— И куда же вы герои так спешили? — ехидно спросил Данилов.

— Судя по всему, эти хунхузы были дезертирами из циньской конницы. Практически все одинаково одеты, с одинаковой амуницией, вооружены все пятизарядными карабинами Маузера, которые начали выпускать в Германии полгода назад. Мне об этом карабине рассказывал зимой кореец в Благовещенске, у которого я патроны для своей восьмизарядки покупал. Каким образом, этими новейшими карабинами оказались бандиты вооружены, я не могу себе представить! А вот то, что где-то рядом еще три пэн хунхузов, судя по размеру лагеря, могло находиться, я представлял себе легко. Поэтому собрали, что смогли увезти, забрали покойных и быстрее в станицу. Главное все целые остались. Раненых нет. Жалко шестнадцать лошадей пришлось оставить в одном большом переходе от станицы, да и лагерь очень быстро осмотрели. Там добра осталось!!! — я закатил глаза к потолку и присвистнул.

— Кхе… Тимоха, а ты часом не врешь нам? — выцветшие глаза старика Шохирева, не мигая, уставились на меня.

— Дедушка Давид, да как мне врать то. Трупы найденных убитых на волокушах, трофеи во вьюках. Да коней трофейных только двадцать семь голов пригнали. Все казачата на молодых монголов-жеребчиков пересели.

— Убитые кто выяснили? — спросил старейшина Лунин.

— Нашли их обмундирование в лагере. Судя по погонам, казаки, вернее всего, из Екатерининской сотни, а офицеры — подполковник и капитан из инженерного полка, но какого я не знаю. Платья барышни и девочки также нашли. В плащ палатки покойные голышом, как мы их нашли, завернуты. Документы может быть где-то и есть, надо вьюки потрошить, да и с трофеями разобраться.

— Да, погоди ты с трофеями… — махнул рукой атаман.

— Нет уж, господи атаман. Одиннадцать карабинов и по тридцать патронов к каждому, монголы жеребчики, которых казачата выбрали, серебра по сто рублей каждому, поддевки из меха красного волка, ну и остального по мелочи мой отряд забирает! А своё старьё сдает для передачи в Благовещенск. Надо только лошадей пригнать! — Я, набычившись, уставился на Селевёрстова.

— Кхе, хе, ха, ха, ха-ха-ха… — раздался булькающий смех Шохирева, к которому вскоре присоединились старейшины Савин и Лунин. Данилов улыбался, а я с атаманом продолжал сверлить друг друга взглядами.

— Эх, — прекращая смеяться, заговорил старейшина Шохирев. — Жалко, Афанасий не дожил до сегодняшнего дня, а то увидел бы, какого внука-атамана вырастил. Ермак! Вылитый Ермак! Настоящий атаман!

Шохирев, вытер слезящиеся глаза и продолжил:

— Хватит, Петро, его взглядом бодать. Пора на круг выходить. Распускай казачат, им и так досталось. Покойных на ледник к Сычёву, трофеи в сборную горницу. Лишних лошадей пока к Савину на постой.

«Да…, вот что значит, больше десяти лет атаманствовал в своё время Давыд Шохирев. Три предложения и всем понятно, что делать», — подумал я.

Все поднялись и направились на выход. Уже около двери в сени меня нагнал вопрос в спину старика Шохирева:

— Тимофей, неужели все трофеи здесь? Или захоронку где организовали?

Я повернулся лицом к казакам и с сожалением произнёс:

— Да не успели, в трёх верстах от станицы на тропе дядьку Михаила Лескова встретили. А так, конечно, хотели кое-что во обход ко мне на хутор отвезти, до того как в станицу войти. Эх! Раньше надо было!

Мой глубокий вздох-выдох вызвал новый взрыв смеха казаков. Отсмеявшись, вышли на крыльцо, с которого увидели как Подшивалов Алексей и Анисим Чупров пытаются вывести из строя своих сыновей.

— Что значит, не положено? — немного поддатый отец Чуба стоял перед сыном, тыкая, ему указательным пальцем в грудь. — Тебе отец говорит идти домой или кто!? Что значит, Ермак приказал ждать дальнейших распоряжений? Какой Ермак?

А рядом аналогичный диалог Подшивалова с Шило под смешки окруживших площадь казаков.

