— Это было очень любезно с вашей стороны, — сказал Феникс, когда песня закончилась. — А теперь нам пора идти. Благодарю всех за приятный вечер и желаю успехов и процветания, чего вы, безусловно, заслуживаете в самой полной мере. Я в жизни не встречал более расторопных и красноречивых служителей моего культа. И, боюсь, больше никогда не встречу. Желаю всем доброй ночи!

С этими словам он перелетел к Роберту на запястье, и дети направились к выходу из зала. Служащие конторы последовали за ними и, спустившись по лестнице в холл, быстренько рассосались по своим рабочим местам. Но два самых важных джентльмена все-таки проводили гостей до дверей и стояли там, раскланиваясь, как китайские болванчики, до тех пор, пока Роберт не упрятал Феникса во внутренний карман своей норфолкской куртки и вместе с остальными детьми не растворился в толпе.

Затем два самых важных джентльмена пристально и как-то странновато взглянули друг на друга и поспешили укрыться в священных внутренних покоях храма, где и продолжали без устали трудиться во славу и процветание своей конторы.

В тот самый момент, когда все служащие — менеджеры, секретари, клерки, посыльные и кухарки — оказались на своих местах, произошла странная вещь. Каждый из них вздрогнул и украдкой огляделся по сторонам, опасаясь посторонних взглядов. Ибо всем им одновременно почудилось, что они заснули на несколько минут и видели во сне на редкость замысловатую чепуху про живого Феникса и посвященное ему торжество в зале совещаний. Естественно, что они не стали делиться друг с другом своими мыслями, ибо спать на работе категорически воспрещается

Конечно, они могли заглянуть в зал и по царившему там беспорядку, немалой частью которого являлись остатки благовоний на кухонных жаровнях, убедиться, что это был отнюдь не сон, а блистательная реальность, но в тот день ни у кого почему-то не возникло желания туда ходить, а на следующий день зал был приведен в прежнее идеальное состояние приходящей с утра кухаркой, в чьи обязанности не входило задавать лишние вопросы. Так что следующие два дня Сирил совершенно напрасно покупал и со всей тщательностью штудировал все газеты, какие только попадались ему под руку, — он мог бы и догадаться, что ни один человек, если только он не свихнулся, не станет помещать в газету описания своих снов, особенно если эти сны приснились ему при исполнении служебных обязанностей.

Что же касается Феникса, то он был сверх всякой меры доволен этим маленьким происшествием. Однако, вернувшись домой, он тут же принялся сочинять новую оду (естественно, ода посвящалась ему самому). Он считал, что оды, исполненные накануне служителями его культа, были чересчур грубоваты. Его собственная ода начиналась так:

Дети уже давно спали в своих постелях, а он все еще пытался изловчиться и урезать вторую строку — да так, чтобы при этом в ней осталось все, что он изначально хотел сказать.

Что и говорить, поэзия — сложная штука.

Но ведь теперь мы целую неделю не смо жем никуда летать на ковре! — сказал Роберт

— А я так только рада, — ни с того ни с сего заявила Джейн

— Рада? — вскричал Сирил. — Рада?

Дети только что покончили с завтраком, главным блюдом которого было мамино письмо (правда, пожирали они его всего лишь глазами). Там говорилось, что всем четверым нашим приятелям следовало явиться на Рождество к их линдхерстской тетке, а уж там к ним присоединятся и папа с мамой. Теперь письмо лежало на столе посреди прочих объедков, одним концом впитывая разлитый Робертом жир, а другим прочно увязнув в горке фруктового желе.

— Вот именно, рада, — сказала Джейн. — А то уж слишком много всяческих чудес случается в последнее время. Это как на прошлогодних каникулах у бабушки. Помните, у нас тогда было по семь праздников на неделе, а от шоколадок, конфет и прочих пирогов вообще спасенья не было? Нет уж, пусть хотя бы на недельку все станет как всегда — без волшебства и приключений.

