Глаза мои словно застило золотистой пеленой и я стал различать сияющие абрисы деревьев, словно пьющих солнечный свет, и фигуры животных, которых как бы соткали небесные лучи. И пение разнеслось — так, похоже, голосили бы звери и птички разные, кабы владели мелодией и правилами вокала.

В сопровождении этих золотистых глюков мы с девицей зашли в кабак. Я там хлебнул чего-то возбудительного и стал общаться не только со своей новой подружкой-индеаночкой, но даже с попугаем ара на жердочке. Я им рассказывал про свои геройские подвиги и многочисленные таланты, про трагическую непонятость со стороны современников. При этом держался за гладкую индеаночкину кожу, упруго реагирующую на надавливания.

В общем, поразила меня любовная ракета класса «баба-мужик».

Обстановка потихоньку стала расплываться, я во имя стабилизации положения плотно облапил подружку, а она куда-то повела меня, все выше и выше. Потом пришли интенсивные, приятные, но не очень понятные ощущение. Девушкино лицо словно из расплавленного золота светило мне из зенита, грудки и бедра ее сияли, излучение ее тела проникало в каждую мою клеточку.

— Айо, койа, — повторил я подсказанные кем-то слова.

И золотистая девица отозвалась:

— Ху, капак инка.

Ну, стремно. Она меня за какого-то инку принимает и поэтому так старается. Вообще-то, я не особо избалован по части приятных чудес, у меня в биографии идут сплошняком тяжелые беспросветные периоды — детство, отрочество, юность, зрелость, перезрелость. Чудеса, если случались, то разве что поганые, вроде моего призыва на войну. А теперь, получается, самое время проявлять оптимизм.

Только хотел я порадоваться, как увидел над собой, с позволения сказать, лицо полуженщины-полуягуара, не слишком-то милое. Золотой свет был испещрен темными пятнами. И каждый согревающий луч вошел в меня холодным острием. Вернее, воткнулся россыпью игл. Заиграл оркестр боли и я стал проваливаться в черноту.

Очнулся, когда меня ткнули под ребра дубинкой. Я сразу понял, до чего промерз, просто задубел, лежа около какой-то грязной стены. Надо мной склонялся местный гражданин, похоже, что в униформе.

— Quien es usted? — уточнил я профессию местного жителя.

— Soy policia. — Ну, все понятно, мент.

Он тоже решил кое-что узнать.

— Eres americano?

— No, soy ruso. De Rusia. — Мент наконец разобрался со страной моего рождения.

— Oh, Rusia. Vodka, balalaika, mucho bandites. — Перуанский мент выдал серию слов, относящихся, по его мнению, к моей родине. Но у меня не было сил возражать, все силы отняла ночь.

Он в виде гуманитарной помощи отвез меня в отель. К вечеру вышел из мертвецкого сна побитый кем-то Кукин, а у меня разыгралось воспаление легких. И я остался в Куско, когда вся наша группа отправилась в Мольендо. Она погрузилась там на яхту и зашла на точку: то есть, попала в пульсирующее «окно» точно в положенное время — как выходило по расчетам Крейна и показаниям «хронального компаса». Того самого, что я нашел на дне пруда, а Санек отремонтировал.

Крейн помозговал и все-таки определил, что для создания «хронального кармана» вовсе не требуется чудовищная энергия, равная тысяче водородных бомб. Существуют резонансные точки в узлах гравитационной решетки Земли, где на прикладываемых силах можно существенно сэкономить. Короче, для такой точки хватило бы довольно скромной энергии, если бы сдвиг начался в Поле Судьбы и достиг бы физической Вселенной, исказив по дороге «хронос», стринги и хрононы. Эти частицы, сойдя со стабильных орбит, образовали бы «хрональный карман». А «карман» — это вам не карман, а фактически целый мир, правда периферийный, с неясной структурой и темными взаимоотношениями с нашим базовым миром-метрополией.

А попасть в «карман» вообще проще, чем грабануть банк, надо только подловить момент положительной пульсации точки перехода.

