— Случилось что-нибудь серьёзное? — встревоженно спросил Звенигора.

— Нет… ничего особенного… Короче говоря, в наших краях снова объявились Гамид и… Сафар-бей, — тихо ответил воевода, и Арсен заметил, как болезненно задёргалась у него левая щека. Но Младен пересилил себя и дальше говорил твёрдым голосом: — На днях Драган по моему приказу произвёл глубокий разведывательный выезд к Загоре и Сливену. Мы узнали, что войско великого визиря Ибрагима-паши после неудачного похода на Украину, где оно потерпело поражение под Чигирином, возвратилось назад и стало на постой на всю зиму в Болгарии. Вернулись в Сливен также Гамид и Сафар-бей со своими отрядами.

— Неужели они помирились, Драган? — быстро спросил Якуб.

— Наши люди рассказывают, что отношения у них весьма холодные. Отряды их расквартированы в разных частях города. Сами они почти не встречаются. Разве что по служебным делам у околийного паши.

— Постойте, постойте, я что-то не понимаю вас… — прервал друзей Арсен. — О какой ссоре между Сафар-беем и Гамидом идёт разговор?

— Да, ты же этого не знаешь, Арсен, — сказал Младен. — Помнишь наш разговор с Сафар-беем в Чернаводском замке? После этого ага имел стычку с Гамидом и порвал с ним дружбу. Он даже ушёл от Захариади, известного лекаря, у которого лечился и Гамид. Узнав об этом, Якуб возвратился в город и две недели лечил Сафар-бея…

— Ненко, — вставил Якуб. — Не Сафар-бея поставил я на ноги, а твоего сына, Младен, который без меня мог бы лишиться руки, а то и самой жизни… Рана у него была неглубокая, но опасная. Он потерял много крови. Немало пришлось повозиться с ним. И, кажется, он благодарен мне… Правда, все мои уговоры, чтобы он бросил службу в янычарском корпусе и признал Младена и Анку родителями, успеха не имели. Как только Ненко выздоровел, он сразу же выступил с отрядом в поход на Украину.

— Тысячи, если не десятки тысяч, воинов сложили там головы, а Гамид и Сафар-бей вернулись целы и невредимы, — с горечью в голосе произнёс Младен.

— Младен!.. Не говори так о Ненко!

— У меня нет больше сына, Якуб…

— Но ведь Анка думает иначе!

— Она мать. К тому же она тяжело больна… Но не об этом сейчас разговор, друзья. Я хочу говорить сегодня только о Гамиде. Мы все трое — Якуб, Арсен и я — имеем много причин ненавидеть этого человека лютой ненавистью и жаждать его смерти! Но, вопреки нашему горячему желанию, этот изверг до сих пор ходит по земле и сеет зло. Настало время расквитаться с ним за все его дела! Мы не должны упустить такой удобный случай: Гамид целую зиму вынужден находиться в Сливене. Так воспользуемся этим, друзья!

— Я давно об этом говорю, Младен, — сказал Якуб.

— Да. Однако ж Гамид только сейчас появился в наших краях.

— Я не хотел бы убивать его из-за угла. Для него это слишком лёгкая смерть! Мы должны выкрасть его и судить нашим судом! — горячился Якуб.

— Я полностью согласен с тобою, Якуб. А что скажут наши молодые друзья?

— Я Гамида не знаю, — сказал Драган, — но, конечно, я с вами всегда.

— Присоединяюсь к вашему союзу, — произнёс Звенигора. — У меня тоже есть что сказать этому выродку! Дайте только на ноги стать!

— Через две недели ты будешь вполне здоров, Арсен. Раны затянутся, а сил тебе не занимать. К тому же они будут прибывать с каждым днём, — успокоил казака Якуб.

— Итак, решено: все наши помыслы, все усилия направим на то, чтобы покарать мерзкого пса Гамида! — сказал Младен. — Драган, предупреди наших людей в Сливене, чтобы следили за каждым его шагом!

— Он очень осторожен, собака, — ответил Драган. — Из дома почти не выходит. А если и выходит, то с охраной.

— Ну что ж, возьмём вместе с охраной. Пойдём всем отрядом! Если ж не удастся поймать, рассчитаемся на месте! Никаких других действий против врага не будем предпринимать, пока не покончим с этим негодяем! — Младен протянул руку, и сразу же три руки протянулись навстречу и сплелись в крепком пожатии. — Клянёмся: до тех пор пока жив наш враг, мы не отступим от нашего договора! Если смерть сразит кого-нибудь из нас, другие отомстят Гамиду и за него!

