И вот настала Седьмая эра, и опять век неподвижен. Теперь видишь, Фаэтон Нулевой? Взгляни на историю. Если бы жила твоя мечта, война бы началась, даже не сомневайся. Наставники и их ласковый Навуходоносор достаточно умны, и выводы делают верные. Но война может привести к новой, лучшей эпохе. Возможно, Земля, луны Юпитера и все остальные станции сгорят в первую минуту битвы — но выросшие на сотнях, миллионах планет цивилизации оправдают испытанный ужас, и я соглашусь с ними.

Фаэтон молчал. Он не понял, услышал он хвалу или проклятье. Или всё разом.

Но неважно, спор был теоретическим. Наставники победили

— Куда вы меня везёте? — спросил Фаэтон.

— Йях! Вообще истории не знаешь. Одно Цереброваскулярное масс-сознание не поддалось давлению Орфея — ей просто наплевать на вечную жизнь, и поэтому на Земле есть город, не подписавший соглашения Наставников. Старица Моря управляет Протекторатом Океанической Среды с середины Пятой эры, она, как и я, старше Золотой Ойкумены, и она может не обращать внимания на Наставников, поскольку им и в голову не придёт мешать тому, кто заправляет всем планктоном, всеми наномеханизмами в волнах, той, кто следит за теплоулавливающими клетками и отправляет их из тропиков по всем течениям, управляя теплом океана и тем самым пресекая ураганы. Её город называется Талайманнар.

— Сюда меня отправил Гончая! — воскликнул Фаэтон. Теперь он узнает решение, узнает, что задумал сверхразум.

— Разумеется сюда, дурень, — ответил киборг. — Если сброшу тебя где-либо ещё, стану соучастником незаконного проникновения на чужую землю. Почему, по твоему, Наставники мне не помешали? Я тебе не помог. Дураку ясно, что тебе место на Талайманнаре — в эту канаву отправляются все изгои. Больше идти некуда.

Фаэтон почувствовал, что в нём что-то рухнуло. Он лелеял надежды, что Гончая подготовил невообразимо хитрый план, и на Талайманнаре зрело его спасение. Такие мечты помогали ему в бессонные, кошмарные ночи забытья.

Но нет. Он ничем не отличался от прочих изгнанных.

Надежда, конечно, идиотская, но лучше такая, чем никакой. Для жизни нужна причина, а причины жить у Фаэтона больше не было.

По каркасу дирижабля пробежала дрожь.

— Прибыли, — сказал киборг. — Убирайся.

Открылся люк, которого Фаэтон ранее не заметил. За ним виднелись ведущие вниз сходни. Фаэтон заморгал от отражённого сияющего света, вдохнул влажный и свежий тропический воздух, услышал прибой и клики чаек.

— Погоди, — сказал Фаэтон, — если мне не примерещилось, за мной охотятся убийцы с другой звезды, и поэтому единственное место, куда собирают изгоев — то самое место, где меня найдут.

— Мои права старинны, и их уважал даже зародыш Конституционно-Логической формации Федерального Ойкуменического Сотрудничества. Так называемая "дедушкина оговорка" — Ойкумена уважает права и законы, принятые до неё. Любопытно, не так ли? Мой корабль нельзя отслеживать без судебного ордера, и держусь я ниже воздушных коридоров и глаз диспетчеров. Меня знают в Кисуму — уже тысячи лет я летаю в Кито и Самаринду. Любой скиталец и странник знает, что мой дирижабль летает неотслеженным. Понимаешь? Поэтому меня ценят Глубинные — они любят приватность. Пока сам себя не выдашь — не выйдешь в Ментальность, например — воображаемые враги не найдут.

Фаэтон подошёл к люку, но на пороге обернулся и спросил:

— Вы упомянули какую-то вещь хуже войны, такую страшную, что война по сравнению с ней терпима. Что это?

— Поражение.

Из стены вырос манипулятор и выволок Фаэтона за плечо. Тот закувыркался по сходням, руки и колени с треском встретили сетчатый пол швартовочной вышки. Солнце ослепило, и по нему отчалила тень дирижабля. Фаэтон встал и посмотрел вслед улетающему кораблю.

Он снова оказался один.

