— Взгляните. Все еще дрожит.

— Простите нас, ради бога, пожалуйста. Это была неприятная сцена, принимая во внимание, как гладко прошла вся неделя. Это нервный срыв. Сейчас он отсыпается. Он будет более трезвым к вечеру и, конечно же, завтра. Все будет улажено.

— Будет ли? — спросила она с сомнением. — Я совершила ужасный промах, не так ли? Проговорившись, что знаю фамилию Бруннера. Не представляю, как это случилось. Я была так напугана. Это произошло независимо от меня. С тех пор я совершенно больна. — Она ждала реакции на свое признание, возможно какого-то утешения с его стороны, но лицо Адама было непроницаемым.

Новая попытка:

— Вы все вышли от меня и обсуждали это, ведь так?

— Конечно, мы разговаривали.

С настойчивостью мазохистки она снова вернулась к последствиям своего промаха.

— Что произошло, когда вы разговаривали? Он хотел убить меня, не так ли?

Мэлон помедлил с ответом, но не смог найти способ скрыть правду.

— Да. Но помните, он был ужасно пьян. Никогда не видел его в подобном состоянии. Это будто бы был не он. Когда человек так пьян, его тянет выговориться, выплеснуться. Кроме того, он был озабочен своей собственной будущей безопасностью. Он не доверяет вам. — Тут же Мэлон попытался разубедить, успокоить ее. — Но, пожалуйста, не беспокойтесь. Нет причин для волнений. Мы обо всем позаботились. Остальные трое как один нажали на него как следует. Никто из нас не настроен на такое сумасшествие. При голосовании мы победили, ни в коем случае мы не хотим быть убийцами.

— Но онможет.

— Говоря правду, нет. Поверьте мне, Шэрон. Он может быть жестоким, озлобленным, выпускать пары, но, когда дело доходит до действий, то отступает. Ему приходится думать о своем будущем. Он не совершит убийство.

— Но что будет, если он все-таки попытается?

— Не станет он этого делать, говорю вам. А если даже подумает об этом снова, мы ведь не будем сводить с него глаз ни на минуту. Осталось всего тридцать шесть часов, может немного больше, и вы окажетесь свободной. Будем держать его подальше до тех пор, пока не отпустим вас совсем.

— Я надеюсь на это.

— Главное, чтобы Зигман неукоснительно следовал нашим инструкциям в пятницу.

— Феликс сделает это обязательно. Вы знаете сами, что он поступит в точности по инструкции.

— А другая вещь, чтобы вы не узнали фамилий остальных?

— Клянусь, что не знаю.

— И что вы не пойдете в полицию, чтобы сообщить о Бруннере, когда вас освободят.

— Даже и не подумаю. Почему я должна поступить таким образом? Как только меня отпустят, как только меня здесь не будет и я окажусь дома невредимой, хочу позабыть об этом, исключая вас. Что я приобрету, если пойду в полицию? Ничего. Мне не нужна скандальная шумиха. И почему следует наказывать этого беднягу и его жену? Я и не думаю причинять ему вред, если вы защитите меня сейчас.

— Тогда вам не о чем беспокоиться, Шэрон. Я получил от вас слово. У вас есть мое. — Он бросил свою сигарету, надел снова перчатку, подхватил бумаги, ручку и жестом указал ей на столик. — Давайте покончим с этим вторым письмом. Хотя я совершенно против этого, пришлось согласиться действовать вместе с остальными. Думаю, что это письмо — ваш билет на свободу, так что следует приниматься за работу.

— Хорошо, я готова. — Она встала, затушила сигарету и последовала за ним к туалетному столику.

Мэлон подставил ей стул, и Шэрон села. Взяв себе другой стул, он положил перед ней чистый лист бумаги и дал ручку.

Шэрон взяла ее, но рука по-прежнему дрожала.

— Меня все еще трясет, — пожаловалась она. — Надеюсь, что письмо будет кратким. Не знаю, справлюсь ли я.

— Оно не слишком длинное, вы сможете написать его. Мы должны сделать все срочно.

Она ждала, опустив ручку на лист бумаги, пока он разворачивал свой черновик.

— Вы готовы, Шэрон?

— Более чем когда-либо.

— Скажите, если буду диктовать слишком быстро или слишком медленно.

— Хорошо.

Он начал медленно диктовать.