— Клянёмся!

Прошёл месяц. Звенигора поправился, набрался сил на гайдутинских харчах и горном приволье. На щеках заиграл румянец, а в глазах появился жизнерадостный блеск.

Не узнать было и его друзей. Роман ходил гоголем. К его пшеничному чубу и ярко-синим глазам очень шёл гайдутинский наряд: белый кожушок с черно-красной вышивкой и узкие белые штаны, заправленные в мягкие юфтевые сапоги. Звенигора шутил: «Ты, Роман, как девица! Хоть замуж выдавай!» Пожилой Грива посерьёзнел, стал ещё кряжистей и крепче. А пан Мартын, ощутив, как снова в жилах заиграла кровь, принял постепенно свой обычный высокомерный вид. Гордо задирал голову, а старательно подстриженные усы, прежде взлохмаченные и опущенные книзу, молодецки закручивал вверх.

Но в гайдутинском стане радости не было: тяжело болела Анка. В последнее время ей стало совсем плохо.

Сразу после разгрома в Чернаводе и встречи с сыном она долго тосковала, прихварывала. Густая сизая изморозь покрыла её густые волосы, под глазами легли глубокие синие тени. Однако летом и осенью, пока было тепло, она ещё держалась на ногах. А когда над Планиной прошумели осенние дожди, а потом закрутили холодные метели, жёнщине стало намного хуже. Жаловалась на боли в левом боку, на одышку, мёрзла, несмотря на то, что гайдутины с утра до ночи топили в хижине. Златка не отходила от матери, поила её горячим козьим молоком с горным мёдом, давала снадобья, приготовленные Якубом, обкладывала ноги мешочками с горячими отрубями и песком.

Воевода Младен осунулся и постарел.

Однажды весь стан всполошился. Слух о том, что Анке стало ещё хуже, мигом облетел хижины, и гайдутины высыпали наружу. Звенигора и Драган зашли в дом воеводы. Здесь пахло настоями трав и зеленой хвоей, раскиданной по земляному полу.

Анка лежала на высоко взбитых подушках, тяжело дышала. У неё в ногах сидела Златка. По щекам её сбегали слезы. Якуб подогревал над огнём какое-то ароматное питьё.

Звенигора и Драган остановились у порога.

Воевода, склонившись к жене, шептал:

— Анко, Анночко, что это ты надумала?.. Подожди весны — тепла, солнца! Я возьму тебя на руки, подниму на высокую гору, оттуда взглянешь на всю Болгарию. Может, милые виды её вдохнут в тебя новые силы, а тёплый весенний ветер с Белого моря отогреет твою кровь… Не болей так, моя дорогая! Не причиняй мне, и Златке, и всему нашему товариству горе! Анко!..

Он опустился перед кроватью на колени, взял бледные, исхудавшие руки жены, прижал их к щекам. Плечи вздрагивали от рыданий, которые он пытался сдержать неимоверным усилием воли.

Златка мокрым платочком тщетно вытирала слезы. Якуб перестал помешивать в горшочке, закусил губу. Звенигора и Драган опустили головы.

Анка улыбнулась болезненно, виновато.

— Младен, любимый мой! Не видать мне больше наших милых гор, нашей Планины… И не вынесешь ты меня на высокую гору… Разве что мёртвую… чтоб я вечно смотрела на родную Болгарию… Но и оттуда я не увижу своего сына… своего Ненко… Я так хочу встретиться с ним… в последний раз… Хочу насмотреться на него… перед смертью. Ибо за жизнь не насмотрелась…

Она замолчала и отвернулась к стене.

Младен растерянно оглянулся вокруг.

— Но это же, милая, невозможно сделать, — сказал он тихо. — Ненко — янычар. Он в Сливене… Ты не можешь поехать к нему, а он…

В хижине нависла долгая мрачная тишина. Потрескивали дрова в очаге, гудело в трубе. Слышалось хриплое, прерывистое дыхание больной.

— А он… может прибыть сюда! — раздался вдруг голос Звенигоры.

Анка встрепенулась, подняла голову.

— Как?

Младен удивлённо, с горечью взглянул на казака. Но Арсен и не заметил этого.

— Мы привезём его сюда!

Воевода резко поднялся. В его глазах вспыхнул гнев.

— Арсен, ты понимаешь, что говоришь? — И, понизив голос до шёпота, добавил: — Ты обезумел! Ожидание, надежда придадут больной силы. Эти дни она будет жить, чтобы дождаться встречи… Но если Ненко не приедет, это убьёт её!