие и отчасти способные заменить отсутствие сколько-нибудь сносных пьес на тогдашней сцене. Недаром Дидро называл романы Ричардсона настоящими драмами. Подробное изложение разговоров, обстоятельность описаний, микроскопический анализ душевных движений представляли такое необычное явление в тогдашней беллетристике, что романы Ричардсона сразу приобрели большую популярность главным образом в среде буржуазной публики, которая столько же восхищалась их нравственным духом, сколько и знанием жизни и человеческого сердца. Уступая Ричардсону в детальном анализе душевных движений, его соперник Генри Филдинг далеко превосходил его талантом. В противоположность Ричардсону, тратившему целые страницы на описание характера героя или героини, Филдинг умел обрисовывать их двумя-тремя чертами, и притом так, что они до сих пор стоят перед нами как живые. В этом отношении Теккерей справедливо называет Филдинга учителем всех английских романистов. Но главным достоинством Филдинга был его юмор, добродушный, оригинальный, всепрощающий. Подкладкой его насмешек всегда была любовь к человеку, напоминающая Сервантеса, которого он недаром считал своим образцом. Своими произведениями Филдинг окончательно установил тип английского реального нравоописательного Р. Идя по проложенному им пути реализма и жизненной правды, последующие романисты все более и более расширяют сферу своих наблюдений: Смоллетт вставляет в свои Р. картины из быта английских моряков, Голдсмит — из жизни духовенства, Вальтер Скотт задается целью воскресить жизнь средневекового человека, Диккенс, Теккерей, Чарльз Кингсли и их многочисленные последователи касаются всех язв английской жизни, разоблачают недостатки английских учреждений и кладут таким образом основы социальному P., этой высшей форме повествовательного искусства, которой предстоит блестящая будущность. То же постепенное расширение сферы созерцаний замечается и во французском Р. XIX в., но ход его развития заключает в себе особенности, которых не было в Англии: он испытывает на себе сильное влияние литературных теорий. Писатели романтической школы — Виктор Гюго, Альфред де Виньи, Дюма-отец — не имели намерения ограничить свою деятельность изучением действительности; они с умыслом переносили действие своих Р. в отдаленное прошлое, где можно было дать полный простор фантазии и субъективным тенденциям. Такими же тенденциями проникнуты и романы Жорж Занда, в которых она искусно сливает любовный пафос с социальным и, отстаивая права женщин, смело бросает перчатку всему современному общественному строю. Подобный субъективизм не мог не вызвать реакции со стороны людей с аналитическим складом ума, которые хотели сделать P., прежде всего, верным зеркалом современной действительности. Это направление сильнее всего сказалось в произведениях Стендаля, преимущественно в его «Rouge et Noir» (1831), представляющем собою яркую картину французского общества эпохи реставрации. К Стендалю тесно примыкает Бальзак, которого считают настоящим отцом реального Р. во Франции. В первых произведениях Бальзака еще слышатся отзвуки романтизма, но чем далее он подвигается на своем пути, тем сознательнее стремится к реально объективному творчеству. Бальзак был реалистом не только по манере своего творчества, но и по своим теоретическим убеждениям. Он считал себя более естествоиспытателем, чем романистом; в предисловии к «Соmedie Humaine» он называет свои Р. естественной историей человека. Он первый ввел в свои произведения тщательное и детальное изображение среды, которой, в противоположность писателям-романтикам, приписывал громадное влияние на характер и поступки действующих лиц. Преемником Бальзака был Флобер, нанесший еще более сильный удар романтизму и окончательно установивший тип художественно-реального романа во Франции. Ни один из французских романистов не заслуживает в такой степени названия художника, как Флобер. Искусство было его стихией, его жизнью; самую жизнь он ценил настолько, насколько она ему давала материал для художественного воссоздания. Он стремился к идеальному совершенству стиля; вечно недовольный собой, он готов был просидеть целый день над фразой, пока она не становилась изящной и гармоничной. Самым типичным представителем современного реального Р. Во Франции считается Золя, не потому, чтобы он был большим реалистом, чем, напр., Додэ или братья Гонкуры, но потому, что в своих трактатах («Le roman experimental», «Les romanciers naturalistes») он является теоретиком и законодателем реального Р. Провозглашенный Бальзаком принцип реализма Золя возвел в целую систему и на самом деле вообразил себя научным экспериментатором, разрешающим социальные вопросы путем оперирования над так наз. «человеческими документами». В своей многотомной романической эпопее: «Ругон-Макары» он задался целью изобразить естественную и социальную историю одной семьи в эпоху второй империи и оправдать на ее представителях биологический закон наследственности. Желая свести задачу романиста главн. обр. к изучению простых элементов, как более доступных для наблюдения, Золя кончил тем, что отодвинул на задний план душу человека и заменил изучение человеческих характеров изучением обстановки, в которой они развивались. В результате получилось весьма неполное и одностороннее освещение жизни, против которого восстали даже поклонники Золя. Наиболее сильный удар был нанесен литературной манере Золя Мопассаном, который снова поставил реальный Р. на психологическую основу. В настоящее время психологический Р. приобретает все большую популярность во Франции; представители его — Поль Бурже, Анатоль Франс и др. — умеют весьма искусно вплетать в ткань рассказа социальные мотивы. Немецкий Р. XIX в. тоже пережил переход от субъективного романтизма к объективно-реальному изображению действительности, с тем, впрочем, различием, что реальный Р. в духе Бальзака и Золя не нашел в Германии благоприятной почвы для своего развития и в лице Ауэрбаха, Поля Гейзе и др. пошел на сделку с субъективным идеализмом; зато социальный Р. нашел блестящего представителя в лице Шпильгагена, который в своем романе: «Один в поле не воин» дал нам лучший образчик социального романа XIX в. — романа, в котором главным пафосом является социальная идея, а на ее почве расцветает любовь героя и героини. Итальянский Р. XIX в., начавшись с подражания «Вертеру» Гёте («Джакопо Ортис» Уго Фосколо) и романам Вальтер Скотта («Обрученные» Манцони и «Осада Флоренции» Гверрацци), не дал до сих пор ни одного произведения, которое имело бы общечеловеческое значение. До сих пор итальянские романисты были не более как ученики французов и только в последнее время появилось несколько самостоятельных талантов (Баррилли, Сальваторе Фарина, Амичис, Серао, Верга и др.), дающих надежду на лучшее будущее.