"Ну что же, господин хорунжий! Завтра первый выход в высший свет", — подумал я, рассматривая карточку с текстом о желании видеть меня на встрече в узком кругу.

Я ехал вместе с Сазоновым на заднем сиденье брички, для себя решил, что именно так буду называть эту повозку, которой управлял нарядно одетый Сёмка, старший из сыновей Прохора. Такой же кряжистый и крепкий в кости как отец, Семён в свои двадцать с небольшим лет выглядел здоровенным мужиком, только без бороды. Усы пока тоже были редковатые.

В данную поездку, как кучер он попал в качестве награждённого за ударный труд. Это я так перевёл для себя обоснование Александра Ивановича, почему именно этот работник будет извозчиком моего личного транспорта при поездке в имение княгини Трубецкой. "Сёмка хорошо работал, Сёмку надо поощрить, поэтому Сёмка на Воскресную службу в церковь попадёт и невесту там найдёт. Девку ядрёную, здоровую, да работящую. Которая и в имении пригодится", — прикалывался я про себя, слушая Сазонова. Сам же управляющий напросился со мной на Божественную литургию, плюс к этому ему надо было ещё что-то обсудить с управляющим имения Трубецких по агротехнике.

Полученное вчера с утра приглашение на приём, хотя и предсказанное графом Воронцовым-Дашковым, выбило меня из душевного равновесия. Поэтому даже от бани, которую так ждал целую неделю не получил удовольствия. Выход в свет в этом времени много значил, а весь мой опыт — бал на присягу в училище, да несколько посещений дома Васильевых в Иркутске. А здесь приём в доме-дворце у целой княгини. И не простой княгини.

Со слов Сазонова узнал, что Трубецкая Елизавета Эсперовна — фрейлина императрицы Марии Александровны, хозяйка известного парижского салона, посредница в налаживании русско-французских отношений в семидесятые годы этого столетия. Её отец — князь Эспер Белосельский-Белозерский был товарищем Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку, привлекался по делу декабристов, но был оправдан. Муж, князь Трубецкой Пётр Никитич был племянником несостоявшегося "диктатора" декабристов — князя Сергея Петровича Трубецкого.

В тысяча восемьсот пятьдесят втором году Петр Никитич приобрёл для жены это имение, расположенное в деревне Дылицы, которая получила более благозвучное название Елизаветино, в честь императрицы Елизаветы Петровны, когда-то бывавшей в ней. Трубецкие переделали усадьбу, построив дом-дворец, который я видел неделю назад, проезжая через неё.

В церкви во имя Владимирской Божией Матери, куда мы сейчас направлялись, находится семейная усыпальница семейства Трубецких, где покоился князь и старший сын, умерший в младенчестве. В усадьбе княгиня жила исключительно летом. Остальное время она проводила в Санкт-Петербурге или за границей. В этом году она посетила своё имение недавно, поздно приехав из-за границы, и давала первый приём, на который стремились попасть все дворяне близлежащих имений. Из столицы также приезжало много народу. Даже сам император с семейством посещал этот дом.

Чем больше я узнавал от управляющего о семействе Трубецких и приёме, куда был приглашён, тем меньше мне хотелось на нём побывать. "Не мандражируй, гвардия, — мысленно говорил я себе. — Не боги горшки обжигают. Прорвёмся. Главное помнить всё о поведении на светских приемах, которое преподавали в Иркутском училище. Если где и промелькнёт "дерЁвня", спишется на малый срок моего дворянства. А здесь могут и полезные знакомства образоваться! Но лучше бы домой, в станицу, в полк".

Наконец подъехали к Владимирской церкви, на площади перед которой собралось много средств передвижения на конной тяге. Потом была служба. В этом мире я мог себя охарактеризовать, как идущего по пути к вере. Почти двухмесячное не посещение церкви, особого дискомфорта у меня не вызвало, но два часа Божественной литургии выстоял, можно сказать, с удовольствием. Причастился. Поцеловал крест в конце службы и с каким-то облегчением на душе вышел из церкви. На лицах Сазонова и Сёмки, в отличие от меня, яркими мазками было написано полное умиротворение и душевный покой. Вот что значит истинная вера.