— Господа станичники! — голос атамана Селевёрстова навис над площадью, застив всех замолчать. — Во время учебного выхода казачата обнаружили убитыми хунхузами трёх казаков Екатерининской сотни, двух офицеров и молодую женщину с ребёнком. Не смотря, на свою молодость, ими было принято решение нагнать по следам убийц и наказать их. Это им удалось. Двадцать шесть хунхузов было ими уничтожено, а убитых хунхузами и трофеи наши казачата привезли в станицу.

Тишина на майдане взорвалась криками, в основе которых звучали сомнения рассказу атамана.

— Станичники, я понимаю, что в это тяжело поверить, но тела убитых на волокушах и вьюки с трофеями говорят о том, что это правда. Поэтому казачата учебного отряда сейчас заносят вьюки с трофеями в сборную горницу и потом свободны.

«Фууу… — мысленно я выдохнул про себя. — Сейчас в сумерках спрячем сумки с патронами и золотом. А остальное всё в горницу».

Между тем, Селевёрстов продолжал раздавать команды. Из окружившей отряд станичников стали выходить казаки, которые взяли под уздцы лошадей с волокушами и повели их к леднику у фельдшерского дома Сычёва.

Я подбежал к строю казачат и дал команду разгружать вьюки и перемётные сумки, при этом шепнув, чтобы последним разгружали мешки с патронами. Ящики с патронами было неудобно везти, поэтому упаковки патрон и пачки переложили в четыре непромокаемых кожаных мешка, которые нашли в лагере хунхузов. В наступившей сутолке и темноте сумки с патронами и мешки золотом удалось незаметно переправить на двор Селевёрстовых и спрятать на сеновале. Отнеся трофеи в сборную горницу, казачата разъехались по домам, я же хотел остаться на дележе трофеев, но был вежливо отправлен домой, но не к себе, а к Селевёрстовым.

Плюнув на всё, вместе с Ромкой разобрали свои вещи, почистили оружие, сходили в баню, благо вернулись из похода в субботу, потом плотно поели, удовлетворив во время ужина и последующего чаепития любопытство большой семьи Селевёрстовых о наших приключениях. Так и не дождавшись атамана Селевёрстова, завалились спать.

Утро выдалось беспокойным. Разбудил нас с Ромкой посыльный казачек из окружного правления.

— Тимофей, поднимайся быстрее, — дергал меня за ногу двенадцатилетний Мишка Башуров. — Тебя атаман кличет! Бегом сказали!

— Чего случилось то? — почти одновременно произнесли я и Ромка, вылезая из-под шкур-одеял.

— Сегодня рано утром два парохода пришли и пристали у станицы. Какое то большое начальство прибыло. Ругается сильно. Атамана грозит на каторгу сослать! — залпом выпалил Мишка.

— Кто грозит то? — спросил я Мишку, натягивая шаровары и наматывая портянки.

— Дядька дюже строгий. Одет богато. Ему даже ротмистр, который казаками командует, не перечит.

— А меня чего зовут?

— А я знаю! Меня приказный Данилов за тобой послал. Бегом сказал, да ещё ухо крутанул. Больно!

Быстро собравшись и умывшись, я вместе с Ромкой и Мишкой побежал к сборной избе, на крыльце которой меня ждал приказный Данилов.

— Так, выглядишь нормально. — Данилов крутанул меня на триста шестьдесят градусов. — Постарайся много не говорить. Так точно. Никак нет. Понял?

— Так точно! — браво рявкнул я. — Кого хоть там принесло?

— Целого надворного советника из горной службы, да нашего командира первой Албазинской сотни ротмистра Печёнкина.

— А чего они зверствуют? Мишка сказал, что каторгой грозят?

— Ох, Тимоха! Ты знаешь, кого мёртвыми привёз?

— Откуда?

— Опознал их надворный советник. Женщина мёртвая — это баронесса Колокольцева, троюродная племянница нашего генерал-губернатора Корфа. Барон, подполковник её муж и командир отдельной Восточно-Сибирской сапёрной роты во Владивостоке. Батя у него контр-адмирал и начальник Обуховского сталелитейного завода в Санкт-Петербурге. Капитан заместитель у подполковника. Вот надворный советник рвёт и мечет. Они, оказывается, должны были к нам в станицу из Зейской пристани прибыть, чтобы на пароход сесть. По телеграфу с надворным советником договаривались, когда он ещё в Покровской был неделю назад.