В общем, все теперь устаканилось, все стало на свои места. Поэтому, когда один из нашей ватаги провинился настолько, что его приговорили к съедению, я употреблял человечинку, не отставая от остальных — не пропадать же теплу и добру, накопившемуся в теле собрата.

Наш труд измерялся не по количеству вбуханных в озеро корзин и плит, а по тому, как движется дамба к священному острову на серебристом озере, из которого некогда вышли благие боги. Если движется медленно, то наказанию подвергается тот, к кому приклеился недовольный начальственный взгляд. А начальственный взгляд поддельное старание определяет быстро. При неподдельном старании, даже если что-то не очень получается, то начальство простит. Ложь и обман всегда наказываются, поскольку противны делу благоустроения земли. Даже и тупой, и неловкий человек принесут немалую пользу, если будут усердно повиноваться начальникам и способствовать им в трудах. Ведь малые начальники подчиняются большим, а большие великим, а великие Верховному, чья душа общается с великими духами, обнимает всю землю и дает ей наилучший путь. Поэтому преступен тот, кто противится замыслам Правителя и, не понимая сути работы, говорит: что толку в ней. Еще хуже тот, кто не понимая по своей умственной слабости Великих Замыслов, замыкается сам в себе, как куколка в коконе, и не отдает всех своих сил труду. Ведь и силы, и сама жизнь появляются при соблаговолении Правителя, чье дружеское общение с богами дает дождь посевам, солнечные лучи всходам и тепло семени.

Сладость повиновения все более охватывала меня, ведь оно давало чувство причастности к Верховному, к его братьям богам, к великим и мудрым силам. Я приспособился почти бегом таскать корзины с щебнем, я научился ловко откалывать многотонные глыбы и прилежно шлифовать внушительные плиты. Мне захотелось еще больше приспособить к полной трудовой отдаче моих братьев по союзу Полуденного Солнца. Собирался я рассказать начальствующим людям, как поощрять послушание, увеличивая, например, труженикам-отличникам свободное время на ловлю блох и прочие естественные надобности. Хотел я еще доказать, что колесо не образ оно Отца-Солнце, а посланный добрыми божествами инструмент. Ибо с помощью его можно за счет прежних усилий достичь куда большего успеха в благоустроении земли.

Но в глазах десятника светились две пумы, а над теменем сотника виднелся демон с ядовитой головой осы. Кроме того, было мне стыдно, что я своим ничтожным умом пытаюсь изменить мудрые устои труда. Поэтому я молчал.

А потом как-то Большой Кулак послал меня промерять глубины для укладки второй линии дамбы — с противоположного берега озера. Мы с Носачем ответственно ныряли с плотика, сжимая в руках свинцовое грузило и разматывая веревку с плавающей пробковой шайбой. Соответственно нашим замерам учетчик делал узелки на цветных шнурках.

Ближе к полудню Носач отправился искать вдоль берега съедобную траву, учетник тоже куда-то запропастился, а я растянулся на земле на предмет того, чтобы прогнать холод из костей с помощью Отца-Солнце. И от нечего делать стал рисовать угольком на куске коры колесо, тачку и телегу.

И тут слышу шаги, приподнял голову — идет сотник Стоухий Зверь. А с ним глава тысячи, старший охраны и некто в пернатом плаще с нефритовой заколкой, на гордой голове желтая повязка и перо птицы нара, пряди волос спрятаны в серебряные трубочки, сандалии позолоченные, с пояса свисают разноцветные бусы, в отвислых ушах блестят золотые кольца серег. А над головой сияет мощь Властелина всех людей. Никак это Управитель стройки прохаживается. А если? Если коснется меня благосклонность Управителя, а вместе с ней и милость нашего Властелина, то я смогу поведать о своем изобретении, которое только поспособствует Замыслам Верховного. Ведь наверняка не сам я придумал усовершенствование, это просто моей души как солнечный луч коснулась мысль Властелина…

Лучшие люди, тихо беседуя, приближались и вселяли сладость надежды в мое сердце. Я, чтобы не произвести отрицательного впечатления своим бездействием, стал сворачивать веревки. Однако начальники не только не подошли ко мне, но и постарались обойти стороной.

