Свободную руку портье сунул в нагрудный карман, что-то нащупывая.

Лекарство! Я выпустил его запястье и, уже обнадеженный, сам полез к нему в карман.

Но таблеток там не оказалось. Я вытянул только ламинированную карточку, что-то вроде пропуска с фотографией Ночного Портье. На оборотной стороне красовалась стилизованная черная птица и рядом — номер телефона.

— Звоните! — прохрипел старик.

Я кивнул и ринулся к телефону. Набирая номер, я не спускал глаз с Ночного Портье, готовясь обрисовать ситуацию диспетчеру «скорой помощи». Я не знал, что сказать, кроме того, что старик упал.

Ответа не было. Я набрал номер еще раз. Голова Ночного Портье бессильно перекатывалась из стороны в сторону, грудь еще поднималась и опадала. Десять, двенадцать гудков. Я смотрел на старика и думал: что же теперь делать?

Вдруг он открыл глаза и посмотрел на меня.

— Они не идут, — то ли спросил, то ли сам себе ответил он.

Затуманенные глаза прояснились, голос звучал бодрее. Я принял этот миг просветления за благоприятный симптом.

— Сейчас позвоню вниз, — сказал я. — Держитесь.

Я сунул карточку с фотографией и загадочным телефоном в карман и позвонил дежурному администратору.

Точно не скажу, но где-то между вторым и третьим гудком Ночной Портье испустил дух.

В приличных отелях механизм смерти отлажен, существует заранее известный протокол, как провожать гостей, которым вздумалось съехать прежде времени. Японцев рисом не корми — только погоняй на боевой подготовке, так что будь отель «Кис-Кис» похож на другие гостиницы, здесь бы дважды в месяц проводили учения, как действовать в случае внезапной смерти.

Однако отель «Кис-Кис» не походил на нормальные гостиницы.

Несколько раз я звонил вниз и не дождался ответа. Прикинул, стоит ли звонить в полицию, и решил, что не стоит. Если санитар и копы ворвутся в отель и обнаружат, что персонал понятия не имеет о мертвом теле в номере 523, это скажется на репутации гостиницы. Зачем делать людям гадость? К тому же и срочности нет: Ночному Портье никто уже не поможет.

В итоге я решил спуститься в холл и разыскать кого-нибудь из обслуги. Даже в полупустой гостинице должны быть дежурные помимо старика.

Новая дилемма представилась мне, как только я шагнул за порог. Закрыть дверь или оставить открытой? Если закрою, получится, будто я умышленно прячу труп. Закрытая дверь вызывает смутные подозрения. С другой стороны, если оставить дверь нараспашку, проходящий мимо гость заметит тело, перепугается и тоже кинется разыскивать дежурных по гостинице. Впрочем, именно это пытался сделать и я, а двое скорее найдут кого-нибудь из персонала. Но может получиться и так: человек, который обнаружит тело, сразу позвонит в полицию и тем самым разрушит мой план сохранить лицо отеля «Кис-Кис». Хуже того: тело найдет дежурный, совершая обход этажей, и подумает: что за идиот бросил у себя в номере мертвое тело всем напоказ?

Я сам себя чудовищно раздражал. Окончательный выбор помогла сделать кошка. Я прикинул: если оставить дверь открытой, кошка того гляди сбежит. Дневной Менеджер предупреждал меня о строжайшем правиле: кошки друг с другом не встречаются. Если его принцесса исчезнет, у парня случится припадок, и я, не дай бог, получу второй труп на свою голову.

В итоге я вышел из номера 523, оставив кошку и труп взаперти.

Коридоры безлюдны. Только потрескивают электрические лампы, будто сверчок стрекочет, да изредка из-за двери доносятся жалобы запертого в одиночестве животного.

Я нажал кнопку вызова и стал ждать лифта. Приполз наконец. Тощий котенок сидел внутри. На этот раз он вроде не так нервничал. Лениво точил когти о ковер, не обращая на меня ни малейшего внимания. Сложный геометрический узор коврика складывался из миниатюрных кошачьих голов — такое мог бы нарисовать Эшер,15 обкурившись кошачьей мяты. Стукнув по кнопке первого этажа, я начал заранее готовить речь о том, как Ночной Портье зашел ко мне в номер, пробормотал несколько слов, скопытился, еще что-то сказал — и на этом финиш. Помер человек. И все это буквально за несколько минут — рекламная пауза не успела бы закончиться.