Саша нашел пару таких точек и одна из них пульсировала именно в том районе, где полвека тому назад пропала подлодка с фашистами и золотом. Ну, а затем с помощью пространственно-временного компаса вычислил точные координаты «окна» и поймал подходящий момент для большого скачка.

Короче, все туда, а я обратно. Я даже не смог, как Крейн проводить нашу команду в район «перепрыга». Сижу вот теперь напротив ананасов и прочих персиков. Саша-то продолжает над хрональной навигацией трудится, пытаясь определить, как попроще попадать в «иной мир» и без трудов возвращаться оттуда. А я ползаю, как перегревшаяся на Солнце муха. Можно, конечно, вечерком в кабачок завалиться. Но видок у меня не юношеский, не клевый, да и с ин-язом туго. Так что ничего приличного из местного бабьего мира мне склеить не удастся, а заниматься шлюшками не первой свежести — воспоминания не позволяют. Я ведь такую Венеру поимел в этом самом Куско у храма Солнца.

В общем, последнее что мне еще нравится — это ходить вечерком на лужайку и смотреть на взаимоотношения неба и гор. Особенно умиляет подобострастное отношение вершин к закату, насколько они прилежно окрашиваются в пурпур и позолоту.

Наступил очередной вечер и я отправился на свой наблюдательный пост на лужайку между двух гасиенд. Я видел, что на балконе трехэтажного домика в мавританском стиле маячит женская фигурятинка и, кажется, наблюдает за мной, но делать призывные жесты с помощью флажного семафора пока не хотелось — сперва эстетическое удовольствие.

Я радовал глаз пейзажем, пока мне не показалось, что фигурка на балконе напоминает мне девицу-красавицу, встреченную у Кориканчи.

А когда я решил повнимательнее присмотреться к балкончику, то неожиданно мое внимание было захвачено видением — со стороны гор летели не слишком понятные яркие пятнышки. Для самолета слишком низко и чересчур маневренно они двигались.

Я немного всполошился, когда все пятна, разрастаясь, резво направились в мою сторону. Тем более, что они имели жутковатые очертания. Человека со змеиной разинутой пастью, женщины со звериными лапами, мужчины с палицей в руках и тыквой вместо головы. Недолго они пугали меня, что приятно. Раз и превратились в оранжевые хлопья над головой, которые вскоре растаяли.

Когда с этим неприятным делом было покончено, я глянул опять в сторону балкончика. И никакой женской фигурки на сей раз.

Обидно, однако претензии отложим на потом. Я, направившись в свою пристанище, зашел по пути в аптеку, где не забыл купить флакон медицинского спирта и бутылочку лимонной эссенции. Эти компоненты еще со студенческой скамьи служили основой для приготовления вкусного напитка под названием «девичья слеза».

Можно сказать, на подъеме я вошел в старинное, или вернее, ветхое здание гостиницы. Она была лучше других перуанских отелей только своей ценой — десять баксов с рыла за день. И, конечно же, отличалась в выгодную сторону от постоялого двора где-нибудь в Жлобине или Ельце исправно работающим сортиром и душем.

Однако бедолага Крейн был явно в миноре. Он застыл напротив мощного компьютера. Вычислительным средством он, кстати, отоварился на все свои пятьсот долларов плюс на тысячу, выданную Ниной на науку, так что в дальнейшем приобретал дополнительные электронные платы, а также жрал и пил за мой счет. Сейчас Саша явно подражал скульптуре «Мыслитель» известного французского мастера. Единственное отличие, что в роли каменюки выступал стул.

— Ну что случилось, Сашок? Ты не знаешь как сказать, что ты спалил материнскую плату и теперь тебе требуется от меня пара сотен баксов?

— Я рассчитал параметры пульсаций известных мне точек и вывел, что период нестабильности, а, значит, и время существования «хронального кармана» гораздо меньше, чем казалось поначалу.

— Только мне о чужих карманах и думать.

Я потянулся в холодильник за пивом и расстроился, потому что там оставался только гостиничный «Хейнекен», за который пришлось бы выкладывать втрое больше. Вот это проблема так проблема. Но Крейн упорствовал:

— Ты понимаешь, Егор, что «карман» намного быстрее соединится с миром-метрополией, чем мы считали раньше.