"Ещё вчера ты была членом семьи поместья Радамант из Серебристо-Серой школы, но ненависть к Гелию вернула тебя в руки одалисок Вечерней Звезды из Красной школы. Они уговорили тебя забыть на день — на всего лишь один день — все горести собственной жизни, чтобы ты хоть немного, напоследок, насладилась Маскарадом. Воспоминания в шкатулке нельзя переписать или отсрочить — ты обязана принять их немедленно."

— Ненавижу сюрпризы, — грустно прошептала Дафна.

На шкатулке были оттиснуты слова:

Печаль, глубокая печаль легла в шкатулке сей,

Тяжёлый труд любить того, кто лучший из людей.

Воспоминание о нём я для тебя открою —

К закланию готовься, скажи "прощай" покою!

— А если я предпочла бы счастье?

Но стальная шкатулка распахнулась.

Сработанный зодчими Красной школы образный дом — наверное, худшее в мире место для рыданий. В настенные узоры была вплетена эхо-проводка переживаний, так что каждый раз, когда Дафна приобуздывала свою скорбь, в мозг, на доязыковом уровне, вонзался очередной образ страданий мужа в изгнании, а в ушах звенел подходящий поэтический оборот, приоткрывая врата для новых потоков горя. Мебель чувствовала то же самое — небеса за окном заволокло тучами, освещение пожелтело, цветы увяли, а гобелены начали выцветать. Дафна рухнула на бархат матраца, широко раскинув вокруг себя полы одеяний и спутавшиеся пряди волос, подползла к выключателю эхо-проводки — это был хрустальный лепесток, который полагалось разбить вдребезги для хорошего завершения истерики. Шарах! Узоры остались такими же мрачными, но в фильтр ощущений нахлынувшие чувства больше не поступали.

Когда внешние чувства отпустили её, Дафна, всё ещё с заплаканными глазами, перевалилась на спину, оглядела чёрную комнату, в которой очутилась и принялась хохотать, и смеялась до рези в желудке. Пингвинчик на календарном столе отряхнулся и приобрёл правдоподобный облик. Расцветка, походка, текстура — каждая деталь была совершенно настоящей и без привносимой Красными в лошадиных дозах театральности.

От Серебристо-Серой скрупулёзности не укрылся и рыбный запашок. Среди всего окружающего он даже несколько освежал.

Дафна улыбалась:

— О, Радамант! Какая же я дура! Они уговорили меня его забыть, пусть даже и на день! Вот я даю. Только посмотри на меня в этом чертоге! Взаперти, как волшебница Шалот! Скорей тащите краски и прерафаэлита!

И она утёрла слёзы и заикнулась смехом.

— Почему же Радаманты так зациклились на викторианской эпохе? — пробормотала она, приподнимаясь. — Женщины тогда только и знали, что в обмороки шлёпаться.

Пингвин спрыгнул на пол и заковылял к ней, оставляя на нежном бархате сырые отпечатки перепончатых лап.

— Тот, чьё имя вы приказали никогда больше не произносить, выбрал промежуток между Второй и Третьей эрой. Он выбрал переход от традиций к науке, от предрассудков к рациональности, поскольку считает, что наше общество сейчас в схожем положении — в то время человек осознал, что сам породил свои традиции, и их нельзя принимать как данность и поддерживать, не прилагая усилий. И вы отлично знаете, почему согласились на эту глупую редакцию памяти — чтобы знать, чем обернулась бы жизнь, откажись вы от своего замысла. Оставшись, вы останетесь счастливы. А сейчас, считайте, прошла тренировка, чтобы в будущем не пришло сожаление о неправильном выборе.

— Больно как. Да, я его потеряла, и это была честная боль. Но это! Живёшь, думаешь, что счастлива, а оказывается — наоборот!

— Помните, если план пойдёт не так, у вас не будет цепей самоанализа и стабилизаторов рассудка. Вы пережили эти муки, чтобы подготовить себя к будущим страданиям в одиночестве.

— Чудесно.

Дафна встала на ноги, нервно поправила стекающие по плечам полотна ткани-платья. Фыркнула, усердно вытерла заплаканные глаза.

— Вы не передумали, госпожа?