Во время службы, управляющий показал мне княгиню Трубецкую, которая стояла в первых рядах молящихся. Что можно сказать?! Маленькая собака, всю жизнь щенок. Или сзади пионерка, спереди пенсионерка. Хотя и спереди, выглядела куда моложе своих лет. Лет сорок пять, может чуть больше. Хотя приближалась к шестидесяти годочкам и была матерью шести детей. А энергии, которая от неё исходила, могла бы позавидовать восемнадцатилетняя девица.

До приема, который был назначен на два часа пополудни, оставалось ещё много времени. Поэтому решили убить его объездом имения Трубецких. Сазонов, который проводил экскурсию, довел до меня, что княгиня владеет почти тремя тысячами десятин. На порядок больше, чем у меня. Охоту, ветряную мельницу, кузницу, лавку, постоялый двор, почтовую станцию и десять дач, хозяйка сдаёт в аренду.

Дальше услышал от Александра Ивановича, местные сплетни. Трубецкая очень любит роскошную жизнь, денег не считает и устраивает блестящие балы в столице и здесь в имении. Не терпит конкуренции. Многие рассказывают, когда княгиня, чтобы затруднить другим семействам устройство бала, скупала цветы по высокой цене сразу во всех садоводствах Петербурга и его окрестностях. Но такое безумное растранжирование денег привело к тому, что доходов от медных заводов, которые Трубецкой достались от прабабушки, уже стало не хватать. Отсюда и аренда, и продажа доходного дома в столице.

Объезжая различные хозяйства, принадлежащие княгине, отметил для себя, что в моём имении порядка и чистоты больше. О чём сказал Сазонову, вызвав у него довольную улыбку. Так как ещё в начале поездки предупредил управляющего, что по новому проекту серьёзный разговор будет завтра, то всё это время Александр Иванович развлекал меня хозяйственными байками на примере имения Трубецких, а также местными сплетнями. Четыре часа прошли незаметно, что я отметил по хронометру цесаревича, и наша бричка вовремя подъехала к парадному входу в дом, точнее всё же во дворец. Настолько монументальным и красивым выглядело это здание.

Придерживая дедовскую шашку, поднялся по лестнице к двери, которая распахнулась при моём приближении, и я был встречен лакеем в парадной ливрее с шикарной бородой. Прошёл в холл, где ещё один лакей принял мою парадную, начёсанную папаху. Шашку решил оставить, так как, не смотря на данное себе обещание выучить различные танцы, выполнить его не смог. Не было времени. Да и занятий танцами, кроме тех, когда нас готовили к балу после присяги, больше в училище не было. Поэтому максимум, что мог изобразить — старый добрый вальс.

Увидев большое, два с половиной на полтора метра зеркало, подошёл к нему. Да, "Абрам Исаакович" или Александр Иванович Берман — большой мастер своего дела. Тёмно-зеленый двубортный мундир, обшлаг, воротник (закругленный) и борта обшиты жёлтым шелковым шнуром с петлицами серебристого цвета по одной на воротнике и по две на обшлагах. Серебренные чешуйчатые эполеты с золотыми звездами и литерой "А.". Укороченные шаровары тёмно-зеленого цвета с желтыми лампасами с сапогами без шпор. Офицерский шарф золотого цвета и портупея с шашкой. Волевое лицо, строгий и пронзительный взгляд. Красавец! Прямая угроза женскому полу! "Тем более с женским вопросом надо что решать, — подумал я. — Быстрее бы определилась моя дальнейшая судьба и место службы. А там можно и по лебедям за грязной и платной любовью сходить". Подмигнув своему изображению, по подсказке лакея направился верх по лестнице.

Поднявшись на второй этаж, попал в большой зал, где уже находилось человек сорок-пятьдесят. Мелькали платья, веера, сверкали драгоценности. Среди чопорных партикулярных мужских костюмов, типа смокинг, я увидел только пару военных мундиров. "И это называется небольшим приёмом", — успел подумать я, как ко мне подлетела прекрасная небольшого роста шатенка с голубыми глазами и осиной талией, которую подчеркивало строгое и одновременно богато украшенное драгоценными камнями платье.