Ужиук, торжествуя, принялся потрошить животное, приговаривая:

– Ужиук – великий вождь, он хочет есть.

– Черт возьми! – вскричал Дюма.– Я тоже великий вождь, ведь это я убил моржа.

Приметы весны.– Появление арктических птиц.– Молочный суп.– Восемьдесят седьмой градус северной широты.– Облака.– Ложное солнце.– Буря.– В осаде.– Холод.– На горизонте замерзшее море.

Вопреки ожиданиям, столбик термометра все время держался на отметке десяти – двенадцати градусов ниже нуля. Бывавшие в Баффиновом заливе китобои не переставали удивляться такой умеренной температуре.

По мере перемещения лодок на север морской горизонт становился все шире. Протоки среди льда превратились в настоящие реки, устремленные к северо-востоку, где по-прежнему вырисовывались очертания высоких, покрытых голубоватым льдом скал. То и дело в вышине появлялись гагары, утки и другие морские птицы, летевшие с юга на полюс. Вестники весны. Не служило ли это доказательством того, что на юге теплее?

– Такая жалость, что нет у меня ни охотничьего ружья, ни дроби,– заметил Дюма.

– До чего же вы кровожадны! – воскликнул парижанин.– Неужели вам не жаль этих бедных птичек? Ведь мы и так сыты: ваш молочный суп был вчера просто восхитителен.

Фарен не шутил. Кок ухитрился накануне раздобыть молока, и это под восемьдесят шестым градусом северной широты. Дело в том, что пойманный Ужиуком морж оказался самкой. Повар вырезал у нее вымя, вылил в ведро молоко и приготовил очень вкусный суп с сухарями. Тушу разделали, и съестные припасы, ко всеобщей радости, значительно увеличились.

Седьмого апреля путешественники достигли восемьдесят седьмой параллели.

До полюса оставалось всего триста километров. Итак, оказалось, доктор Хейс прав: у полюса море свободно ото льда. Все радовались и веселились, только капитан был задумчив и внимательно вглядывался в горизонт с северной стороны, где собирались кучевые облака, такие же, как на юге. По крайней мере, раз десять поглядел он на быстро падавший барометр.

Облака на юге сгущались. С севера дул умеренно теплый ветер, а с юга – резкий, холодный.

«Какой же восторжествует?» – с тревогой спрашивал себя де Амбрие. Во всяком случае, лодки лучше убрать. Пришлось искать убежище.

Капитан велел взять курс на скалы, отыскал там небольшую бухточку для флотилии и приказал вытащить лодки на лед.

И тотчас же все небо заволокло тучами, ветер крепчал, пенились волны, неизвестно откуда приплыли льдины.

В довершение ко всему появилось ложное солнце. Теперь и матросы поняли, что близится буря, разбили палатку и принялись быстро устраивать лагерь. Лодки перевернули вверх килем, а шлюпку положили на бок и прикрыли брезентом.

Стемнело.

За неимением топлива зажгли спиртовые лампы, очень искусно устроенные, способные почти постоянно снабжать людей теплом. Лампа представляла собой металлическую коробку цилиндрической формы примерно тридцати сантиметров в диаметре. В основании был расположен резервуар со спиртом и фитилями. Когда аппарат не работал, все это плотно закрывалось, чтобы помешать испарению жидкости. Сбоку просверлены круглые отверстия для создания тяги, была еще своеобразная подставка, заменяющая крючки, на которые обычно подвешивали лампы. Благодаря этой подставке лампу можно было поднимать почти на метровую высоту, и получалось что-то вроде обогревателя, который одновременно давал тепло и служил печкой – вещь для полярников просто незаменимая, шла ли речь о том, чтобы растопить снег для приготовления чая или кофе или просто создать уютную атмосферу в мрачном жилище зимовщиков.

С тех пор, как задул южный ветер, показания термометра и барометра не менялись. Но вот однажды температура буквально за два часа упала до минус двадцати градусов.

– Завтра жди мороза, от которого могут схватить простуду даже тюлени,– заметил боцман.

– Несчастные животные,– жалобно вздохнул Плюмован.

– Кто, тюлени?

– Да не только, Геник. Твои слова заставили меня подумать о пташках, которые вчера устроили нам настоящий праздник. Помните, как они радостно кружились вокруг, так что я совсем было подумал, что мы находимся в Тюильри или Люксембургском саду. Боюсь, что этот проклятый мороз убьет их.