«Мистеру Феликсу Зигману. Конфиденциально. Дорогой Феликс! Посылаю тебе окончательные инструкции, и ты должен следовать им в точности, если хочешь увидеть меня снова. День выдачи выкупа — пятница, четвертое июля. Поезжай к северу по автостраде Пасифик, затем поверни на бульвар Топанга Каньон, потом — налево, по Фернвуд Пасифик Драйв, и по этой дороге ты должен ехать примерно десять минут, пока не увидишь ворота к храму „Луна и Огонь“, после чего проедешь две мили, пока не заметишь глыбу из песчаника на левой стороне автострады, которую называют Фортресс Рок. От нее пройди примерно двадцать шагов по тропинке южнее этого камня. Положи оба чемодана под навесом скалы таким образом, чтобы их не было видно из транспорта, движущегося по автостраде. Ты должен сделать это между двенадцатью и часом дня и тут же, немедленно уехать. Пожалуйста, будь…»

— Ох, черт возьми, подождите, — прервала она. — Я перепутала все в последней строке. Действительно, я жуткая неудачница. Позвольте зачеркнуть всю строку.

— Не нервничайте. — Он ждал, пока она вычеркивала строку. — Я повторю ее снова. Готовы? Вот она: «Ты должен сделать это между двенадцатью и часом дня и тут же, немедленно уехать». — Он помолчал. — Написали?

— Вроде да. Рука моя так сильно дрожит, что, я боюсь, пишу совершенно неразборчиво.

— Мы почти закончили. Вся важная информация уже записана. Мы только хотим, чтобы вы напомнили ему, что ваша безопасность зависит от него, чтобы он не связывался с полицией.

— И с прессой, — подсказала она. — Он не должен дать ни малейшего намека прессе.

— Хорошо. — Он сверился с черновиком. — Давайте продолжим.

«Пожалуйста, сделай так, чтобы ни полиция, ни пресса не получили никакой информации».

— Я бы написала об этом еще жестче, ради нас обоих; я совершенно точно погибну, если это попадет в газеты, или если он не постарается утаить это от полиции.

— Прекрасно, напишите об этом в таких сильных выражениях, на какие только способны. Я просмотрю письмо, чтобы убедиться, что все в нем написано достаточно понятно.

Она стала писать снова, затем остановилась.

— Мне хотелось бы сообщить ему, что меня освободят в пятницу и что он должен остановиться в моем доме в Бель-Эйре и дожидаться моего звонка.

Мэлон помедлил с ответом, вспомнив, что Бруннера, его жену и ее сестру следует удалить из города до того, как они освободят Шэрон.

— Знаете, все же не стоит писать столь определенно. По различным причинам вас могут освободить не в этот день, а на следующий, в субботу.

— Но тогда это случится в субботу, 5 июля? — спросила она озабоченно.

— Это — крайний срок.

— Хорошо, тогда почему я не могу написать: «Надеюсь, что меня освободят не позже субботы?» Тогда Феликс не станет думать, что вы его обманули.

— Так будет лучше.

Она принялась за письмо снова, затем тихо выругалась и в отчаянии отбросила ручку.

— Это ужасно, — пожаловалась Шэрон. — Я могу заплакать. Нервы уже совсем сдали. Едва могу управлять ручкой. Взгляните на это. — Она приподняла листок. — Если я не смогу написать так, чтобы он узнал мой почерк, что будет делать бедный Феликс? Он может не поверить, что это письмо от меня. Честное слово, его едва ли удастся прочесть…

Он уставился на лист письма и помедлил.

— Просто не знаю. Действительно, немного трудно…

— Позвольте мне переписать это. Я просто обязана написать лучше. Именно потому, что мы должны быть уверены в том, что он выполнит все инструкции и что он совершенно не будет сомневаться, что письмо написано моей рукой и что я жива.

Мэлон взглянул на свои часы.

— Мы начинаем несколько запаздывать…

— Это не займет много времени, надо ведь просто переписать его. Все, в чем я нуждаюсь, — это десять-пятнадцать минут, чтобы успокоиться, унять эту дрожь, затем я старательно все перепишу. Письмо будет готово через тридцать-сорок минут.

— Хорошо, Шэрон, сделайте так. Соберитесь и покончите с письмом. Вот вам лишние листы и конверт. — Он поднялся. — Я вернусь за ним через три четверти часа. Устраивает?