Разум дома имел откачивающую подпрограмму, она могла выращивать орган из осмотической ткани — вода текла сквозь неё только в одну сторону. Подключив капилляры, обслуживающие транспортный бассейн и мыслительный омут, Фаэтон произвёл несколько килограммов впитывающей массы и сбросил в воду.

Уровень воды постепенно падал, а удовлетворённость Фаэтона росла.

Потом он захотел присесть. Пятнадцать минут он втолковывал единственной сухой и ровной стене в доме, что она теперь — пол, и должна вырастить циновку без пререканий. Стена же уверяла, что если пол теперь "не снизу", то дом на самом деле в невесомости, и поэтому вместо циновки производила гамак. В конце концов поддельный сигнал от гироскопа убедил стену, что дом вращается вокруг оси, и Фаэтона к стене прижимает центробежная сила.

Циновка вышла прелестной, её украшал традиционный узор из трёх- и пятилистников.

Фаэтон уселся и заказал чай. Чай подали холодным — кухня разлила его в космическую грушу-непроливайку, а в неё нагревательный элемент не пролезал.

Фаэтон чуть было не поднялся и не выдернул кухонный мозг в третий раз, но вдруг светящийся зелёным планшет зазвенел.

Цепь самоанализа подготовилась.

Укрепив выдержку холодным глотком чая, Фаэтон сел в позу "Открытого Лотоса", протянул кабель от планшета к интерфейсу в наплечнике, совершил краткое дыхательное упражнение Чародеев и раскрыл разум.

И вот он, попивает чай из изысканной фляги, сидит на свежей циновке между завораживающим структурным стержнем Чародеев и планшетом. Планшет настроен на режим чтения, все нужные под-каналы найдены, а программы — подготовлены. Он готов к доскональной проверке, а также к очистке и перестройке нервных путей.

Фляга чая, циновка, стержень, мыслеинтерфейс. Предметы первой необходимости. Фаэтон снова почувствовал себя цивилизованным.

Внутри мыслительного пространства цепь самоанализа раскрылась плоскостью зеркала, сияющей образами и иконками. Запустить нерво-уравнивающую подпрограмму — дело пары секунд. Обзор основных мыслительных цепочек, индексация памяти с момента последнего сна и удаление теневых воспоминаний, несоразмерных откликов, эмоционального нагара — всех помех для мысли — займёт больше часа.

Осмотр архива подсознательных команд показал, что неосознанные желания иногда воспринимались имплантами как приказ изменить гормональный баланс, от перекошенных гормонов подсознательное напряжение нарастало ещё сильнее, напряжение понималось как дальнейший приказ вмешаться в работу таламуса и гипоталамуса, и эти вмешательства влияли на память, настроение и восприятие. Перепады настроения запустили ещё некоторые самоподдерживающиеся петли. Образцовый пример подавления сна. Образцовый бардак.

Под конец Фаэтон открыл под-таблицу и осмотрел метки чувств. Неудовлетворённость — высокая, но не чрезмерно, вполне уместна для его положения. А вот страх зашкаливал — раньше приборы его даже не улавливали, но теперь страх влиял на каждую мысль, на каждый сон, на каждое чувство. Фаэтон удивился, включил анализатор и проверил фоновые отсылки.

Оказывается, страх увязывался с пониманием собственной смертности. Из-за того, что ноуменальные копии стёрли, подсознание основательно растревожилось. Среднее мышление заполонили жуткие, панические, уродливые образы и ассоциации. На всё это накладывалось знание о том, что агенты Молчаливой Ойкумены ведут охоту, и вместе это расстраивало состав крови, нервные ритмы, и вообще сводило с ума весь мыслительный комплекс.

Восхитительно. Фаэтон сравнил ментальное равновесие с теоретическим образцом и узнал, что для смертного, к тому же преследуемого врагами, он вёл себя нормально — безумным его назвать было нельзя. Например, Йронджо кражей брони закономерно вызвал у Фаэтона страх и негодование, и образец полагал, что драка — здоровый и вполне понятный ответ. Почему? Потому что мысль о смерти — то же самое, что и мысль об ограниченности времени. Подсознательно его нервы и гормональный состав посчитали, что болтать с преступниками некогда.

