Также и в трактовках советского права, предложенных Стальгевичем и Миколенко, под "нормой права" фактически имеется в виду норма советского законодательства, которой, в конечном счете, должны соответствовать и другие компоненты предлагаемого ими "широкого" понятия права (правоотношение и правосознание).
При характеристике правоотношения Стальгевич, в частности, отмечал: "Волевой характер правоотношений состоит прежде всего в том, что в них реализуется возведенная в закон воля господствующего класса... Характерной чертой правоотношений является их соответствие нормам права, выраженным в законах и подзаконных актах, и зависимость от них. Нормы права являются необходимым условием или предпосылкой правоотношений"[549]. Критикуя распространенные представления о правоотношении (позицию И.Г. Александрова и др.), Стальгевич считал, что "регулируемые при помощи норм права общественные отношения (базисные или же надстроечные) предусматриваются в нормах права не непосредственно, а в своем юридическом опосредовании, через правовые отношения. Значит, необходимо различать: 1) нормы права, 2) соответствующие им правовые отношения и 3) регулируемые при помощи них общественные отношения"[550].
Но правоотношение, понимаемое как специфическое общественное отношение между лицами, заключающееся в их взаимных правах и обязанностях, остается у Стальгевича производным от "нормы права" (т. е. законодательства) и имеет место лишь постольку, поскольку есть исходная и первичная по сравнению с правоотношением "правовая норма". Приписывание регулирующей роли не "норме права", а "правоотношению" сути дела (вопреки мнению Стальгевича) не меняет, поскольку этот промежуточный ("опосредствующий" регулятор общественных отношений) в свою очередь уже "урегулирован" законодательством ("нормой права").
В этой связи С.Ф. Кечекьян отмечал: "Рассуждения А.К. Стальгевича были бы оправданы, если бы правовые отношения предшествовали норме права и складывались независимо от нее, а этого-то как раз и нет в действительности"[551].
В 60-х годах Стальгевич вернулся к своим прежним представлениям о праве, по существу совпадавшим с подходом Стучки. Большая заслуга Стучки, по оценке Стальгевича, состояла в том, что "И.И. Стучка не сводил право к одним лишь нормам права, а, рассматривая право как сложное общественное явление, различал в нем различные стороны, формы его выражения и осуществления, которыми являются: правовые отношения, нормы права и правосознание"[552].
Трехчленная концепция Стучки (право как единство правовой нормы, правоотношения и правосознания) была (с определенными модификациями и уточнениями) поддержана и развита и в упомянутой статье Я.Ф. Миколенко.
Критикуя определение 1938 г. и в целом "узконормативное" толкование права за сведение всего права лишь к нормам права, Миколенко полагал, что право тождественно юридической надстройке и включает в себя все три формы правовых явлений — правовую норму, правоотношения и правосознание, причем "общее понятие юридической надстройки, т. е. общее понятие права, не исключает раздельных понятий правосознания, правовых норм и правовых отношений".
Однако Миколенко считал, что в общем определении права необходимо выразить сущность права как части всей надстройки, а не перечислять все эти три формы его проявления. "Сущность права, в том числе и общенародного,.— писал он, — можно определить следующим образом: право — это закрепляемый и охраняемый государственной властью порядок общественных отношений в качестве волевых отношений"[553].
Под "нормой права" Миколенко имеет в виду положение государственного нормативного акта (норму законодательства), а под правоотношением и правосознанием — формы осуществления этой "правовой нормы". Даже "правосознание" выступает в трактовке Миколенко как "законосознание" (как законосоответствующее и законопослушное сознание). Так, по поводу беспокойства сторонников официального "правопонимания" о возможном противопоставлении правосознания "нормам права" в контексте "широкой" трактовки права Миколенко замечает: "Верно, что иногда нежелание соблюдать закон прикрывается ссылкой на революционное, социалистическое правосознание, что нередко этим маскируется незнание действующего законодательства. Но на каком основании эти не -соответствующие нормам права взгляды следует относить к понятию правосознания? И почему необходимо отказаться рассматривать правосознание как необходимый элемент права только потому, что кто-то свои противоречащие нормам права взгляды облычно пытается выдавать за правосознание?"[554].
Согласно такой концепции, не только "право" подменяется "действующим законодательством", но и сами представления, мысли, осознание права признаются лишь постольку, поскольку не выходят за рамки "закона", не расходятся с официально установленным и дозволенным. Парадокс состоит в том, что вопреки своим установкам и устремлениям "широкий" подход, фактически оперировавший неправовым законодательством, распространял его влияние в расширенном пространстве своего "правопонимания".
В целом полемика представителей "широкого" понимания права против сторонников "узконормативного" подхода носит непринципиальный характер, поскольку в фактически неправовой ситуации оба направления в одинаковой мере базировались на априорной предпосылке о наличии "советского социалистического права", которое по существу отождествлялось с советским законодательством. Под "нормой права" в обоих случаях имеется в виду норма законодательства, производными которой являются компоненты более "широкого" понимания права ("правоотношение" и "правосознание").
При таком соотношении "правовой нормы", "правоотношения" и "правосознания" в рамках "широкого" подхода очевидна логическая некорректность включения в определение понятия права кроле норм также и производных от нее элементов. Основная характеристика здесь уже дана и задана "нормой", и ее производные ничего существенного для понятия не добавляют. "Широкий" подход по существу является "нормативным" (можно сказать, "широконормативным") в том же самом смысле (исходное и определяющее значение нормы неправового законодательства, трактуемой в качестве "нормы права"), что и "узконормативное" направление. "Расширение" здесь "узких" мест сути дела не меняет.
Вместе с тем следует отметить, что появление "широкого" подхода к пониманию права стало большим позитивным событием в советской юридической науке[555]. Своей критикой определения права 1938 г. сторонники "широкого" подхода нарушили сложившуюся монополию официального "правопонимания" и положили конец "монолитному единству" на "правовом фронте". С возникновением и укреплением нового подхода начался медленный, но неуклонный процесс движения от прежнего "единомыслия" к плюрализму научных взглядов и позиций в советской юриспруденции.
"Широкий" подход к праву был встречен критикой со стороны защитников официального ("узконормативного") "правопонимания"[556]. При этом стереотипными стали обвинения "широкого" подхода в ослаблении "нормативности" права, отступлении от принципа социалистической законности, игнорировании специфики права, перечеркивании "достижений" советской юридической науки на базе официального определения 1938 г. и т. д.
