— Ну и свинарник тут у тебя. — Это было фактически первым, что мне сказала мать за пятнадцать лет. Пятнадцать лет назад она смылась, потому что ей было неинтересно заниматься моим сопливым носом, моими драными носками, моими сальными волосами. Она оставила меня придурку деду, грезившему на горшке о мировой революции, и полусумасшедшей бабке, которая вынесла и коллективизацию, и блокаду, и гонения на космополитов, и фаната отрешенного, то есть деда; только не выносила меня. Не было мамани дорогой, когда я вступал в жизнь по бутылкам портвейна, когда я сочетался узами с хитрой и ушлой бабенкой, когда надо было закапывать деда и ухаживать за полусумасшедшей бабкой, писающей под себя и постоянно ломающей руки-ноги, когда надо было стирать пеленки Витьки и бегать по детским невропатологам. А сейчас заявилась мамаша дорогая и сразу про свинарник.

— Ты надолго? — спросил я с надеждой на то, что визит окажется непродолжительным.

— Навсегда. Мохаммед умер.

Все, я пропал. Арап отдал концы Аллаху, после чего курчавая родня поперла импортную вдову на историческую родину.

— Давай, я приберусь, — предложила сестренка. Она мне положительно нравилась.

— Тут, Вера, за сто лет не приберешься. Лучше сядь, отдохни.

Села отдохнуть моя мать, долго перед этим обмахивая и обтряхивая стул.

— Хорошо, что я чемоданы оставила в камере хранения. Как будто знала. Наверное, надо будет покамест квартиру поприличнее снять. Опять расходы. Но сюда-то никого не пригласишь, даже уличную жучку.

Вера быстро достала где-то тряпку, ведро и собралась прибирать мою блевотину.

— Ты как, не болен? — спросила мать. Похоже, не за меня она беспокоилась, а за заразных микробов, послуживших причиной рвоты.

— Я в порядке. Лучше некуда. Просто пастеризованный огурчик.

— Даже телевизор не посмотреть будет, — со вздохом произнесла она.

— Разве что-то интересное показывают? — простодушно спросил я и тут же присел под тяжелым взглядом мамаши.

А Вера уже сняла королевское пальто, оставшись в платье, которое бы я назвал бальным, и замывала мои дела. От этой работы ее ножки были еще заметнее.

— Верка, ты бы хоть переоделась, — недовольно произнесла мать. — Подол ведь запачкаешь и чулки… Егор, хоть и брат, а вон как на тебя пялиться.

Черт, сразу это дело заприметила мамаша моя драгоценная, хотя мой взгляд на Верины ножки был почти инстинктивным — ну не внушил я еще себе, что она мне сестра, и все такое.

— Вот что, я пойду, пока торт куплю, а вы тут порядок наведите, — сказала мать и вышла за дверь. Я вспомнил, что лифт не работает из-за тех двух трупов, а на первом этаже имеется никудышная лестничная ступенька. На вид нормальная, а на самом деле отломанная и держащаяся только на стальной арматуре. Все жильцы про нее крепко помнят. Вспомнил я про каверзную ступеньку, но африканской мамаше ничего почему-то не сказал.

— Когда мама вернется, у нас тут с тобой будет полный ажур, — сказала Вера, заканчивая с полом, — у меня в сумке «заморозки» лежат, супчика наварим.

От этих слов я сразу осознал, что не виделся с едой тысячу лет. Я двинулся поискать кастрюлю и тут сквозь неплотно закрытую выходную дверь донесся вопль.

Когда я спустился по лестнице, предположения оправдались — мамаша ругалась по-русски, как сантехник, и по-арабски, как злой джинн, нога ее была, скорее всего, сломана. Болевые ощущения не мешали пострадавшей крыть двуязычным матом и страну, и город, и дом, и квартиру. И даже меня. Только через двадцать минут появилась «скорая», прикрутив фонтан ненормативного красноречия.

— После того, как гипс наложим, обратно привозить? — поинтересовался врач.

— Не стоит, у меня тут никаких условий, чтобы ухаживать — то работа, то командировки. Пусть нормально полечится.

— Как знаешь, хозяин, — согласился врач. — Только не охренеет ли она от нашей больницы?

— Пусть привыкает, да и доктора у нас самые лучшие, — скупо отозвался я.

