Плохая новость — потоки не синхронизированы по времени, так что Грогган вполне может расправиться с миром раньше, чем тот сгниёт в пучине возвратов.

Хорошая новость в том, что в концовке видения может быть всё, что угодно. Но откроется она только тогда, когда второй поток перестанет существовать.

Вывод: нужно как можно скорее расправиться с Грогганом, и тогда будет шанс, что Нирион всё же не прекратит своё существование.

«Вроде бы, это как раз то, с чего я начал», — подумал Рэн и хмыкнул про себя. — «Всё не так уж плохо».

Успокоив себя таким образом, он несколько расслабился. Предсказание свалилось на него, как снег на голову — хотя, казалось бы, такого следовало ожидать — но пуэри всё же оказался к нему не готов. Он тайком осмотрел лица спутников: те выглядели мрачными, задумчивыми, встревоженными, но ни в одном из них не угадывалась внутренняя паника, приступ которой только что случился с Рэном. Судя по всему, они не поверили в реальность угрозы, отказались принять собственную близость к пропасти. Пуэри до сих пор удивлялся этому людскому качеству: даже если на их глазах мир будет обращаться в пепел, они просто откажутся в это поверить, например, подумают, что им это снится. Поразительная непосредственность! Можно отгородиться от любой проблемы, попросту отказавшись её осознать. Жаль только, что проблема от этого не становится менее реальной.

До самого вечера разговоры не возобновлялись. Лишь на закате, когда воины-сопровождающие дали команду к привалу, всеобщая задумчивость стала сдавать перед дорожной предсонной суетой. Обоз остановился в уютной ложбинке между холмов. Телеги составили в большой круг, внутри него тотчас образовались круги поменьше, в центре каждого из которых вскоре заполыхал костёр. Люди готовились к ночёвке: брали из повозок припасы и одеяла, окликали знакомых, некоторые даже ставили небольшие шатры. Когда наступили сумерки, по лагерю уже вовсю плыли запахи приготавливаемой пищи.

Рэн, которому после такого ясного дня еда не требовалась, оставил Хелию с новыми знакомыми, а сам взобрался на ближайший холм, чтобы осмотреться. Благодаря своему чувствительному зрению он всё ещё мог видеть довольно далеко, но виды были однообразными: повсюду виднелись лишь поросшие дикой травой вершины холмов, лишь с одной стороны отчётливо различалась могучая река — её противоположный берег тонул в сумеречной дымке.

Вернувшись в лагерь, пуэри обнаружил Хелию кашеварящей на пару с гадалкой. Странствующий рыцарь разминался с щитом и мечом неподалёку, а Рахим сидел рядом с женщинами, и рот у него буквально не закрывался. Судя по всему, бард рассказывал о приключениях, выпавших на его долю во время странствий. Зная, что человек, зарабатывающий на хлеб повествованиями, может вести их хоть до утра, охотник разом утратил желание подсаживаться к спутникам. После сегодняшних откровений ему хотелось только одного — чтобы не трогали.

К счастью, Рэна ещё не заметили, поэтому ему удалось тихо уйти в сторонку. Он уже собирался лечь спать, но тут нечто странное привлекло его внимание. Вполоборота к нему, у собственного маленького костерка, сидел Колт. Глаза закрыты, руки сложены в молитвенном жесте, губы беспрестанно шевелятся.

И только теперь пуэри вспомнил, где видел этого человека.

Ошибки быть не могло, Рэн тут же решительно направился к «путешественнику».

Не дожидаясь, пока мужчина закончит молитву, охотник сел напротив и сказал:

— Без сутаны тебя не узнать.

Колт мгновенно открыл глаза и ожёг молодого пуэри пристальным взглядом. Молчаливый поединок продолжался какое-то время, но закончился ничьей — ни один из них так и не отвёл взгляда.

— И что теперь? — тихо спросил мужчина. — Убьёшь меня?

Такого вопроса Рэн не ожидал.

— Убью? Зачем?

Настала очередь Колта удивляться.

— Так значит, ты не наёмник Церкви?

Рэн покачал головой и ответил:

— Я просто узнал человека, что заставил людей сжечь собственного Мессию. Я здесь не для того, чтобы тебя убить. Но мне чрезвычайно интересно, что двигало тобой. И как ты оказался здесь.

