— Это абсолютная правда, — мрачно подтвердил Сардул, — но я все же не поверил бы в это, если бы такой сагиб, как мой старый майор Макгрегор — не он ли в Кандагаре принял на себя пулю, предназначенную мне — посмотрел мне в глаза и сказал, что это — ложь. Жаль только, что Кармик-аль-Исмит не такой, и сегодня таких сагибов уже не осталось, — добавил старый солдат с горечью, — а сама армия — лишь жалкое подобие того, чем была когда-то. Знали бы вы сегодня, какие были офицеры — если бы видели Сэйл-сагиба или Ларринш-сагиба [110]или сагиба Коттона — вот это были люди! — (Поскольку Сардул служил в Афганистане, я ждал, что он назовет и имя Ифласс-ман сагиба, но он так и не сделал этого, старый ворчливый ублюдок.) — Они бы скорее умерли, чем покрыли бесчестьем своих сипаев; они называли нас своими детьми и мы были готовы идти за ними даже в преисподнюю! Но теперь, — тут он снова покачал головой, — все это кутч-сагибы, не пукка-сагибы, да и рядовые английские солдаты ничуть не лучше. В дни моей юности английский воин называл меня братом, протягивал мне руку, предлагал мне свою флягу с водой (конечно же, не понимая, что я не могу взять ее). А теперь эти ничтожные людишки плюют на нас, называют нас обезьянами и хубши, и рвут наши священные шнурки!
Большая часть всех этих разговоров была полной ерундой и я не сомневался, что тут не обошлось без провокаторов, разжигающих недовольство всеми этими бессмыслицами насчет смазки для патронов и нечистой пищи. Я чуть не сказал об этом вслух, но подумал, что будет неразумно привлекать к себе внимание — да и к тому же, по большей части, это не была столь уж горячая тема, чтобы воспринимать ее слишком серьезно. Я знал, что все солдаты уделяют крайне серьезное внимание своей религии — в особенности индусы — и предполагал, что если инциденты вроде этого, со священным шнурком, возмутят их, все старые обиды выплывут наружу — но вскоре буду забыты. Однако должен признаться, что то, что Сардул сказал про британских офицеров и солдат, напомнило мне о предчувствиях Николсона. С момента моей вербовки на службу я редко видел британских офицеров, кроме как на парадах. Похоже, они с полным спокойствием оставляли свои войска на джемадарови прочих унтер-офицеров — конечно же, «Мусор Эддискомба» [XVII*] — и, несомненно, порядка в британских частях гарнизона Мирута было значительно меньше, чем, скажем, в Сорок четвертом полку, памятном мне по прежним афганским денькам или полку горцев Кэмпбелла.
Я получил явное доказательство этому день или два спустя, случайно столкнувшись на базаре с драгуном: этот грубиян пер напролом и наступил мне на ногу.
— С дороги, черномазый ублюдок! — заорал он, не видишь, что-ли, банчутс,что перед тобой сагиб?
Драгун замахнулся было на меня кулаком, но я просто положил руку на рукоять моего ножа и глянул исподлобья — и тот не решился ни на что большее. — Иисусе! — только и проговорил он и прибавил шагу.
Лишь отойдя на другой конец улицы, он отважился поднять камень и швырнуть им в меня — разбив какое-то блюдо на лотке неподалеку — и смылся.
«Я запомнил тебя, парень, — подумал я, — и настанет день, когда тебя схватят и наславу выпорют». (Что я и сделал, когда возникла возможность.) Я никогда еще не был так зол — этот негодяй, зачатый в помойной канаве Уайтчепела, посмел наступить мне на ногу! Стоит сказать, что если бы двумя месяцами раньше он сделал бы то же самое с каким-то туземным солдатом, я бы и глазом не моргнул — да и теперь, наверное, тоже: эти черномазые понимают только пинки. Но я — совсем другое дело и должен вам сказать, что чувствовал я себя после этого препаршиво, так как не мог отплатить этой свинье той же монетой. Так что старый Сардул во многом был прав. Британцы теперь не испытывали к туземным солдатам того уважения, как в мои юные годы; возможно, мы тоже раздавали черномазым затрещины и пинки (помню, я и сам это делал), но все же к сипаям относились получше, чем к остальным.