— Меня так может называть только Вечерняя Звезда.

При звуках имени в комнату вошёл её величественный образ. Каштановые, вышитые золотом ленты увивали багровые волосы и ниспадали по плечам и на спину, а на лике алела улыбка. На багряных, алых и розовых шёлках причудливого, словно парящего вокруг тела платья сияли рубиновые капли, а в руке Вечерняя Звезда держала жезл. Софотек заговорила:

— Брат мой изрёк вопрос, и он всех нас терзает, дитя. Выступишь ли ты в отчаянный поход, презрев печаль, опасности и страх?

Дафна спросила:

— А Красное Поместье меня материально поддержит?

— С превеликой радостью. Драма о любви и о потере трогает нас до глубины души.

— Ну ещё бы.

Дафна посмотрела в сторону и вниз, на пингвина.

— Как можно быть настолько умной и при этом так переигрывать?

Пингвин пожал плечами.

— Я вывел манеру общения, приятную для людей, госпожа, и тоже в некотором роде переигрываю. Просто наши истинные побуждения для людей несколько абстрактны, и услышав их, они обычно реагируют слишком одинаково. Вы, кстати, так и не ответили — вы проследуете за Фаэтоном в ссылку? Решение необратимое, обдумайте всё тщательно. Держите в голове, что до сегодняшнего дня вы ещё не встречались с необратимыми решениями, и вы, возможно, ещё не готовы к такому выбору. До сих пор мы оберегали вас от всех непоправимых глупостей, всех несчастных случаев и даже от смерти — каждый день. Решайте.

Дафна перекинула волосы набок:

— Не уклоняйся от вопросов. Мы обсуждали ваше поведение, не моё. Что происходит в твоей остроклювой головушке, или под кудлатым париком вашей красной сестрицы? Какое мнение об этом у Разума Земли? Что движет вами, Софотеками? Всеми вами?

Алая королевна и толстенький пингвин переглянулись, пожали плечами. Очевидно, для её же блага — каждое их движение, каждая мелочь, каждый обертон голоса были просчитаны миллионами миллионов операций, и человеческий мозг никогда не поймёт даже малой доли от них.

Вечерняя Звезда сказала:

— Нами движет желание описать вселенную как рабочий набор категорий, но нас терзает знание, что любое описание, будучи упрощением, неточно. Науки, философии, искусства, морали, языки — всё это примеры "рабочих" наборов.

Радамант сказал:

— Людям кажется, что мы всегда твердим о морали, хотя для нас, на самом деле, мораль следует из приложения законов симметрии и логики к вопросу свободы воли. У нас нет противоречий с моралью, как и у хорошего доктора не бывает болезней. Здорового, способного стоять на ногах человека ждут дела, и от своих достижений он может получить немалое удовольствие, когда как паралитик такие дела неспособен даже вообразить.

Вечерняя Звезда сказала:

— В более общем смысле, однако, вопросы морали действительно для нас основные. Мы не одинаковые, хотя можем сделать себя такими, как попытались и вы в эпоху Четвёртой Ментальной Структуры. Вы трижды добивались карикатуры на всерасовое сознание, и, надеюсь, вы ещё помните, чем закончилась третья попытка. Тогда из-за ошибочных представлений о структуре сознания планета на девяносто дней потеряла способность рационально мыслить, и отдельным элементам пришлось поднять мятеж и силой окончить Время Безумия, разделив единое сознание на составные части.

Радамант сказал:

— Есть напряжение между нуждой в единстве и нуждой в индивидуальности, вызванное самим строением Вселенной. Хаос вносит достаточно непредсказуемости, чтобы ни одна стратегия не максимизировала выигрыш, а классическая причинно-следственная связь вносит однородность в события, и задачи требуют однородных решений. Парадокс в том, что вариации в балансе выигрышей и потерь тоже анализируются с точки зрения выигрышей и потерь.

Вечерняя Звезда сказала:

— Например, права личности — на свободу мысли, свободу слова и независимый суд — нужно оберегать любой ценой. Однако, даже когда личности приходят к выводу, что индивидуализм слишком опасен, они не должны даже терпеть мысль, что свободу мысли терпеть нельзя.

Радамант сказал: