Чарльз обнял меня за талию и прижал к себе, защищая.

– Вера была моей гостьей. – Уверенность в его голосе в зародыше задушила все дальнейшие рассуждения на тему моего появления в отеле.

– Понятно, – Делорес потянула своего жениха за рукав, – мы, пожалуй, пойдем. – Она хихикнула. – То, как вы танцевали, напомнило мне танцевальный марафон на Шестой авеню.

Чарльз выглядел сбитым с толку.

– Танцевальный марафон?

– О, ты, должно быть, не слышал о таком, – усмехнулась Делорес. – Это не твоя стихия.

Женщина повернулась ко мне.

– Возможно, это моя стихия. – Я не сумела справиться с собой. Мои щеки пылали. Я понимала, к чему она клонит. Я была недостойна Чарльза. Это читалось во всем: моем платье, стареньких туфлях, неухоженных руках.

– До свидания, Делорес, – попрощался Чарльз и кивнул ее спутнику. – Давай выбираться отсюда, – прошептал он мне на ухо, пока мы возвращались к столику.

Я кивнула.

– Куда мы пойдем?

– Вера, – произнес Чарльз так, словно его осенило, – а почему бы нам не отправиться на танцевальный марафон?

Я покачала головой.

– Ты что, серьезно?

– Мы с тобой отличная танцевальная пара, – Чарльз улыбнулся. – Держу пари, что мы сможем победить. И потом, я устал от этой тесноты, мне здесь порядком надоело.

– Но ведь ты даже не знаешь, что такое танцевальный марафон.

Его взгляд поразил меня наивностью. Этот мужчина превосходно вальсировал, но как насчет свинга?

– Имею некоторое представление.

– На танцевальном марафоне пары танцуют в течение долгих часов, иногда даже всю ночь, – объяснила я. – Побеждает тот, кто продержится дольше всех.

– Я бы хотел быть последним мужчиной, который танцует с тобой, – произнес Чарльз, беря меня за руку.

Я слышала, как играет оркестр в большом спортивном зале на Шестой авеню. Мы с Чарльзом стояли на тротуаре и смотрели на двойные двери, возле которых курили молодые мужчины в стареньких костюмах, слишком тесных или слишком просторных.

Чарльз нервно потер лоб. О чем я только думала, когда повела его сюда? Разумеется, никто из его друзей, играющих в поло, не посещал по пятницам импровизированный танцевальный зал. Пока мы шли к входу, мужчины подозрительно смотрели на Чарльза.

– Привет, куколка, – обратился один из них ко мне. – Ищешь партнера для танцев?

– У нее уже есть партнер, благодарю вас, – ответил Чарльз, отметая предложение.

– Продажная девка! – услышала я голос того же мужчины, когда мы входили внутрь. Но следующие его слова заглушила музыка. Наше внимание привлекло зрелище, открывшееся перед нашими глазами. Всюду танцевали пары, страстно, энергично. Я увидела, как мужчина поднял партнершу, а потом снова поставил ее на пол, перебрасывая ее слева направо, словно мячик на веревочке.

У Чарльза приоткрылся рот.

– Вот это да, – пробормотал он. – Ничего подобного я раньше не видел.

– Если хочешь, мы можем уйти, – предложила я, глядя на дверь.

– Нет-нет, – ответил он, не сводя глаз с мужчины, который опустил свою партнершу так низко, что ее волосы коснулись пола. – Я никогда не видел, чтобы люди так танцевали. Это… удивительно. Я хочу попробовать. Ты умеешь так танцевать?

– Свинг? Конечно, – сказала я, – немного.

Я взяла Чарльза за руку, но прежде чем мы смогли выйти на площадку, пожилая женщина похлопала Чарльза по плечу.

– Вы зарегистрировались? – спросила она.

– Зарегистрировались? – переспросила я.

– По пять центов с каждого, – объяснила женщина. – Это за участие, за фотографию и миску чили.

– Миску чили? – удивился Чарльз.

Она указала на стойку впереди нас.

– Заплатить можно там.

Он достал долларовую купюру из бумажника и протянул ее мужчине за стойкой.

– Ваша сдача…

– Оставьте себе, – сказал Чарльз.

– Спасибо, сэр, – мужчина ошеломленно смотрел на него. – Элис рассказала вам о правилах?

Чарльз покачал головой.