Сомневаюсь также, чтобы кто-нибудь из командующих прежних дней допустил что-либо вроде парадов с проповедями, на которые решился Кармайкл-Смит. Сначала я было не поверил казарменным сплетням, но уже в первое же воскресенье, этот англиканский факир с физиономией гробовщика, преподобный Рейнольдс, делал нам смотр на майдане и нам пришлось выслушивать в его исполнении притчу о блудном сыне — как вам это понравится? Рейнольдс читал нам ее по-английски из Библии, а риссалдар,ощетинившись бакенбардами, стоял рядом по стойке «смирно», в полном парадном мундире, и орал на весь плац свой собственный перевод:
— У заминдара [111]было два сына. Это был сумасшедший заминдар, поскольку он еще при своей жизни отдал младшему его часть наследства. Несомненно, ему пришлось занять для этого денег у ростовщика. Конечно, младший сын потратил все, кувыркаясь со шлюхами на базаре и без меры потребляя шераб. [112]А когда деньги закончились, он вернулся домой, а его отец выбежал встретить его, так как был очень рад — одному Богу известно, почему. И в глупости своей, этот сумасшедший отец убил свою единственную корову — он, очевидно, не был индусом — и они праздновали, поедая ее мясо. А старшему сыну, который был очень ответственным и оставался дома, стало завидно — не могу сказать, почему — разве что корова составляла его часть наследства? Но отец, который не любил старшего сына, отругал его. Эта история была рассказана Иисусом евреям, и если вы поверите в нее, то не попадете в рай, а вместо этого воссядете по правую руку английского лорда Бога-сагиба, который живет в Калькутте. И там вы будете играть на музыкальных инструментах по приказу Сиркара. Парад — р-разойдись!
Не знаю, когда мне еще более пришлось устыдиться моей церкви и моей страны. Я не более религиозен, нежели любой человек — то есть я соблюдаю все внешние приличия и по праздничным дням читаю вслух заповеди Господни, потому что этого ожидают от меня мои арендаторы — но я никогда не был таким дураком, чтобы путать религию с верой в Бога. Многие священнослужители вроде этого невыразимого Рейнольдса поступают неправильно — и самоуверенно остаются слепыми ко всему тому злу, которое могут нанести. Этот идиот был так упоен своими проповедями, что просто не мог понять, каким он выглядит дурно-воспитанным и агрессивным. Полагаю, он считал индусов высоких каст упрямыми детьми или пьяными уличными торговцами — грешными и недалекими, но вполне созревшими для стези спасения, если только он укажет им путь. Он стоял, со своим елейным жирным лицом и поросячьми глазками, благословляя нас с пеной у рта, в то время как мусульмане едва сдерживали смех, а индусы — просто кипели от возмущения. Лично я бы нашел все это забавным, если бы не мысль, что все эти безответственные христианские подвижники только осложняют проблемы для армии и Компании, у которых и без того хватает работы. Все это было глупо и абсолютно не нужно — ведь всех этих языческих суеверий, несмотря на их кажущуюся бессмысленность, все же было достаточно для того, чтобы держать это отребье в узде — а для чего же еще нужна религия?
Тем не менее подобные дикие попытки спасти души индийцев предпринимались не только в Мируте, но и во многих других местах, в зависимости от религиозного пыла местных командиров и, по моему мнению, стали основной причиной последовавших волнений. [XVIII*] Я не одобрял этого — но не мог ничего с этим поделать. Кроме того, были и более важные вещи, которым мне следовало уделять внимание.
Через несколько дней после парада на майдане было устроено место для состязаний — гимхана,а я должен был выступать от разведчиков в соревнованиях по незабази. [113]Помимо моих успехов в освоении языков и любовных приключениях, кавалерийское дело было моим единственным достоинством, а владеть пикой меня еще раньше здорово научил Мухаммед Икбал, так что неудивительно, что я собрал больше всего колец и собрал бы еще больше, если бы подо мной был более известный мне скакун и если бы моя пика не треснула в последнем заезде. Но и этого было достаточно, чтобы взять приз и старый Кровавый Билли Хьюитт, командир гарнизона, почтил сломанное острие моей пики перед шатром, в котором собрались сливки Мирутского общества — леди вежливо поаплодировали, сидя в своих кринолинах, а джентльмены стояли за их стульями.