Двери лифта раздвинулись, и я смог обозреть весь холл. Дневной Менеджер говорил, мол, сквозь высокие окна у парадного входа открывается фантастический вид на горы, однако сейчас горы скрывались в темноте, и лишь бледно-оранжевый нимб нескольких фонарей мерцал в ночи.

В холле стояла тишина. У стойки дежурного — ни души, даже кошка не мяукала. Все немалое помещение казалось заброшенным, только мебель громоздко выступала в потемках.

Слева из бара доносились голоса. Сквозь стекло неплотно прикрытой двери мерцал голубой огонек. Телевизор, подумал я с облегчением: я благополучно пронес тайную весть о смерти портье через весь отель, исполнил свой печальный долг.

В темном баре спиной ко мне сидела молодая женщина, рядом с ней, тоже задом к двери, стоял бармен. Оба уставились на телеэкран над длинным зеркалом возле стойки. Я прошел в комнату и негромко кашлянул.

Женщина полуобернулась, но я не успел даже разглядеть ее лицо — она тут же вновь сосредоточилась на теленовостях. Похоже, она плакала. Ссутулилась, что-то прижимая к груди.

Бармен в белой рубашке с черным галстуком-бабочкой приветливо кивнул мне и вернулся к телевизору. Я подошел и встал рядом с женщиной.

— Вы уже знаете? — заговорила она. — Он умер. Я оглянулся на бармена. Тот печально кивнул, подтверждая: да, так оно и есть.

Экран мерцал в темноте, голубой отсвет ложился на грустные лица. Наконец, я сумел выудить из застойных мозгов вопрос, который напрашивался:

— Как вы узнали?

— По всем каналам передают, — скорбно пояснила женщина, качая головой. Я не успел даже вглядеться в телик, как она протянула мне портрет, который нежно прижимала к груди. Она держала фотографию очень бережно, словно боялась сломать.

На снимке в рамке эта самая девушка стояла рядом с длинноволосым парнем в мотоциклетной куртке. Их сфотографировали в баре. Девушка сияла, парень демонстративно надул губы, морда побагровела от выпивки.

Я не врубался.

На экране репортерша с микрофоном стояла на фоне высокого здания. Явно не отеля «Кис-Кис», да и вообще дело происходило в другом городе. Я попытался опознать район Токио, но тут картинка внезапно сменилась.

Весь экран заполнило лицо женственного юноши с пышной рыжей шевелюрой, под цвет которой он выбрал себе помаду и тени для век. Из-под тонкой черной рубахи с рукавами-сеточками виднелась длинная серебряная цепочка, голова наклонена под тщательно выверенным углом: точно между боже-как-я-сексуален и боже-как-я-устал. Под снимком — две даты с промежутком в двадцать семь лет.

Юноша был мне знаком, как и всякому, кто бывал в Японии за последние пять лет. Я видел это лицо чаще, чем Джон Хинкли смотрел «Таксиста»,16 и все же не узнал на фотографии, лелеемой его молодой поклонницей, потому что ни разу не видел парня без грима.

Звали его Ёсимура Фукудзацу, или попросту Ёси, и он был солистом самой популярной в Японии рок-группы «Святая стрела».

Кроме того, Ёси был еще много кем, в зависимости от точки зрения: попсовым диктатором, бездарным кривлякой, наглым гением гипофиза, худшим, что случилось с японской рок-музыкой после «Эм-ти-ви», очередным наркоманом, совершенно потрясным иро-отоко,17 за которого восхищенной девушке и умереть не жаль, ужасным развратителем/идеальным символом апатичной японской молодежи, выросшей в «утраченное десятилетие» девяностых.

А теперь Ёси превратился в покойную рок-звезду. Выдернули мальчика из розетки на двадцать восьмом году.

Отчего-то меня разобрал смех.

Молодая женщина вновь обернулась, печально и пристально вгляделась в мое лицо. Наверное, приступ «смехунчика» вызвали две смерти разом: ничего забавного в двух мертвецах не было. Я вернул поклоннице Ёси его портрет.