— Не… так не пойдет, — покачал я головой и демонстративно покрутил босой ногой обутой только в тонкий кожаной тапок без пятки. — Не положено так красному командиру.

Недолужко стоял рядом и делал вид, что его это совсем не касается никак.

Второй сержант аж пятнами пошел по лицу от злости.

— А ну вороши милицями, жидок порхатий. Буде тут вин мени указвати що належить, що не належить.

Подскочил борзо ко мне и толкнул в спину, указывая направление. Я еле на ногах устоял.

Вот они — ''тараканьи бега'', - понял я. — Начались. И еще понял, что из госпиталя уходить мне нельзя, ни под каким видом. Пропаду, и звезда героя не поможет.

Уперся устойчиво костылями с паркет и лягнул со всей дури назад загипсованной пяткой этому гебистскому антисемиту в колено. Хорошо пошло. Давно известно, что чем больше шкаф, тем громче он падает.

Он и упал, заверещав, как хряк перед зарезанием.

— Ой, мамо, вин мене вбив. Ой, як боляче. Шмаляй його, Недолужко.

Недолужко, на ходу вынимая из кобуры пистолет, двинул в мою сторону. Молча. Ошибка было его только в том, что он подошел ко мне слишком близко.

А у меня в руках все же костыли. Твердые да длинные. И на гипсе я уже вполне уверенно стою.

Костылем снизу по запястью и пистолет улетел в сторону.

Наотмашь костылем по наглой упитанной морде. Нажрал, гад, ряшку на госпитальных харчах раненых объедая.

И еще тычком костыля в ''солнышко'' так, что он на задницу сел. А потом и лег.

Второй сержант гебешный все это время жалобно по-собачьи скулил с закрытыми глазами, обхватив руками травмированную коленку. В таком полушубке валяться на паркете ему было, наверное, мягко. И тепло. Не простудится.

Заорал и я.

— Тревога! Диверсанты! Тревога! Нападение диверсантов!

Не прекращая орать тревогу, подобрал пистолет от Недолужки с паркета. Оказался тривиальным ТТ. Осторожно оттянул затвор — ствол без патрона. Все по уставу. Стрелять в меня Недолужко не собирался, только попугать хотел.

Передернул затвор и повернулся. Вовремя, однако. Второй сержант, не переставая рюмить, подвывать и подскуливать, тянул из своей кобуры дрожащей рукой Наган.

— Стоять! Оружие на пол, иначе стреляю наповал, — в коридорном проеме политрук Коган картинно нарисовался в дуэльной позе, сжимая в кулаке вытянутой руки маленький треугольный пистолет богато блестящий хромом и никелем.

Дед в гардеробе тоже откуда-то вытащил короткий артиллерийский карабин и нервно дергал его затвор.

Сержант гебешный все же попытался дрожащей рукой поднять револьвер в мою сторону.

Коган выстрелил, выбив щепку из паркета рядом с валенком сержанта.

— Следующая пуля в голову, — уверенно сказал политрук. — Оружие на пол.

Сержант нехотя подчинился.

— Отбрось револьвер в сторону летчика.

Наган, вертясь, покатился по натертому паркету в мою сторону.

— Ари, подбери, — это Коган уже ко мне обратился, не спуская глаз с сержантов.

Я подобрал.

Комично, наверное, смотрюсь. В больничном халате. С загипсованной ногой, с костылями под мышками и в каждом кулаке по увесистой вороненой стрелялке.

Мужик в гардеробе стоял в полных непонятках — в кого стрелять? Вроде тут все свои. Но винтовку на всякий случай в нашу сторону направил.

Из коридора раздался топот тяжелых ботинок и через несколько секунд со стороны холла ворвались трое санитаров с винтовками, а за ними комиссар госпиталя с автоматом ППД в руках. Старой модели. Еще с рожком.

— Коган, объяснись: что происходит? — отдуваясь, потребовал полковой комиссар.

— Вот эти двое диверсантов только что попытались выкрасть из госпиталя Героя Советского Союза Фрейдсона.

Надо же, как Саша быстро соображает.

Но комиссар недоверчив.

— Кузьмич, это так? — спросил он гардеробщика.

— Точно так, товарищ полковой комиссар, эти в полушубках стали этого ранбольного пихать к дверям, а тот стал отбиваться от них костылями, поднял тревогу и кричал ''диверсанты'', - ответил он.