В другом файле были мыслеобразы, подсознательно связанные с бронёй — изображения неприступных замков, нерушимых крепостей, рыцарей Круглого стола в сияющих латах. Вместе с ними — образы защищённости, заботы, уюта, сытости, исцеления — материнские образы. Ещё — привязанность, преданность — доспех представал в образе верной гончей.

Неудивительно, что он так бурно ответил на потерю. Фаэтон усмехнулся. Для подсознания его костюм — дом, мать и пёс в одной обёртке. Всё же он не так безумен, как до этого считал.

На самом деле, программа самоанализа нашла только два нетипичных чувства. Первое, как ни странно, относилось к какофилам — тем омерзительным тварям, что обступили его у Курии, празднуя победу в суде, и попутно попытались отравить чёрной визиткой. Уровень отвращения к ним слишком высок, желание не думать о них, забыть, было ненормально сильным. Куб-экран показал изображение отаявшей груды тела, потрясающей щупальцами и полипами. Груда натянула лицо Фаэтона. Это — подсознательный ужас, что он чем-то похож на них, и этот ужас гнал прочь все мысли о какофилах. Отслеживатель связей начертил немало алых линий к более весомым и глубоким причинам отвращения, но Фаэтон побрезговал их смотреть. Не хотел об этом думать.

Второе помеченное ненормальным чувство — боязнь ментальности. Образец оценивал его как крайне противоречащее характеру Фаэтона.

Причин этого несоразмерного страха незамысловатая программа отследить не смогла.

Фаэтон был уверен, (и уверенность подтверждала программа), что последнее нападение вирусного организма провалилось — броня захлопнула забрало и обрубила связь. Почему же он так боялся атаки, зная, как ей противостоять?

Образцовый Фаэтон скорее бы изобретал способы непрямого выхода в Ментальность, готовился к следующим нападениям, возможно, подключил бы свидетелей и поручил им просматривать его мысли и выискивать в них следы врага.

Теоретический образец подчеркнул, что именно так Фаэтон поступил на озере Виктория — там он дал отпор трём телепроекциям. Почему же отваги хватало только на физический мир, но не на ментальный?

Нападение при свидетелях доказало бы всей Золотой Ойкумене, что Фаэтон не обманывал себя. Если бы нападения не последовало, то через Ментальность можно было бы показать миру глубокие ноэтические записи, и они бы доказали, что Фаэтон не обманывал себя. В обоих случаях Наставники, по собственному признанию, обязаны вернуть Фаэтону доброе имя. Отчего же он так упирался? Вывод самоанализатора — эти боязнь и упрямство ему несвойственны.

Образец отметил, что провал вирусной атаки увязывался Фаэтоном с ложными предположениями, а действия расходились с представлениями о силе вируса. Например: Если Фаэтон так боялся выйти в Ментальность для ноэтической проверки, то почему он восстановил память сразу после нападения, открыв при этом Радаманту все каналы сознания, который, по его же мнению, тоже был заражён?

Фаэтон просматривал отчёт, и его терпение кончалось. Образцовый Фаэтон, всё-таки, был создан самоанализатором от Благотворительной Композиции — разумеется, он поставит клеймо "истерический невроз" на любой, даже на совершенно обоснованный страх, да весь смысл программы — убедить человека, что одиночная жизнь неприятна, полна неврозов и беспочвенных переживаний, и только в теле масс-сознания его ждёт поддержка и спокойствие. К тому же, построенный образец наверняка принял страх преследования за паранойю, ведь он не был должным образом откалиброван. Программа никогда не исследовала человека, на самом деле обязанного спасти всю Ойкумену от ужасной угрозы извне — неудивительно, что она перепутала долг с бредом величия.

Если враги действительно рядом — это всё ещё паранойя? Если тебе действительно суждены великие дела — это всё ещё мегаломания?

Программа отметила, что его последние мысли — попытка обосновать своё поведение и посоветовала обратиться к врачу. Фаэтон лишь фыркнул и отключил самоанализатор.