Гетман сразу коньяку заказал. Армянского ''поручика''. Пришлось с ним выпить. А ликер дамам отдали. И разговоры наши разделились по половому признаку. Разве, что на танцы отвлекались, меняясь подругами для разнообразия.

Генерал-полковник авиационный (по четыре звезды в петлицах) подходил к Гетману поздравлять с геройской звездой. Плотный такой человек с головой, бритой ''под Котовского''. На груди ордена Красного Знамени и Красной звезды, медаль ''ХХ лет РККА''.

Заодно генерал и меня поздравил, прибавив, что помнит меня по Китаю и всегда считал, что я далеко пойду.

Выпил с нами рюмку коньяку, но присаживаться к нам не стал, поцеловал дамам ручки и отбыл. У него тут своя компания была.

— Кто это? — поинтересовался я.

— Ну, ты даёшь! — воскликнул подполковник. — Начальство надо знать в лицо. Жигарев это. Командующий ВВС всей Красной армии.

— Контузия, — ответил я кисло. — Амнезия.

— Я бы тебя на месте командования в академию определил. Так больше толку будет впоследствии, — заключил Гетман. — Знаний бы поднабрался.

Вокруг сильнее хороводилось, и военные набирались сильно. Некоторые по брови. Такой разгул в ресторане во время тяжелой войны и карточной системы на продовольствие меня удивлял. Казалось, что такого не должно было быть. Но мудрое советское правительство даже ипподром в войну не закрывало — лишние деньги с населения надо было возвращать в бюджет. И так все дорожало от нехватки просто необходимого. Но всегда найдутся люди, что без необходимого обойдутся, а вот без лишнего себе жизни не представляют.

Когда оркестр закончил программу, распрощавшись с Гетманом и его подругой, поднялись в номер. И там меня девушка так оттрахала, что ''сладенькой'' я уже называл ее.

Ночью допивали вчерашний ''Кюрдамир''. Ленка рассказывала мне свою короткую небогатую на события жизнь. Родительский дом в Ухтомке в частном секторе. Оба работают на силикатном заводе. Сёстры. Сельская средняя школа. Комсомол. Медицинский институт на Пироговке, куда поступила чудом, протырившись между более подготовленных москвичей. Каждый день туда добиралась на пригородном поезде до трех вокзалов, потом на метро и еще на автобусе, а то и пешком. Также обратно. Не всё так плохо — было, где учебники зубрить. Общежитие давали только тем, кто живет от Москвы дальше 50 километров.

— Когда я домой приехала в будёновке со шпалой в петлице, то весь посёлок сбежался смотреть. Родные гордые были. Сестренки младшие заявили, что тоже в мед поступать будут. Как же мне повезло, Арик, отучиться еще до войны. Сейчас сколько хороших преподавателей разошлось по фронтовым госпиталям, а то и медсанбатам. Те, кто сейчас учатся, может практику получат и прекрасную, а вот знаний у них будет меньше. Программа-то сокращенная, военного времени.

Потом я научил ее общаться со мной в койке в позе наездницы, и ей понравилось амазонкой быть.

Правда она так и не созналась мне, с кем девственность потеряла, да я и не настаивал. Дело естественное. Противоестественно в двадцать пять лет девочкой оставаться. Главное, не вешала мне лапшу на уши, что я всего второй мужчина в ее жизни.

Спали крепко. В обнимку.

Утром продолжили секс-марафон с подмахом и счастливым повизгиванием.

Потом опять заснули.

И вот я окончательно проснулся, а она стирает и ''поет по утрам в клозете''.

И требует культурной программы на день.

Сходили на экскурсию в ГУМ, где я отдал свои часы в чистку мастеру, которого мне порекомендовал капитан Данилкин. Заодно нормальный растягивающийся стальной браслет фирмы Omega прикупил у него же. А то с длинным рабочим ремешком в городе неудобно, да и выглядит неаккуратно.

Ленка купила себе на талоны две пары чулок нитяных. Бежевых. Сказала: ''на весну''.

Зацепился глазом за коммерческий магазинчик белья артельного производства и разорился подруге на пояс для чулок, похожий на переросток держалок для мужских носков. В подарок. А то страшно глядеть, как она свои красивые ляжки уродует трехсантиметровыми резинками, сшитыми в кольца.