Недолужко лежал как бы без сознания, но ресницами хоть и редко, но подергивал. Из разбитого носа текла кровь тонкой струйкой. Главное, живой. Лишний грех на душу мне брать не хотелось.

Второй сержант, отставив тихий скулеж обиженной дворняжки, снова принялся за ''плач Ярославны'' но уже исключительно для комиссарского слуха.

— Вин мэнэ закатував. Вин мэни ногу поломав. Явне напад на спивробитника органив пры виконанни. Арештуйте його, товарищу комиссар, вин, стэрво, германьский шпигун, у-у-у-у-у… Ненавиджу!

— Этих горе-конвоиров освободить от верхней одежды и в процедурную — готовить к операции, — с ходу распорядился по поводу потерпевших сержантов, нарисовавшийся у гардероба с неизменном в последнее время окружении ''цветника'' медичек, доктор Туровский.

Медички тут же поспешили выполнить его указания.

— Планшетки их отдайте мне, — приказал комиссар. — И доложите что с ними?

— Перелом ноги у одного, сложный, и перелом носа у второго. Точнее надо осматривать в соответствующем освещении и необходимыми инструментами, товарищ полковой комиссар.

Туровский был собран, точен и уверен в своем диагнозе.

А вот комиссар впал в некую задумчивость.

— Богораза нет в госпитале. Сами будете оперировать? — спросил он врача.

— Зачем? — пожал плечами Туровский — В госпитале хирургов навалом именно сейчас. Пусть тренируются.

— Действуйте, товарищ военврач второго ранга, — отпустил его комиссар.

И вскоре, сдав шапки-валенки-полушубки сержантов в гардероб, санитары принесли для них носилки. Уложили и понесли.

— Недолужко, Вашеняк, что здесь происходит, черт возьми?! — О, и Ананидзе нарисовался для полного комплекта.

— Мени тут закатувалы, товарищу Ананидзе, — пожаловался Вашеняк с носилок, а Недолужко продолжал прикидываться ветошью.

— А вот это я как раз у вас и хотел спросить, товарищ Ананидзе, — повернулся к нему комиссар, одновременно делая рукой врачу знак, чтобы носилки уже уносили. — Куда ваши сержанты так усердно волокли товарища Фрейдсона? — комиссар сделал звуковой акцент на слове ''товарища''.

— Ничего особенного, — спокойно и уверенно ответил особист. — Рядовая практика. Отправка ранбольного на экспертизу в институт Сербского.

— Тогда у меня по этому поводу будет к вам несколько вопросов, — не отставал от особиста комиссар. — Во-первых — почему отправляете ранбольного за пределы объекта без соответствующего распоряжения начальника госпиталя. Я как комиссар такую бумагу не подписывал. Во-вторых, почему отправляете среднего командира на эту вашу экспертизу раздетым и разутым, когда на улице мороз минус двадцать два? В третьих, насколько мне известно, институт Сербского по выходным дням не работает.

— Тем более что комиссия из института Сербского сама будет у нас, здесь, завтра, — мстительно добавил доктор Туровский. — И никакой надобности в отъезде ранбольного за пределы госпиталя не было. И назначает такую экспертизу лечащий врач, а не сотрудник НКВД.

— Вот именно, товарищ Ананидзе, — почесал комиссар переносицу тыльной стороной ладони, в которой были зажаты ремешки сержантских планшеток. — Так что до выяснения всех обстоятельств я вынужден вас административно арестовать. Пока на сутки. Сдайте оружие.

— Но позвольте, товарищ полковой комиссар… — возмущению Ананидзе, казалось, не было предела, однако в рамках приличий.

— Не позволю, — обрубил комиссар. — Снимайте ваш ремень с кобурой.

— Но так не полагается, товарищ Смирнов.

— У нас ЧП. Будете упираться, товарищ Ананидзе, будете помещены на гарнизонную гауптвахту, вместо комфортабельной палаты в госпитале. На это власти моей хватит.

Ананидзе нехотя расстегнул портупею, потом пряжку и отдал комиссару ремень с кобурой и планшеткой. Глаза его при этом горели праведным гневом, но внешне он держал себя в руках. Куда только жизнерадостный ''живчик'' делся.

Я все это время так и простоял спиной к входным дверям с пистолетами в руках.