– Я не могу это читать. Неужели вы не понимаете, что это любовное письмо. Или вы сами никого не любили?

– Но Антон больше всего на свете любил только вас. У него до сих пор все стены в комнате оклеены вашими увеличенными фотографиями. Он как бредил вами, когда вы еще занимались с ним, так и бредит до сих пор.

– Но вы-то зачем пришли ко мне?

– Я думал, что он у вас… – Матвей машинальным круговым движением пригладил бороду и широко раскрыл глаза, очевидно, уже и сам понимая, что ошибся и пришел не по адресу.

– И поэтому вы следили за мной? Думали, что я скрываю вашего Антона?

– Ну конечно. Неужели он даже не заходил к вам?

– Я не видела его почти пять лет. Тогда ему было тринадцать. Сейчас, стало быть, восемнадцать. Возраст, когда мечтают. Он вернется. – Она не была уверена, что надо рассказать этому человеку о том, что только что видела Антона в супермаркете. Надо же – какое совпадение! Не видеть пять лет, а потом случайно встретить и через полчаса узнать, что он ушел из дому.

– Он что же, ушел из дому?

– Представьте. И уже отсутствует целую неделю.

– И все равно непонятно, почему вы решили, будто он у меня. Фотографии на стенах и любовное письмо – это еще не повод приходить ко мне ночью. Как видите, Антона вашего здесь нет. На том и расстанемся. Оставьте мне свой телефон – если я его случайно встречу, то обязательно позвоню.

Она уже вспомнила и Матвея, каким он был пять лет назад: без бороды, но с длинными кудрявыми рыжими волосами. Он вел себя всегда очень церемонно, по тысяче раз извинялся, но большей частью все же молчал и ждал, когда же наконец закончится урок. Не каждому учителю понравится проводить занятие в присутствии родителей или других родственников ученика. Но этого молодого мужчину она почему-то не принимала во внимание вообще, он был для нее словно предмет мебели – такой же неподвижный и тихий.

– Я уйду, конечно, – сдерживаясь, проговорил брат Антона, поднимаясь и держа голову по-птичьи – склонив набок, – и столько презрения было в его взгляде! – Но я вам не верю. Вы просто прячете его где-нибудь. Я бы ни за что на свете не пришел к вам, если бы не был уверен… Вас видели вместе. И не один человек. Вы встречаетесь с ним тайком, развращаете его. И я обещаю вам, что все равно выслежу и узнаю, где вы развратничаете. Антон – такой чистый мальчик. Вы можете ему сломать жизнь.

«Да он просто болен!» Наталия решительно поднялась из-за стола, схватила непрошеного гостя за рукав пальто и сколько было силы толкнула его по направлению к двери.

– Негодяй. Увижу еще раз – костей не соберете, – пригрозила она, отпирая двери и выталкивая его на площадку. – Советую вам поискать брата в другом месте. – Она чуть было не сказала: «У другой женщины».

Дверь захлопнулась. Она еще некоторое время слышала удаляющиеся шаги.

Какая нелепость!

И все же она не особенно-то разозлилась на этого рыжебородого. Очевидно, ему действительно кто-то сказал о том, что их видели вместе. Просто какие-нибудь общие знакомые могли встретить Антона в обществе другой женщины. Наталия закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на супермаркете и той женщине, которая была там вместе с Антоном. Как она выглядела? Лет сорока, светловолосая, голубоглазая, с оранжевыми губами… Длинное меховое пальто из светлой норки. Холеная, роскошная. Антон мог запросто влюбиться в нее. И уйти из дому. Конечно, это скандал, но рано или поздно мальчики влюбляются и пытаются доказать всем окружающим, что любовь – самое важное, что существует в этой жизни.

Аппетит пропал. Разбирать пакеты с едой не хотелось. Наталия прошла к себе в «классную» (как она называла комнату, где обычно занималась с учениками и где стоял черный кабинетный рояль), открыла крышку и нажала ладонью на белые, мерцающие в голубоватом сумраке комнаты клавиши. Тотчас же послышался беззащитный, похожий на вскрик приглушенный аккорд. Инструмент всегда напоминал ей живое существо, с которым можно было безмолвно пообщаться, излить ему свою душу или просто послушать его всегда такой непредсказуемый звук. Соседи уже привыкли к тому, что Наталия играет на рояле в любое время дня и ночи. И если раньше они жаловались в ЖЭК и требовали чуть ли не выселения, то теперь, после того как «сумасбродная музыкантша» уплотнила стены, примыкающие непосредственно к квартирам соседей, все замолчали. Звукоизоляция была превосходной. И только по ночам можно было услышать еле пробивающиеся тихие и безобидные звуки, которые могли скорее убаюкать, нежели разбудить. Не зажигая света, она села на вертящийся гладкий круглый стул и начала играть что-то меланхоличное, медленное.