— А мне так очень не нравится скрывать что-либо от мамы, — вступила Антея. — Сама не знаю почему, но от этого я чувствую себя злой и испорченной девчонкой.

— Если бы только нам удалось заставить ее поверить в ковер, мы бы повезли ее в самые чудесные места на свете, — задумчиво произнес Сирил. — Все дело в том, что нам поневоле приходится быть злыми и испорченными… Если, конечно, мы и впрямь такие — лично я в этом не уверен.

— Я уверена, что мы не такие, но чувствую себя именно такой, — сказала Антея. — И мне от этого плохо.

— Было бы хуже, если бы ты была уверена, что ты такая, но при этом ничего не чувствовала, — вставил Роберт, — Тогда тебе вообще было бы на все наплевать.

— И ты бы стала, как говорит папа, «закоренелым преступником», — резюмировал Сирил и, подобрав со стола мамино письмо, тщательно обтер его напитавшиеся жиром и желатином концы своим носовым платком, который от этой операции не стал ни чище, ни грязнее (как видно, ему это было не впервой).

— Ладно, к тетке мы все равно поедем только завтра, — сказал Роберт с самым невинным выражением на лице, — а пока давайте не будем выставлять себя неблагодарными дураками и тратить целый день на разговоры о том, как ужасно не посвящать в свои секреты мамочек. К тому же, нашу мамочку Антея раз восемнадцать пыталась посвятить, и все без толку. Забирайтесь-ка лучше на ковер и подумайте как следует, что бы нам этакое загадать. А уж покаяться-то мы успеем — у нас для этого вся следующая неделя впереди.

— Точно! — поддакнул Сирил. — По-моему, он говорит дело.

— Послушайте! — сказала Антея. — В Рождество почему-то всегда хочется быть доброй и милосердной — не то что в другие дни. Давайте попросим ковер перенести нас в такое место, где бы нам подвернулся случай сделать что-нибудь доброе и милосердное! — Немного поколебавшись, она добавила: — Ну, хорошо, пусть это будет одновременно и захватывающим приключением.

— Я не против, — согласился Сирил. — Мы же не будем знать, куда нас забросит ковер и что с нами случится. Это будет здорово! Нам лучше одеться потеплее на тот случай, если…

— …Если нам вдруг придется спасать из-под снега замерзающих путников, как этим миленьким сенбернарчикам! — сказала, внезапно заинтересовавшись, Джейн. — Правда, тогда нам еще придется повязать вокруг шеи бочоночки с бренди.

— Или увидеть, как богатый старик подписывает завещание (еще чаю, пожалуйста!), а потом прячет его в потайном шкафу, — вступил Роберт. — Представляете, вот будет шик, когда после долгих лет нищеты и лишений вдруг появимся мы и покажем законному наследнику, где оно хранится!

— Ага, — подхватила Антея, — а еще мы можем попасть в какой-нибудь немецкий город, где на продуваемом всеми ветрами чердаке страдает бедная, голодная и больная детка-малютка…

— У нас нет ни одного немецкого пенни, — прервал ее Сирил, — а потому твой план не проходит. Нет уж, что до меня, так я бы желал оказаться на войне и раздобыть для нашего главного генерала какие-нибудь страшно секретные сведения. И чтобы за это он сделал меня лейтенантом или разведчиком — или на худой конец гусаром.

После того как убрали со стола и Антея хорошенько промела ковер, все четверо чинно расселись на мягком ворсе и в один голос принялись звать Феникса. Его решили взять специально для того, чтобы он полюбовался на добрые и милосердные дела, которыми они собирались отметить наступающее Рождество.

Феникс не замедлил появиться, и когда улеглась последняя суматоха, Антея загадала желание.

Потом все быстро зажмурились, чтобы лишний раз не видеть, как весь мир у них перед глазами перевернется вверх тормашками.

Когда через некоторое время дети открыли глаза, они по-прежнему сидели на ковре, а ковер по-прежнему лежал на своем месте посреди детской комнаты их камдентаунского дома.