— И зачем тебе это?

— Я страшно любопытный.

Назвавшийся Колтом епископ сел удобнее.

— Ты, наверное, как и остальные на той площади, ненавидишь меня?

— Скорее презираю, — немного подумав, ответил Рэн.

— Значит, твой гнев не так уж слеп, — мужчина вздохнул. — Но окажись я на месте Сарколы, ты бы не стал сожалеть. Так ведь?

— Разве это важно?

— Это важно, — с нажимом произнёс Колт. — Ибо каждому деянию в противовес должно совершаться другое, уравновешивающее деяние. Так творится справедливость. Но справедливо ли ненавидеть того, кто уже расплачивается за свои деяния?

— Нет никакой справедливости, — сказал Рэн, усмехнувшись. — Её придумали люди, чтобы иметь законную причину вершить месть и ненавидеть. Нет никаких уравновешивающих друг друга поступков. Если ты совершил зло, кто-то рано или поздно совершит зло в отместку и скажет, что это «справедливо». Так что сделал тебе Саркола? Неужели он был столь плохим человеком по-твоему, раз заслуживал такого воздаяния?

— Никто в Церкви не считал его плохим человеком, — покачал головой епископ. — У меня не было к нему личных счётов. Но его идея была настолько огнеопасной, что грозила развалом всей Церкви.

— И поэтому нужно было его сжечь заживо? — пуэри поднял бровь.

— Разве ты не знаешь, что такое Церковь для народа? — печально усмехнулся Колт. — Видимо, ты пришёл издалека, раз не понимаешь, как она работает. Она служит оплотом, опорой, но только до тех пор, пока едина.

— Примерно представляю, о чём ты.

— Тогда представь, что Сарколе было дано предостаточно шансов одуматься. Он отринул их все. Слишком верил своему наитию. Слишком хотел воплотить идею в жизнь. Мы никогда не узнаем, на самом ли деле с ним говорили Боги, или же он только убедил себя в этом. Но что касается меня — нет, я не верю, что Создатели способны бы внушить своему слуге такую крамольную мысль, как «Божественное Царство».

При слове «Создатели» Рэна передёрнуло, но он решил не поправлять человека, свято убеждённого в том, что всё вокруг было создано его богами.

— Даже если так, то способ вы выбрали явно не самый простой.

— Таково наказание для еретиков, кем он и являлся.

— Фальшивое нападение на дворец тоже было частью этого наказания?

Колт тяжело посмотрел на собеседника и снова вздохнул.

— У меня была своя церковь в Нейрате, — сказал он и прикрыл глаза. — Обычная церковь, с самыми обычными прихожанами. Разве что эти прихожане очень любили мои проповеди. Благодаря этому меня и посвятили в сан епископа. Когда Прокуратору стало ясно, что Сарколу не склонить к традиционному учению, он отдал приказ: разоблачить еретика и предать его очищению огнём. Инквизиция для такого дела не годилась. Тем не менее, какая-то подготовка к публичному разоблачению явно велась. Нападение на дворец — это идея короля, я почти уверен. Ему нужно было сохранить свою власть и свести к минимуму революционные настроения. Всё, что требовалось Церкви — человек с хорошими ораторскими способностями. Я вызвался сам, поскольку являюсь приверженцем традиционализма. Я прибыл в Энтолф и вызвал Сарколу на публичный спор. Он отказался. На следующий же день я вышел на площадь. Ты был там. Ты слышал меня. Я говорил то, что должен был сказать, что от меня требовал мой долг и моя вера. Я верил и продолжаю верить в свои слова. Они шли от сердца. Без этого мне бы не поверили все те люди.

— Ты запугал их.

— Я открыл им глаза на происходящее. Я показал им, как мыслит истинный явороверец.

— Твоя речь слишком напомнила мне метод кнута и пряника.

— Это ораторское искусство. Умение говорить. Я лишь научил тех людей правильно думать.

— Я где-то читал, что учить других думать по определённому образу и подобию — это преступление.

— Пусть так, — со смирением кивнул епископ. — Но тогда его совершает любой говорящий с трибуны, в том числе и Саркола. Просто я оказался убедительнее его. Сначала.