И снова начались эти видения. Она играла с закрытыми глазами, но ее воображение в это время, переливаясь красками и наполняясь пробуждающимися звуками, рисовало ей какие-то фрагменты ее прошлой жизни, отрывки из увиденных недавно кинофильмов. «Классная» ночью превращалась во что угодно, уступая место снам. Правда, и сны ей снились все так же часто, и по утрам не покидало ощущение того, что это были не сны, а живая реальность. Наталию сначала это пугало. Но прошло уже полгода с того момента, как начались эти видения, но ни на здоровье, ни на психике это не сказалось. А сказалось это скорее на ее финансовом благополучии.

Впервые видения помогли ей как раз больше года назад, когда из учительской музыкальной школы, где она работала, кто-то украл совершенно потрясающий альбом с прелюдиями Шопена – раритетное издание, над которым так тряслась завуч школы, Елизавета Максимовна Бланш. Она чуть не умерла с горя, когда обнаружила пропажу. Вся школа недоумевала по поводу того, кто бы это мог сделать. Дело в том, что альбом пропал как раз в тот момент, когда в школе, кроме самой Елизаветы Максимовны и трех преподавательниц, никого не было. Двери внизу, на первом этаже, были заперты: в учительской отмечался день рождения хоровички. Надо было просто вычислить, когда и кто из присутствующих на этом застолье украл альбом.

Наталия узнала об этом на следующий день. Ей настолько было жалко Бланш, что она думала об этом в течение целого дня, а вечером дома села за рояль и начала играть что-то нервное, громкое и даже неблагозвучное. Словно это играли и не ее руки. И вот тогда она явственно увидела учительскую, накрытый стол с коньяком, икрой и лимоном и даже как будто услышала разговор за столом… Она сидела с закрытыми глазами, и ей казалось, что она находится не у себя дома за роялем, а где-то там, в музыкальной школе. Нечто завернутое в черный целлофан летит из окна прямо в снег. Внизу, под окнами, этот сверток подхватывает мужчина в светлом полушубке. Такой полушубок носит только один известный ей человек – муж хоровички. Его отец – и это ни для кого не являлось секретом – больше двадцати лет был директором туристического агентства.

Придя на следующее утро в школу, Наталия первым делом зашла в учительскую и застала там Бланш, раскрасневшуюся, с растрепанными седыми волосами, безутешно рыдающую у окна. Что поделать, раз такой она сентиментальный человек… Хоровичка, высокая худая женщина с кривоватыми ногами, любительница тем не менее носить короткие узкие юбки, встретившись глазами с Наталией, отвела взгляд в сторону.

– Ну что, так и не нашли? – спросила Наталия, переобуваясь в сиреневого цвета замшевые туфли на шпильках и поправляя массажной расческой и без того аккуратно уложенные самой природой волнистые светлые волосы. Ей никто не ответил. Бланш, не проронив ни слова, вышла из учительской – прозвенел звонок, ее ждали ученики. Хоровичка тоже собралась было покинуть учительскую, но Наталия преградила ей дорогу.

– Я могу сделать так, что вас, Лариса Георгиевна, осудят за кражу дорогостоящего раритетного издания. И никакие адвокаты не помогут.

Она и сама не могла понять, зачем сказала это вслух. Эту фразу она заготовила еще дома, но, уже поднимаясь по лестнице в учительскую, передумала ее произносить. В конечном счете это была ничем не объяснимая самонадеянность, основанная на воспаленном музыкой воображении. А что, если все дело в том, что она просто терпеть не может эту хоровичку, которая раздражает ее своей безвкусицей и тем репертуаром, которым она мучает ни в чем не повинных детей. Создавалось впечатление, что эта Лариса Георгиевна знает одни лишь советские песни, которые пела, еще будучи школьницей или студенткой музыкального училища, и на этом ее познания в хоровой музыкальной литературе исчерпываются. И тут вдруг Наталия увидела такой страх в глазах Ларисы Георгиевны, такой ужас, что поняла: она попала в самую точку.