– Что поделаешь, значит, так тому и быть,– вмешался повар Дюма.

– Эх ты, каннибал!

– Ты не понял меня, я люблю животных…

– И я,– закричал провансалец, обнажая в широкой улыбке зубы настоящего людоеда.– Я их люблю, может, даже больше, чем ты, только я люблю их желудком, это ведь дело вкуса.

– В самом деле, парижанин, не слишком убивайся о бедных воробышках, ведь это инстинкт их подталкивает,– вновь заговорил Геник.– Инстинкт загнал их так далеко. Они, видно, подумали, что зиме конец. У нас тоже иногда бывает ложный прилет ласточек.

Снаружи бушевала буря и валил снег. Скоро палатку засыпало, и стало нечем дышать, так что приходилось время от времени ее проветривать, раздвигая края.

Матросы аккуратно раскладывали вещи, ведь пребывание здесь могло продлиться гораздо дольше, чем предполагалось вначале. Жизненное пространство оказалось настолько небольшим, что, когда сложили все мешки, оружие и тюки с провизией, для людей места просто не осталось. Разместились кое-как, сидя на баулах, поджав ноги по-турецки.

Устроившись между двумя рядами тюков, которые служили одновременно и диванами, и кроватями, и коврами, перед лампой, на которой подрагивало блюдо, пахнущее «ароматно» моржовым жиром, восседал повар Дюма, готовивший ужин.

Освещение оставляло желать лучшего – в спешке не хватило времени, чтобы установить электрический аппарат. Кок, нуждаясь в дополнительном источнике тепла, зажег вторую лампу. Стало ненамного светлее, но заметно потеплело.

Только что вернулись двое часовых, охранявших лодки. Бедняги побелели от инея, а их одежда стала твердой, как камень. Термометр показывал минус двадцать шесть. Время от времени слышался леденящий кровь волчий вой или рычание медведя, вышедшего на охоту. Животные, испытывая сильный голод, почуяли стоянку человека и теперь бродили вокруг перевернутых шлюпок. Только выстрелив или, как говорили матросы, «подпалив им усы», можно было заставить их отступить.

Да, сейчас приходилось лишь сожалеть о просторных и удобных каютах погибшей «Галлии», об электрических фонарях, калорифере, теплых гамаках и еще стольких необходимых вещах.

После ужина пришлось сымпровизировать освещение не только для того, чтобы часовые легко могли найти обратный путь, но и для того, чтобы отпугнуть диких животных. Консервная банка, пол-литра моржового жира, хорошенько растопленного на спиртовке, фитиль из канатных волокон, и вот уже готов ночник, при свете которого можно кое-что разглядеть. Это примитивное сооружение и подвесили с помощью медной проволоки к потолку палатки.

Из-за испарений воздух в помещении был настолько спертым, что люди с трудом различали друг друга, двигаясь как тени в густом тумане, Светильник постоянно мигал и походил на луну, окруженную светящимся ореолом. На внутренних стенках палатки, влажных, словно после дождя, капельки сконденсированной воды образовали тонкую ледяную корку.

Моряки устраивались на ночлег. Меняли промокшее белье и забирались по трое в спальные мешки. Не очень-то удобно, но что поделаешь… Мало-помалу все засыпали тревожным, полным кошмаров и неприятных видений сном.

Мороз все усиливался, и ветер продолжал дуть с неимоверной силой, В полночь с поста возвратился Плюмован вместе с полузамороженным Гиньяром, который говорил, клацая зубами:

– Собачий холод! Я своего носа вообще не чувствую.

– Ладно уж, иди давай, не задерживайся. Не беспокойся – твой нос на месте.

Побелевший кончик носа Гиньяра был похож на тыквенное семечко.

– Потри-ка мне его снежком,– попросил Констан Гиньяр парижанина.

Кровообращение вскоре восстановилось. Нормандец, перед тем как залезть в мешок, где уже спал, безмятежно похрапывая, Дюма, пошел разбудить Геника и Германа, которые должны были сменить их на посту. Но вместо того, чтобы исполнить свое намерение, окоченевший, стучавший зубами Констан, ошалев от стремительного перехода от сильного холода к теплу, полез в спальный мешок и плюхнулся животом прямо на физиономии боцмана и машиниста. Старый бретонец, отличающийся довольно вспыльчивым характером, в ужасе проснулся от столь неожиданного вторжения.