Вероятно, легенда действительно оказалась выдумкой. Потому что, когда Дэнни попробовал загадать желание в следующий раз, ничего не произошло. И в следующий, и в следующий, и еще много, много раз. Так что его попытки становились все реже и реже, а потом и прекратились вовсе.

Иногда ему становилось немного грустно оттого, что он не может вспомнить то, самое первое желание, которое загадал, засыпая.

Он так и не вспомнил его. Не вспомнил, даже когда из разговоров родителей узнал, что Элис Уилсон после замужества необычайно похорошела, а в голосе миссис Боб Морроу слышится звон серебряных колокольчиков.

Он сидит от меня не далее чем в десяти ярдах. Если я оглянусь через плечо, то смогу увидеть его. А если перехвачу его взгляд — обычно я буквально натыкаюсь на его взгляд, — то увижу в нем такое выражение…

Я бы назвал этот взгляд молящим… И в то же время подозрительным.

Да пошел он ко всем чертям со своими подозрениями! Если бы я хотел раскрыть его тайну, то уже давным-давно сделал бы это. Но я никому ничего не рассказываю, чтобы он мог чувствовать себя легко и непринужденно. Как будто такая жирная туша, как он, вообще способна чувствовать себя легко и непринужденно! Да и кто поверит мне, если я решу рассказать о нем всю правду?

Бедный наш, несчастный Пайкрафт! Необъемное желеподобное человекообразное! Самое жирное существо, когда-либо появлявшееся в клубах Лондона.

Вон он, сидит за маленьким клубным столиком в огромной нише у камина и набивает себе брюхо. Что это он там жует? Я украдкой смотрю на него и вижу, как он впивается зубами в очередную горячую булочку с толстым слоем масла, не сводя при этом с меня напряженного взгляда. Будь он проклят! Он еще имеет наглость пялиться на меня!

Все, Пайкрафт, хватит! Раз уж тебе больше нравится чувствовать себя униженным и оскорбленным, раз уж ты ведешь себя со мной так, как с человеком, не имеющим представления о чести, то я сейчас, немедленно и прямо перед твоими заплывшими глазенками напишу всю правду — чистую правду о Пайкрафте! О человеке, которому я помогал, которого я покрывал и который отплатил мне тем, что сделал для меня посещения клуба невыносимыми, абсолютно невыносимыми, вынудив постоянно видеть эти водянистые молящие глазки.

И вообще, почему он вечно ест?!

Итак, вот вам правда, только правда и ничего, кроме правды!

Пайкрафт… Я познакомился с ним в этой самой курительной комнате. В клубе я был молодым и взволнованным новичком, и он сразу это заметил. Я сидел в одиночестве, искренне жалея, что ни с кем здесь не знаком. И вдруг он подошел ко мне, колыхаясь подбородками и животом, что-то прохрюкал, опустил свою необъятную тушу рядом со мной на стул, повозился со спичками, раскурил сигару, а потом обратился ко мне. Я не помню, что он тогда сказал. Что-то насчет спичек, которые горят не так, как надо. Позже, беседуя со мной, он то и дело останавливал проходивших мимо официантов и все жаловался им на спички своим тоненьким женским голоском. Тем не менее между нами все же завязалось некое подобие разговора.

Он говорил на самые разные темы и, наконец, добрался до спорта. А от него перешел к моей фигуре и цвету лица.

— Вы, должно быть, хорошо играете в крикет, — предположил он.

Не скрою, меня можно назвать стройным и довольно смуглым, и хотя я ничуть не стыжусь того, что моя прабабка была чистокровной индуской, мне совсем не нравится, когда первый встречный начинает копаться в моей родословной. Так что можно, наверное, сказать, что я с самого начала отнесся к Пайкрафту с предубеждением.

Однако он завел разговор обо мне только лишь с той целью, чтобы перейти к собственной персоне.

— Полагаю, — сказал он, — что физическими упражнениями вы занимаетесь не более моего и едите, наверное, ничуть не меньше. — Как и все чрезмерно тучные люди, он воображал, что не ест практически ничего. — А ведь выглядим мы с вами, — тут он скосил губы набок, изобразив печальную улыбку, — совсем по-разному.