Культурная программа началась у нас с красивого здания музея Ленина, что между ГУМом и гостиницей. Бедноватый музейчик, если откровенно. Там не знаю как, но удалось не ржать в полный голос. На листовке итальянских социалистов в поддержку русской революции, в обращении к Ленину, стояло несколько подписей. Одна из них была B. Mussolini. Но сдержался, так как не соответствовало политическому моменту. А девочку вообще не стоило сбивать с панталыку правильной комсомолки. В настоящий момент Муссолини нам враг. Целую армию пригнал под Харьков.

А вообще познавательно для меня — беспамятного.

Исторический музей тоже рядом стоит, но в нем экспозиция была сильно усеченной. Многое вывезли в эвакуацию. Хотя для Ленки всё было в новинку. Обучаясь в Москве на медицинском, она вообще не ходила по музеям, театрам и выставкам как другие московские студенты. Зубрила, зубрила и зубрила. Не до культуры ей было. Максимум — кино.

Мавзолей Ленина для посещений был закрыт. Намекнули, что и сам Ленин в эвакуации.

Манеж закрыт.

Остались прогулки по заснеженному Александровскому саду. Продрогли. Побежали в гостиницу греться. Благо рядом.

Прогрелись до множественных оргазмов.

Обедали в номере, ласково поглядывая друг на друга. Нам комфортно было вдвоем. Раздетым, без военной формы даже война на время забылась. Но все хорошее всегда кончается.

Отзвонился Коган и в пять вечера прибыла ''эмка'' из госпиталя.

Втроём за один раз перетащили все мое барахло из гостиницы в машину.

Припомнив, что дома вообще насчёт пожрать шаром покати. Купил в знакомом уже коммерческом буфете две кральки ''краковской'' колбасы. Сала шматок. Сайку белого хлеба. Полбуханки ржаного. Соленых огурцов дюжину. И водки, что подешевле, бутылку.

Василий Иванович на мой вкусно пахнущий бумажный пакет только огорчённо покачал головой.

— Недалеко от вас на улице Герцена небольшой коммерческий один магазин прямо напротив консерватории, там цены более щадящие, чем в гостинице. Ну и ''Елисеевский'' гастроном почти напротив.

— Что, так? — удивился я.

— В буфете здесь еще ресторанная наценка есть.

Товарищ Коростылёва встретила меня с облегчением на лице. Тут же всучила мне счёт за бытовые услуги, который мне предстояло оплатить в ближайшей сберкассе, и повела нас показывать изменения в моём жилище.

Квартиру я не узнал. Всё качественно отмыто и отдраено кроме окна. Но окна вроде как моют традиционно по весне. По первому теплу. Даже паркет блестит — натерт мастикой.

Единственно знакомым предметом обстановки оставалась большая бронзовая люстра, куда довертели недостающие электрические лампочки. И надраили как солдатскую бляху. Все остальные предметы мебели были хоть и от разных гарнитуров, но в пределах одного стиля. Явно под люстру подбирали. Конкретно — русский модерн. Но вот древесина была разной. Если полуторная кровать, тумбочка к ней и комод сработаны из розового дерева, то стол, стулья, буфет и платяной шкаф — из неопознанной мною темной древесины, под цвет стеновых панелей. В кухонном простенке появился второй стол. На нем медная керосинка, жестяной чайник и эмалированная кастрюлька. Шесть граненых стаканов, шесть глубоких тарелок самого общепитовского вида и по шесть алюминиевых вилок-ложек. Деревянная доска и простенький кухонный нож.

— Алевтина Кузьминична, вы — кудесница, — восхищенно сказал я, глядя при этом как Костикова заправляет кровать списанными из госпиталя драными простынями.

Всё стало неплохо, только стены теперь казались пустоватыми — картин требовали. Хоть каких.

Комендант, отодвинув новую плотную темно-синюю штору с гардиной, показала, пропущенный в прошлый показ зимний холодильник с правой стороны от окна. Глубокая ниша с несколькими дырочками на улицу, дверца изнутри обита толстым войлоком и покрыта клеенкой.

Я туда сразу затолкал колбасу и сало. Но, подумав, половину вынул обратно.