В духе такого толкования советского государства как диктатуры пролетариата, не ограниченной никакими (в том числе, конечно, и своими, советскими) законами, Каганович, далее, весьма откровенно констатировал подлинное место и значение "законов" в условиях пролетарской диктатуры: "Конечно, все это не исключает закона. У нас есть законы. Наши законы определяют функции и круг деятельности отдельных органов государственной власти. Но наши законы определяются революционной целесообразностью в каждый данный момент"[360].

Подобный "закон" — орудие диктатуры пролетариата и средство революционной законности, а вовсе не фактор "правопорядка", как это пытался изобразить Малицкий.

Там, где "закон" лишен объективных правовых свойств и качеств и представляет собой лишь инструмент конъюнктурно-поли-тической "целесообразности", там и соответствующая "законность" по существу и фактически подменяется той же самой "целесообразностью". Такая "законность" на самом деле не означает реального действия "законов целесообразности", поскольку неправовые законы уже в силу своих пороков вообще не в состоянии действовать стабильно, последовательно, неуклонно. Подобная "законность" лишь означает, что соответствующие "законы" действуют там, тогда и так, где, когда и как это целесообразно, и бездействуют, нарушаются, игнорируются во всех остальных случаях. Выборочное и произвольное действие "законов целесообразности" и соответствующей "целесообразной законности" — их как бы генетическое, заранее запрограммированное, неотъемлемое свойство, а не некий случайный или внешний недостаток. Беззакония на почве таких "законов" — лишь неизбежное следствие и продолжение их неправовой природы и антиправового характера.

Так что наличие советских законов еще не делает пролетарско-коммунистическую диктатуру правовым государством.

20-е и первая половина 30-х годов (вплоть до совещания 1938 г. по вопросам науки советского государства и права) отмечены борьбой различных направлений правопонимания в советской юридической науке. В центре дискуссий находились две наиболее влиятельные в то время концепции — подходы Стучки и Пашуканиса.

Как борьба между этими двумя направлениями, так и споры вокруг них довольно чутко отражали тенденции и пульс социальных, политических и идеологических изменений в стране. Последовательно ужесточавшаяся полемика выродилась в конечном счете во взаимные обвинения.

Под воздействием партийно-политических решений и установок конца 20-х — начала 30-х годов о нэпе, коллективизации, темпах индустриализации, борьбе против различных "уклонов" и т. д. представители различных направлений правопонимания вносили существенные изменения и коррективы в свои подходы к проблемам права и государства. Под лозунгом преодоления отрыва "теории от практики" роль и назначение общественных наук, включая и юридическую, сводились к апологии "генеральной линии" партии, ее идеологии и практической политики.

Так, авторы передовой статьи ведущего юридического журнала того времени "Советское государство и революция права", отмечая в соответствии с решениями XVI съезда ВКП(б) о вступлении Диктатуры пролетариата "в последний этап нэпа", подчеркивали:

"Отставание теории от практики мы сейчас должны преодолеть и преодолеем, если для этой работы теоретики возьмут проблемы, поставленные в резолюциях съезда, если они сделают их основным содержанием своих теоретических разработок"[361].

Прямая ориентировка на дальнейшую политизацию юридической науки (в духе тогдашней политической практики и "курса партии" на борьбу против правых и левых, против троцкистов и бухаринцев, против "оппортунизма" и буржуазной идеологии) содержалась уже в установочном докладе Л. Кагановича в Институте советского строительства и права Коммунистической Академии (4 ноября 1929 г.)[362].

Не только буржуазные юристы, но и часть коммунистов-государствоведов, по его оценке, оказались "в плену у старой буржуазной юридической методологии"[363]. Каганович свои обвинения пояснил так: "Вместо глубокого анализа социальной природы и классовых задач советского государства, они просто изучают правовую форму нашего государства"[364]. Для преодоления подобного положения дел в юридической науке он призвал ученых-юристов активизировать борьбу с оппортунизмом, внести в науку "политические споры", развернуть и в этой сфере большевистскую критику и самокритику, охватившую всю страну.

В русле усилившейся борьбы на "правовом фронте" против "буржуазного юридического мировоззрения" каждое из тогдашних направлений правопонимания спешило внести свой вклад в обоснование практики свертывания нэпа и допущенных при нэпе норм буржуазного права, в оправдание насильственных, антиправовых методов индустриализации и коллективизации, "наступления социализма по всему фронту".

Вслед за выступлением Кагановича передовица "Советского государства и революции права" подчеркнула, что "указания т. Кагановича должны быть в центре внимания теории государства и права"[365]. В духе установок на усиление критики журнал отмечал, что "механическая методология Бухарина" нашла отражение также и в работах Стучки и Пашуканиса.

Правда, заслуги этих двух ведущих теоретиков пока не отрицались. Стучка, по оценке передовицы, первый начал систематическую разработку марксистской теории права и указал классовый характер всякого права. Вместе с тем журнал отмечал в качестве недостатков позиции Стучки упрощенный, недиалектический подход к праву, отождествление правовых и экономических отношений, игнорирование "формальной стороны правовой надстройки" и т. д.[366]

Позиция Пашуканиса соответственно характеризовалась в это время следующим образом: вскрыл фетишизм буржуазного права и подверг критике всю систему буржуазного права, но имеющиеся в его подходе формалистические ошибки не дают возможности развернуть разработку вопросов классовости права, взаимодействия государства и права и в особенности — проблемы советского права[367].

В статье советское право определялось как "форма политики пролетариата", как "одна из форм политического воздействия пролетариата"[368]. Утверждалось, что советское право — "качественно отличное право по сравнению с правом феодальным или буржуазным"[369]. Вместе с тем с позиций Пашуканиса критиковалась концепция "пролетарского права" (подход Стучки и др.) и отвергалась возможность законченной и внутренне согласованной юридической системы советского права. "Авторы пролетарского права, — отмечалось в передовице журнала, — не имеют храбрости прямо начать ревизию Маркса и Ленина в этом вопросе. Поэтому они вынуждены строить особо сложные конструкции. Оказывается, что буржуазное по форме право действительно будет при социализме, но вот в переходный период действует не "буржуазное" право, а пролетарское, так как здесь "не применяется одинаковый масштаб". Получается странный вывод. Пролетариат имеет сейчас пролетарское право, а затем, когда в условиях ожесточенной классовой борьбы построит социализм, то в награду получит "узкие горизонты буржуазного права"[370].