И после этого принялся рассказывать мне о своем ожирении, и о том, как он пытался избавиться от ожирения, и о том, как он будет пытаться избавиться от ожирения, и о том, что люди советовали ему, чтобы избавиться от ожирения, и о том, что делали другие, чтобы избавиться от ожирения. Я задыхался от его информации. Я чувствовал себя погребенным под горами мусора. Я уже начинал обвинять себя в его ожирении.

Каждому, пожалуй, приходится время от времени сталкиваться в клубе с подобным собеседником, но в конце концов я решил, что с меня достаточно. Слишком уж он был привязчив. Однако впоследствии его поведение ничуть не изменилось. Стоило мне зайти в курительную комнату, как он тут же, переваливаясь, торопился навстречу, а однажды даже плюхнулся за мой столик, когда я обедал. Иногда мне казалось, что его со мной связывает невидимая нить. Он был редкостным занудой, впрочем, его односторонняя тяга к общению, к счастью, не ограничивалась лишь мною. Но ко мне он проявлял особый интерес — с самой первой нашей встречи было в его поведении нечто такое… будто бы он знал, будто бы он был уверен по какой-то лишь ему известной причине, что я могу… что есть во мне какая-то важная для него исключительность, которой он до сих пор не встречал ни в ком.

— Я на что угодно готов, чтобы сбросить вес, — говорил он, — на что угодно, — а потом впивался в меня своими маленькими заплывшими глазками и тяжело дышал.

Бедный наш, несчастный Пайкрафт! Только что позвонил в колокольчик — не иначе, чтобы заказать еще одну булочку с маслом!

Однажды он решился перейти к сути.

— Наша фармакопея, — заявил он, — наша западная фармакопея — самая отсталая во всем мире. А вот на Востоке, как я слышал…

Он замолчал и уставился на меня. Как рыба, приникшая к стеклу аквариума.

Внезапно меня охватило раздражение.

— Послушайте, — воскликнул я, — кто рассказал вам о рецептах моей прабабки?

— Ну… — неопределенно протянул он.

— Каждый раз, когда мы встречаемся, — продолжал я, — а встречаемся мы совсем не редко, — вы делаете пространные намеки на мою маленькую тайну, которую я предпочитаю не предавать огласке.

— Что ж, — ответил он, — не буду отпираться. Вы правы. Я узнал о ней от…

— От Паттисона?

— Косвенно, — признал Пайкрафт, что, по моему мнению, было ложью.

— Паттисон, — сказал я, — принимал снадобье на свой страх и риск.

Он поджал губки и кивнул.

— Рецепты моей прабабки, — проговорил я, — штука довольно серьезная. Отец едва не взял с меня слово…

— Но ведь не взял?

— Нет. Но он предупредил меня. Он сам однажды воспользовался одним рецептом…

— Вот как! И вы думаете… А может — может, это был как раз тот рецепт?…

— Эти снадобья… — начал я, — даже сам их запах… Нет!

Но мы уже заговорили на эту тему, и потому остановить Пайкрафта было просто невозможно. Я всегда немного боялся, что, если слишком долго буду испытывать его терпение, он навалится на меня своей тушей и раздавит в лепешку. Признаю, что я проявил слабость. Но Пайкрафт довел меня до такого состояния, что я был готов отделаться от него любым способом. Меня так и подмывало сказать ему: «Давай, рискуй, если не боишься!» Та моя небольшая помощь Паттисону, на которую он ссылался, представляла собой совсем иное дело. В чем именно она состояла, к нашей истории отношения не имеет, но я знал совершенно точно, что тот рецепт абсолютно безопасен. В остальных рецептах у меня подобной уверенности не было, и я очень сомневался, что бездумное применение их не повлечет за собой непредвиденные осложнения.

А если Пайкрафт отравится?…

Должен признаться, что вероятность такого исхода показалась мне идеальным решением всех наших проблем.

Тем же вечером я достал из сейфа шкатулку сандалового дерева, сразу наполнившую комнату странными ароматами, и развернул сухо зашелестевшие кожаные листки. Господин, записывавший рецепты для моей прабабки, очевидно, испытывал определенную слабость к коже самого разнообразного происхождения, а почерк его был в высшей степени неразборчивым. Некоторые фрагменты я так и не смог прочесть, хотя в нашей семье из поколения в поколение относились к знанию языка хиндустани как к одному из обязательных аспектов образования, другие же были выражены в иносказательном стиле, не поддающемся расшифровке. Но все же довольно скоро мне удалось обнаружить нужный рецепт, и я еще долго сидел на полу, внимательно изучая его.