Сирил с Робертом были мальчиками, а мальчики, само собой разумеется, никогда не плачут. Однако ситуация была настолько тяжелой, что я нисколько не удивлюсь, если узнаю о том, что им пришлось изо всех сил кусать губы и хлопать глазами, чтобы подтвердить это правило.

И вот, в этот-то ужасающий момент, сверху, из маминой спальни, донесся звон колокольчика.

Спокойствие отчаяния оставило детей, и на его место пришло оцепенение безысходности. А потом Антея вытерла глаза, огляделась по сторонам и, решительно подойдя к камину, вытащила из него кочергу.

Кочергу она подала Сирилу.

— А ну, ударь меня по руке, да посильнее! — приказала она. — Мне придется объяснять маме, почему у меня такие распухшие глаза.

— Сильнее! — закричала она, когда Сирил легонько коснулся ее руки дрожащим концом кочерги. И без того изрядно нервничавший Сирил от этого ее крика подпрыгнул чуть ли не до потолка и опустил кочергу ей на руку гораздо сильнее, чем они оба того хотели.

Антея завизжала от боли.

— Ой, Пантерочка, милая, я не хотел делать тебе больно, правда! — закричал Сирил, бросая кочергу обратно в камин.

— Все… в… порядке… — беззвучно сказала

Антея, зажав пострадавшее место здоровой рукой. — К-кажется… пок-к-краснело…

Так оно и было — на антеевой руке стремительно вырастала порядочных размеров сине-красная шишка.

— А теперь, Роберт, — сказала она, стараясь говорить ровно и без запинки, — валяй-ка ты погулять на улицу! О, мне все равно, куда! Хоть на свалку, но только чтобы духу твоего здесь не было. Я скажу маме, что ты взял Ягненка с собой.

Как вы уже догадались, Антея собиралась обмануть маму насчет Ягненка — более того, она собиралась длить этот обман по-возможности вечно. Конечно, обманывать маму очень нехорошо, однако Антея совершенно справедливо полагала, что обманутая, но живая мама нужна всем четверым детям гораздо больше, чем осведомленная обо всем, но в результате умершая от горя. К тому же, за то время, пока она пудрит маме мозги, Феникс и вправду мог что-нибудь придумать.

— Он всегда нас выручал, — сказал Роберт. — Он вытащил нас из французской башни, и даже когда мы чуть было не обгорели, как головешки, в театре, он сгонял за ковром и переправил нас домой. Вот и сейчас я уверен, что он все как-нибудь уладит.

Из маминой спальни снова прозвенел колокольчик.

— Ох уж эта Элиза! — воскликнула Антея. — Никогда-то она не отвечает на звонки Ну, ладно, я должна идти.

И она пошла.

Она медленно поднималась по лестнице, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди. Мама, конечно, заметит ее распухшие глаза, но она тут же предъявит ей свою ушибленную руку. А вот если она спросит про Ягненка…

— Нот, я не должна думать о Ягненке, — сказала она себе и прикусила кончик языка, чтобы эта новая боль заставила ее подумать о чем-нибудь другом. В результате ее глаза снова наполнились слезами. Но она терпела, ощущая, как ее руки, ноги, спина и даже изборожденное дорожками слез лицо наливаются новой силой, рожденной от решимости во что бы то ни стало не дать дорогой мамочке ни малейшего повода для беспокойства.

Она неслышно открыла дверь спальни.

— Да, мамочка? — спросила она.

— Дорогая, — сказала мама, — пожалуйста, возьми Ягненка и…

«…принеси его мне», продолжила про себя Антея. Она изо всех сил старалась быть храброй. Она попыталась сказать, что Роберт взял Ягненка с собой на прогулку, но эта попытка, очевидно, была ей не под силу. Во всяком случае, когда она открыла рот, оттуда не вырвалось ни звука. Так ей и пришлось стоять с открытым ртом. Вы, наверное, знаете, что б таком неудобном положении гораздо легче удержаться от слез, хотя и непонятно почему.

— ..забери его от меня, — продолжала мама. — Сначала он вел себя, как следует, а потом взял и стащил с туалетного столика скатерть со всеми моими щетками, баночками и прочими вещами. А сейчас он так и вообще никак себя не ведет — я имею в виду, он как-то подозрительно притих, и я боюсь, как бы одна из моих баночек, не дай Бог, не угодила ему в голову. Отсюда мне его не видно, а если я встану с постели, то обязательно свалюсь в обморок.