Опять для меня все рухнуло — с этим я еще мог смириться, призвав на помощь спокойствие Земной Матери, но ведь откладывалось дело устроения дамбы, замедлению подвергались Замыслы Властелина.

И я на полусогнутых ногах отправился следом за лучшими людьми, хотя и знал, что самочинно догонять их воспрещено. Я выбирал то место, где мог бы вынырнуть перед ними, но неожиданно из-за дерева возник охранный воин в шлеме из черепа медведя и зарычал: «Куда ты, обезьяний кал?» Я сделал несколько приплясывающих движений, показывая, что перестарался с кокой, это должно было смягчить наказание. Но охранник твердой рукой схватил меня за шкирку. Все, попался. Я машинально присел и крутанулся под его рукой. Когда воин оказался ко мне спиной, я не удержался от того, чтобы отвесить ему поджопник. «Убийца», — заорал неловкий воин, вынимая физиономию с расквашенным носом из травы. Вот за это меня точно съедят!

Я бросился за начальниками с криком: «Великий дар Отца-Солнце!», потому что надеялся еще получить звание «священного безумца». Память с трудом подыскивала нужные слова, а вот спина почувствовала приближающееся острие и ноги подогнулись. Над головой свистнул дротик, украшенный перьями кондора, и тут страшная сцена ошеломила меня, упавшего в траву.

Управитель стройки закричал, как обезьяна, взвился, как птица, к небу и рухнул, как кирпич, в объятия Матери-Земли. Наконечник дротика обагрил кровью белоснежный пернатый плащ внука богов. Вот уж святотатство, так святотатство. Это мигом осознал и старший охраны и трое сопровождающих его воинов. Они мигом обернулись, хищно раздувая ноздри, и увидели моего охранника, застывшего в бросковой позиции. Естественно, что сопровождающие Управителя яростно устремились на него, воздев топоры, палицы и цепы. Охранник недолго оправдывался словами: «Невинен я». Он почему-то не принял справедливое наказание, как это делают простые труженики, не рухнул внезапно обессилевшим телом на землю, а, напротив, бросился улепетывать в заросли. Туда же устремилось и трое мстителей за пролитую кровь полубога.

А я, забыв о запрете перемещаться ползком и на четвереньках, устремился в прибрежный тростник. Я понимал, что случилось страшное, что при любом раскладе мне несдобровать. Однако сердце не принимало то обстоятельство, что не удастся послужить планам и замыслам Властелина и исполнить волю Высших Сил. Сердце насыщало жаром мои жилы, коченеющие от страха.

Однако разум уже взвешивал выгоду и невыгоду. Кроме как вдоль озера бежать мне некуда, — услужливо сообщал он, — гор я не знаю, на дорогах заставы, в любом населенном месте буду схвачен и предан закланию, как нарушивший волю богов и Властелина. Правда, и здесь, на озере совершенно неясно, кто мне будет выдавать харчи для голодного живота и одежонку вместо сносившейся.

Неожиданно я наткнулся в тростниках на Носача, объедающего какой-то съедобный росток, и чуть не утопил его с налета.

— Куда несешься ты подобно потревоженной утке? — вежливо поинтересовался он.

— Носатый, ты ведь тоже вляпался, раз из-за меня был ранен сам Управитель стройки, он же Опора Властелина.

Индюшка обхватил голову руками, как будто по ней уже прошлись палицей-маканой и только повторял: «Святотатство».

— Да, святотатство. Но жить хочется даже после него, — я произнес эти поразительные слова и сам им удивился.

Я схватил Носача и потащил вслед за собой, замечая, что волочить его все легче и легче. Наконец, он и сам стал меня подталкивать. Тем временем, я не без успеха старался отогнать от себя обессиливающую мысль, что жизнь конкретного куска плоти по имени Ягуар-Скиталец весьма ущербна по сравнению со всеобщей жизнью, которая есть дыхание Кон-Тики Виракоча.

Стремительно покрыли мы расстояние в два полета стрелы и вдруг столкнулись с тем охранным воином, который недавно поразил Управителя в задницу, скрытую плащом.