– Через пять минут мы прекращаем регистрацию, так что вы как раз вовремя. Правила таковы: не садиться, не есть, не пить. Танцоры не должны танцевать на одном месте или стоять дольше трех секунд, иначе они исключаются из соревнования. Последняя пара выигрывает вот это, – он указал на стеклянную емкость с пятицентовыми монетами. – Сфотографироваться можно вон там, слева.

Мы с Чарльзом прошли несколько шагов и остановились рядом перед белым занавесом.

– Теперь улыбнитесь, – жизнерадостно велел нам фотограф, скрытый камерой. Рядом с Чарльзом мне было легко улыбаться. – Готово. Если заглянете сюда в следующую пятницу, снимок будет готов.

Мы робко подошли к танцплощадке. Чарльз положил руки мне на талию и начал неуклюже двигать ногами. Я улыбнулась, взяла его за руки и показала ему базовый шаг свинга.

– Вот так, – сказала я, двигаясь в такт музыке. Я помахала рукой Лоле, с которой мы вместе учились в школе. Она явно была шокирована, увидев меня в объятиях Чарльза. Она явно завидовала мне.

– Это сложнее, чем кажется, – заметил Чарльз, пытаясь повторить шаг и наступая мне на правую ногу. – Прости.

– У тебя хорошо получается, – подбодрила его я. Мне было приятно, что и я могу хоть чему-то научить его.

Через некоторое время Чарльз освоился и закружил меня по площадке с уверенностью профессионала.

– Теперь я могу понять, почему этот танец нравится тебе больше, чем вальс, – с улыбкой заметил он. – Это намного веселее.

Я почувствовала, что на лбу у меня выступили капельки пота.

– А что делают люди твоего круга, когда хотят повеселиться?

Чарльз слегка улыбнулся.

– Ты так говоришь, будто я с другой планеты.

– Видишь ли, – ответила я, вытирая лоб, – в каком-то смысле так и есть.

Я посмотрела на других людей на танцплощадке: сыновья фабричных рабочих, дочери портних. И рядом с ними – Чарльз, сын одной из богатейших семей в городе и, возможно, даже в стране, если верить Кэролайн.

– Полно тебе, – обиделся Чарльз. – Тебе не кажется, что ты несколько преувеличиваешь?

В зал вошла миниатюрная фигурка, и я сразу ее узнала. Это была Джинджер Клейтон, моя давняя подруга. Ее младшая сестра умерла полгода назад, потому что у семьи не было денег на лекарства. И мне вдруг совершенно расхотелось танцевать. Как я могла ужинать устрицами и икрой, когда люди, подобные маленькой Эмме Клейтон, умерли от безденежья?

Я отпустила руку Чарльза.

– Неужели ты не понимаешь?

Он снова взял меня за руку.

– Осторожно, – предупредил он, – нас дисквалифицируют, если мы остановимся. О чем нас предупреждали? О правиле трех секунд?

Я отвернулась.

– Я сказал что-то не то?

– Нет. Вернее, да. Я бы только хотела, чтобы бедным не приходилось так страдать.

Оркестр заиграл медленную мелодию, и я была этому рада. Странно было бы вести такой серьезный разговор, двигаясь в сумасшедшем ритме свинга.

– Послушай, – продолжала я, видя, что в его глазах появилось озабоченное выражение. – Я верю, что тебе не все равно, и я знаю, что ты не такой, как другие люди твоего круга. Но мне бы хотелось, чтобы больше состоятельных людей думали о положении бедняков. Времена сейчас тяжелые. Вдове, которая живет в квартире подо мной, приходится оставлять детей на целый день одних, потому что за ними некому присмотреть. Вполне респектабельные люди вышли на улицу и просят подаяния. И все это, когда богатые…

– Когда богатые ничего не предпринимают, чтобы жизнь стала лучше? – закончил за меня Чарльз.

– Да. – Я кивнула.

– Что ж, ты права, – согласился он. – Мы презренные люди. Я первым готов это признать. Мои родители даже не обеспечивают своей прислуге прожиточный минимум. Большинству приходится искать вторую работу, чтобы кормить семьи. Это несправедливо. Я пытался поговорить с моим отцом. Но он и слушать меня не стал. Он сам из бедняков, работал на ферме в Западном Вашингтоне. Отец сам всего добился. Он уверен, что упорный труд и самодисциплина – это билет в мир состоятельных людей. Он считает, что каждый может нажить состояние.