Через сетчатый пол швартовочной вышки Фаэтон видел пышную растительность, каменистое побережье, и, за ним — поросший псевдодеревьями океан, чёрный от кишевших в нём наномеханизмов. Напротив, вдалеке от пляжа, находилось скопление завитых жемчужных выростов, куполов и башен, вытканных из алмаза, домов, напоминавших морские рифы или раковины моллюска — типичные формы для Стандартной Эстетики.

Вдалеке, за холмом, над порослями увитого лианами гималайского кедра возвышался старинный храм, напоминавший покрытый замысловатой росписью улей. Выглядел он очень старым — похоже, он стоял здесь со времён Второй Ментальной структуры. Без Средней Виртуальности Фаэтон не мог узнать всё желаемое, просто взглянув на него, но он попробовал насладиться загадочной живописностью, столь любезно предоставленной вынужденным невежеством.

Фаэтон попробовал спуститься на эскалаторе, но тот, послушный указам Наставников, не запустился. Фаэтону пришлось воспользоваться приставной лестницей, но она оказалась либо глухой, либо невоспитанной, либо вовсе забыла свои характеристики, потому что на вопрос — выдержат ли её ржавые кольца вес брони? — не ответила. Фаэтон снял доспех, заставил его соскользнуть по опоре, когда как сам спустился по лесенке нагишом — погода была тёплой, да и тратить материал костюма на очередной механизм не хотелось.

Фаэтон вместе с доспехом шли в город по алмазной мостовой, вдоль бликующего парапета из многослойной керамики, разделявшего дорогу на две. Парапет усеивали мыслеинтерфейсы и проводники, да и город вдалеке не показался Фаэтону изуродованным нищетой. Просторный, убранный — не чета бедняцким районам викторианского Лондона, в симуляциях которого Фаэтон бывал множество раз.

"Похоже," — сказал он себе, — "всё не так плохо".

Вблизи, конечно, всё стало совсем не так.

Во-первых, улица, поначалу столь светлая и привлекательная, оказалась непроходимой дурой. Она не давала полезных советов, не рассказывала о достопримечательностях, не включала расслабляющую музыку, а только монотонно выкрикивала натужные анекдоты и пыталась впарить Фаэтону услуги, которые он в любом случае купить не мог.

Во-вторых, наносборщики дорожного полотна забыли программы, и поэтому в трещинах алмазного покрытия копилась чёрная углеродная пыль, атомы которой не удержались в кристаллической решётке. Мельчайшая сажа запачкала Фаэтона по колено, и никакими усилиями волосы на ногах от неё не оттирались.

Галдёж улицы утих только после того, как Фаэтон вошёл в город.

Фаэтон шёл между исполинских завитых раковин и перламутровых сводов. Немногие дома были заселены — большинство зданий изувечили себя ростом и напоминали мутантов из древних повестей. Самовоспроизводящиеся нанороботы, строившие их, работали и плодились безо всякого надзора, поэтому постройки нередко врастали одна в другую и напоминали сиамских уродов. У некоторых скособочились оконные рамы и косяки, у иных дверей вовсе не было, где-то лампы не работали, а где-то мутировали и жгли глаза противоестественным светом.

Многие дома покосились, как пьяные, или размякли, даже не пытаясь затянуть дыры в стенах.

Зато простые структуры, вроде светильников и дверных косяков, разрослись как сорняки. На жемчужных крышах и волнистых карнизах цвели заросли из десятков, а то и сотен ламп. Дверные косяки (со всеми необходимыми, но уже ненужными портами и пазами для опознающих плат и сигнальных проводов) стояли посреди улицы, кучковались в пустотах городской планировки, или свисали с балконов второго этажа.

На вежливые расспросы Фаэтона брошенные дома идиотически хихикали, или повторяли избитые приветствия — "Добро пожаловать!", "Добро пожаловать!" — с упорством попугая.

Вскоре дома принялись лаяться друг с другом. Некоторые кулдыкали на злобных языках, склады визжали при его приближении, а лупанарии наперебой зазывали, словно соревнуясь в похабности. Фаэтон упорно шёл вперёд, не смотрел по сторонам и даже притворялся, что ничего не замечает.

Бормотание домов через некоторое время стихало, и за Фаэтоном следовал шлейф шума.