Мадридский договор, подписанный между Испанией и Англией 8 июля 1670 года, гласил, что отныне две великие державы намерены жить в мире.

Модифорд получил об этом известие из Лондона «ближе к осени». 18 декабря он отписал лорду Арлингтону, что направил адмиралу Моргану копию государственного договора. Когда именно это было сделано, в послании не уточнялось. Однако капитан корабля, отправленного на поиски Моргана, вернулся на Ямайку, не сумев выполнить поручение:

– Я добрался до острова Ваку через несколько дней после отплытия эскадры адмирала.

Модифорд адресовал лорду Арлингтону новое донесение: им направлено на поиски Моргана другое судно, которое, как он надеется, «вручит адмиралу известие о договоре до того, как он совершит какой-либо враждебный Испании акт». Видимость была соблюдена. Губернатор не учел, что в архиве останется письмо Моргана, в котором тот извещал, что отплывает с Коровьего острова 15 декабря. Но кто станет сверять даты, если экспедиция пройдет благополучно?

Остров Провиденсия, 22 декабря 1670 года, десять часов утра. Орудия всех флибустьерских кораблей обрушивают огонь на два форта, стерегущие гавань; по морю плывут клочья черного дыма, стоит адский грохот, в паузах слышны отрывистые мушкетные залпы. На берег высажен десант, который продвигается к стенам фортеций под плотным огнем защитников. Классическая картина. Быть может, сухое описание ее покажется банальным, но, присмотревшись внимательнее, мы обнаружим, что бой разворачивается весьма странным образом.

Флибустьеры, стреляя из мушкетов и пистолетов, надрываются от хохота, причем видно, что стреляют они в воздух, а не в сторону крепости; защитники отстреливаются, тоже хохоча во все горло и весело перекликаясь; канониры обеих сторон, не глядя, подносят к орудиям фитили: совершенно ясно, что выстрелы – холостые.

Да, перед нами театральное действо, имитация боя, идея, которая родилась у губернатора острова Провиденсия. В ответ на предложение сдаться он направил Моргану послание, оставшееся уникальным документом в анналах испанской военной истории:

«Я решил сдать остров, поскольку не имею сил защищать его против столь могучей армады. Однако я прошу адмирала Моргана прибегнуть к военной хитрости, дабы я сумел сохранить свою репутацию и репутацию моих офицеров».

Далее следовала целая программа фальшивой битвы, причем настолько подробно разработанная, что мы вправе осведомиться, не заготовил ли губернатор ее заранее – на всякий случай. Непонятно лишь одно: неужели испанец, в самом деле, верил, что секрет, в который были посвящены сто девяносто солдат его гарнизона и около двух тысяч моряков Моргана, останется секретом? Как бы то ни было, Морган дал свое согласие, присовокупив, что при малейшем вероломстве поддельная битва обернется для испанцев кровавым побоищем. Но все прошло как по писаному. Единственная печальная нота во всем эпизоде прозвучала в момент, когда губернатор, отдавая свою шпагу, зарыдал.

Как можно было прибегнуть к жестокости после столь легкой победы? Вместо привычных дознаний на острове царило сердечное согласие. Флибустьеры галантно раскланивались с дамами, а в качестве трофеев забрали лишь порох из крепостей. Морган приказал разрушить укрепления, а в губернаторской резиденции разместил небольшой гарнизон. На острове нашлись каторжники-индейцы, хорошо знавшие Панамский перешеек.

Параллельно с этими мероприятиями Морган отправил под командованием капитана «Мэйфлауера», Джозефа Брэдли, авангард в четыреста человек с заданием захватить крепость Сан-Лоренсо в устье реки Чагрес. Уходившие обменялись веселыми шуточками с коллегами, остававшимися на Провиденсии. Опереточная баталия, райская природа зеленого острова превращали начало экспедиции в загородный пикник – все виделось легким и доступным. Казалось, и дальше они будут – лететь от победы к победе.