Вера тоже не слишком огорчилась отсутствием мамаши. Видимо, за последние пятнадцать лет они порядком надоели друг другу. Вечером сестра порассказала мне про свое житье-бытье в Судане. Но до этого закончила приборку в доме, рассовала цветочки по вазам, залепила картинками масляные пятна на стенах, задрапировала разбитые стекла на окнах и сервантах, расставила уцелевшие книжки по полочкам, поменяла сгоревший предохранитель на магнитофоне, завела приятный музон и стала подмурлыкивать нежным голоском, сготовила недурственные харчи по рецептам сразу нескольких национальных кухонь.

Вера хотела пройтись по магазинам насчет недостающего провианта, но время было уже темное и я сам вызвался на это дело, откопав из-за печки какое-то количество «зеленых».

Мои устремления на хлеб и колбасу были посрамлены, эти вкусные вещи шли только по карточкам, или же у черного входа по умопомрачительной цене. Что-то непутевое случилось на продовольственном рынке за время моего отсутствия. Выяснить насчет пагубных событий у некоторых случайных покупателей не получилось. Один откликнулся матом, другой словами: «Жратву моль погрызла.» Ладно, завтра разберемся.

Я вернулся домой и выслушал от сестры Веры-Венеры африканскую историю. Так вот, оказывается моя мать была у какого-то суданского генерала-адмирала второй женой. От первой жены у Мохаммеда появилось семь негритят, от второй — двое мулатиков плюс приемная дочь Вера. Сколько не случалось в Судане военных переворотов хартумский генерал Мохаммед аль-Василла успевал вовремя сдать прежних командиров и переметнуться на сторону будущих победителей. Только один раз ему не повезло, когда его засекли на получении взяток от южных мятежников-христиан и расстреляли в упор.

Вера росла в строгих шариатских правилах — естественно, что и она, и моя мамаша приняли мусульманство, а также фамилию аль-Василла. А по шариату запрещены хи-хи, и тем более разные вольности с пацанами и юношами. Вере несколько раз подбирали женишков, но те не подходили сестре из-за различия в эстетических воззрениях с отчимом Мохаммедом. Один слишком черен — как кирзовый сапог, другой не моется по старинному обычаю предков, третий — громко чавкает за столом, и так далее. Измучился Мохаммед со своей приемной дочерью, поэтому, наверное, и потерял привычную осторожность при работе с взяткодателями.

Так вот, моя сестра была воплощением соблазна. И голос, и движения, и одежка оказывали воздействие. Даже на меня. Она была просто воплощенный секс о двух ногах, и еще каких ногах. Понятно, что Вера-Венера засиделась в своем замкнутом шариатском мире, поэтому сейчас ей трудно отправится в бар, на дискотеку, и закогтить там кого-нибудь. Понятно, что я не мог в один момент соединить объект под названием «классная баба» и субъект под названием «сестра». Но тут имелось еще что-то дополнительное, может на меня эти инкские штучки подействовали, особенно обнимания с Кильей. Ведь Инти-Солнце — брат и муж Килья-Луны, а у Верховного Инки сестра-"койа", одновременно является и женой. Вдобавок, я все больше замечал, что Верка в самом деле, сильно смахивает на ту девку, что охмурила меня в Лиме у Кориканчи — несмотря на другую масть.

Однако, я решил держаться крепко. Завтра спроважу гостью на какую-нибудь более-менее крутую дискотеку, а сегодня… Комнаты у нас две, так что вскоре после ужина я отвел девушку, облаченную в шелк, в уединенное помещение, а сам — в другой комнате — принял бутылку расслабляющего напитка по имени «агдам». Однако интерес к противоположному полу только вырос во всех отношениях. Я почему-то был уверен, что Вера рано или поздно под каким-нибудь предлогом заявится в мою комнату. Вот тогда станет действительно тяжко, несмотря на то, что я вовеки не проявлял склонности к каким-либо видам половых извращений и отклонений.

Впрочем, мне удалось немного расслабиться, разглядывая свою любимую коллекцию бабочек и тараканов, как вдруг в соседней комнате случился непонятный шумок и ко мне вбежала Вера со словами: «Мне страшно».

Я так и знал, что она сочинит чего-нибудь в этом роде, поэтому даже разозлился немного.