— Ты хочешь сказать, что он здесь? — спросила потрясенная Антея.

— Ну конечно, глупышка, — немного раздраженно ответила мама. — Где же еще ему быть, по-твоему?

Антея обогнула тяжелую деревянную кровать с резным изголовьем и заглянула в дальний угол комнаты. Последовала короткая пауза.

— Сейчас его здесь нет, — сказала она.

О том, что Ягненок тут побывал, весьма убедительно свидетельствовали валявшаяся на полу скатерть, рассыпанные в веселом беспорядке парфюмерные баночки и флакончики, а также разного рода щетки и расчески, безнадежно запутавшиеся в мотке кружевных лент, вывалившихся из заляпанного липкими Детскими пальчиками ящика комода.

Ну, значит, он уже успел куда-то уползти, — сказала мама. — Антея, милая, будь хорошей девочкой и посиди с ним пару часиков. Если я еще немного не посплю, то когда придет пала, я буду выглядеть сущей развалиной.

Антея осторожно прикрыла за собой дверь спальни и бросилась вниз по лестнице. В спальню она ворвалась, рыдая и крича следующее:

— Он тогда пожелал быть с мамой! Он все время был в ее спальне! Вот что такое «Аггеди-гаг»!

Как говорится в книгах, сии невообразимые слова замерли у нее на устах.

А все потому, что на полу детской лежал волшебный ковер, а на ковре, в весьма тесном окружении обоих братьев и Джейн, сидел довольный до жути Ягненок. Его лицо было покрыто толстым слоем вазелина и фиолетовой пудры, но, несмотря на эту довольно-таки страшно-ватенькую маскировку, Антея тут же узнала его.

— Ты, как всегда, была абсолютно права, — сказал Феникс со своей любимой гардины. — Нет никаких сомнений в том, что это самое «аггеди-гаг» по-игрушечному означает «Я хочу туда, где моя мама». Наш непогрешимый ковер именно так и понял это выражение.

— Но как же?! — воскликнула Антея, хватая Ягненка на руки и принимаясь тискать его, что было сил. — Каким образом ему удалось вернуться?

— А, пустяки! — сказал Феникс. — Я просто-напросто слетал к Псаммиаду и пожелал, чтобы ваш инфантильный родственник был немедленно восстановлен в ваших рядах. Что, естественно, тут же и было исполнено.

— О Господи, как я рада! — кричала Антея, не переставая тискать младенца. — Я, наверное, с ума сойду от радости! Ах ты, моя миленькая крохотулечка! Заткнись, Джейн! Мне наплевать, что тебе тоже его хочется подержать. Сирил! Роберт! Немедленно скатайте этот треклятый ковер и спрячьте его в буфет. В следующий раз, когда он снова скажет «аггеди-гаг», это может значить что-нибудь совсем другое.

Пойдем. Ягненочек, твоя Пантерочка тебя немножко сполоснет. Ну же, глупенький!

— Надеюсь, что тараканы не будут загадывать желаний, — сказал Сирил, когда они с Робертом сворачивали ковер.

Два дня спустя мама почувствовала себя уже настолько хорошо, что они с папой на целый день ушли из дому. Этим вечером в кладовой завелась кокосовая подстилка. Дети потратили немало часов на те самые разговоры, но так и не смогли найти достаточно вежливого способа дать Фениксу понять, что он больше не нужен в этом доме.

Так что несколько следующих дней дети провели в нерешительности, которая была очень близка к растерянности. Феникс же провел их во сне.

Но когда кокосовая подстилка была извлечена из кладовой и расстелена на полу в детской, Феникс пробудился и, слетев со своей гардины, принялся прохаживать по ней.

Походив немного взад-вперед, он покачал своей увенчанной золотым хохолком головой.

— Не нравится мне этот ковер, — сказал он. — Он очень грубый и колючий. Я все свои золотые лапки о него исцарапал.

— А нам так очень нравится, — бесцеремонно ответил ему Сирил. — И нашим золотым ботинкам от него ничего не делается.

— Что ж, — вздохнул Феникс. — Значит, в этом доме он предпочтительней, чем мой волшебный ковер.