Это впечатление еще больше укрепилось, когда главные силы армады, подойдя 11 января 1671 года к Чагресу, узнали, что отряд Брэдли успел захватить форт Сан-Лоренсо. При виде английского флага, развевавшегося над крепостью, на кораблях поднялось ликование. Оно охватило не только рядовых матросов, но и штурманов, и капитанов. Головные суда, распустив паруса, на полном ходу устремились в устье. Результат: «Сатисфекшн» и еще три корабля наскочили на берег. А налетевший ночью норд доконал потерпевшие аварию суда. Жертв, к счастью, не оказалось. Тем временем Моргану доложили, что штурм крепости Сан-Лоренсо никоим образом не напоминал шутовское действо на Провиденсии. Потери флибустьеров исчислялись в сто десять человек убитыми и восемьдесят ранеными. Из трехсот четырнадцати защитников цитадели в живых осталось лишь тридцать, среди них – ни одного офицера.

– Немедленно приступить к ремонтным работам! – распорядился Морган.

Триста человек были оставлены охранять Сан-Лоренсо и корабли на якоре у входа в устье. Стоя на верхней площадке крепости, возвышавшейся на холме, адмирал смотрел на хорошо знакомое Флибустьерское море. Синяя гладь величественно серебрилась под солнцем. Это зрелище немного успокоило его. У подножия крепости ютились разноцветные домишки селения Чагрес. Оно слыло гиблым местом: желтая лихорадка и холера из года в год собирали здесь обильную жатву. А дальше к югу начиналась сельва.

Работы при сооружении Панамского канала в XIX веке изменили конфигурацию реки Чагрес. А тогда, в 1671 году, широкая в устье, она резко сужалась в нескольких километрах выше по течению. Ширина ее была не больше сорока метров, и река мчалась, стиснутая меж высоких, обрывистых берегов, заросших неприступной чащобой. Форт Сан-Лоренсо скрылся из виду еще до того, как экспедиция добралась до места сужения реки.

Войско насчитывало тысячу четыреста человек, семь баркасов, пятьдесят шесть шлюпок и пирог; собрать и рассадить его – уже одно это было непростой задачей. Когда наконец тронулись в путь, солнце стояло в зените. В девственном лесу царила тишина, прерываемая трелями птиц и стрекотом насекомых. С обоих берегов несся запах мимоз, дурмана, огромных цветов жасмина и псидиума. Потоки пьянящих ароматов смыкались над водой, образуя как бы вторую, воздушную реку.

Флибустьеры с удивлением принюхивались к необычной гамме запахов, в которой им знаком был лишь залах их потных тел. «Мы были стиснуты, как сельди в бочках, в баркасах и пирогах», – писал Эксмелин. У Моргана не было другого выхода: лодок было мало, а народу – много, и все, как он считал, потребуются в бою. Перед посадкой адмиралу пришлось скрепя сердце отказаться от продовольствия. Оставалось надеяться на «подножный корм» – селения и испанские посты, расположение которых было известно из донесений лазутчиков.

Через несколько часов пираты, разморенные жарой и мерным плеском весел, начали дремать в лодках. Внезапно их вырвал из сна пронзительный треск с обоих берегов: аисты, разноцветные попугаи ара и обезьяны дружным хором приветствовали пришельцев. Огромные бабочки зароились над лодками. Гребцы-индейцы отвечала обезьянам гортанными выкриками. Флибустьеры, приободрившись, затянули песню. Вытянувшаяся по реке гигантская вереница разномастных посудин напоминала праздничную процессию.

Лодки медленно двигались против течения. Лоцманы-индейцы, вызволенные с испанской каторги, с удовольствием узнавали родные места. Задирая головы к верхушкам деревьев, они по солнцу следили за временем. Близились сумерки, вода наливалась свинцом по мере того, как темнело небо. Песни смолкали. Неясные громады берегов, казалось, совсем стиснули реку, запах болотной тины все отчетливей проступал сквозь аромат цветов. Лодочная флотилия входила в зону порогов, движение совсем замедлилось.

Наконец выдалось спокойное место, лоцманы жестами указали на небольшой островок посреди реки. Пора – ночь была совсем близко, через несколько минут наступила кромешная тьма. Прижавшись друг к другу в узких скорлупках, бесстрашные флибустьеры озирались вокруг, тревожно прислушивались к ночному концерту сельвы. Кто слышал хоть раз в жизни эту какофонию, тот не забудет ее никогда. Свист, квохтанье, плеск, щелканье клювов, треск сухих веток, скрежет, улюлюканье, бесконечные вскрики птиц пересмешников и сотни других самых невероятных звуков. А в интервалах явственно доносился хриплый рык ягуара.