А потом, через несколько лет — когда я соизволила наконец выйти из депрессии, реинтегрировалась в социум и начала хоть что-то делать, — выяснилось, что моим ходатайством занимается полковник ГБ Ференс Чомски; и не сказать, чтобы я особенно удивилась..

Вот только ужас как противно, что именно от него настолько многое зависит.

— Понятно. — Кивнул, не отрываясь от монитора.

Повисла новая пауза. Я привыкла.

Полковник наконец-таки поднял на меня глаза. Он носил матовые линзы, в которых ничего не отражалось. Серые, в тон форменного комба.

— Юста Калан. — На этот раз мое имя прозвучало без всякого выражения. — Вы отдаете себе отчет, что прошло больше десяти лет?

— Согласно Глобальному законодательству, человек, пропавший без вести, считается живым и полноправным членом социума в течение двадцати. — Я говорила очень ровно. Ни интонацией, ни взглядом не показать ему, как я ошеломлена тем фактом, что он впервые за все время завел со мной что-то похожее на разговор.

— Значит, мы с вами будем встречаться еще как минимум десяток лет?

Вряд ли он шутил. Издевался — может быть. Но, главное, все еще не давал понять, что аудиенция окончена.

— Надеюсь, что нет.

Ни капли дерзости или вызова: не место и не время.

— Надеетесь…

Полковник сощурил ненастоящие глаза: серьезно, даже задумчиво. Чтобы хоть чуть-чуть сбросить напряжение, я вновь принялась как бы отстраненно разглядывать его. Да нет, разумеется, он очень изменился. Если бы тогда, в Приграничье, у Чомски был такой мыслящий взгляд, я бы ни на секунду не усомнилась в его профессорском звании. И уж точно не приняла бы за грузчика или интенданта.

— Вы только что произнесли ключевое слово, Юста Калан. — Нет, в самом деле, сегодня он был настроен поговорить!… Наверное, мало срочной работы. — Надеетесь. Все ваши претензии… ходатайства строятся на одной лишь надежде. А с нашей стороны, если они будут удовлетворены, потребуются конкретные действия, средства, люди… вы меня понимаете?

— Да. — Все его возможные аргументы я прокручивала про себя десятки раз. — Но речь идет о спасении человека. Личности. Абсолютной ценности Глобального социума.

Чомски вздохнул. До сих пор он ни разу не вздыхал в моем присутствии. Не думала, что он умеет.

— Вы сами понимаете, что о спасении Робни Калана речь давно уже не идет. Максимум, что дала бы подобная экспедиция, — информацию об обстоятельствах его смерти. А цена может оказаться непомерно огромной. Вплоть до человеческих жертв.

Это возражение я, конечно, тоже предвидела. И давным-давно сформулировала и обкатала до блеска контрдовод; вот только сейчас он почему-то казался мне самой желторото-наивным и неубедительным.

— У нас нет оснований считать, что Робни Калан погиб. — Выговорила, словно откатывая с горной дороги тяжеленную глыбу. — Тело не нашли. Отсутствие сигнала маячка… но мой брат всегда его блокировал. Поэтому мы не имеем ни морального, ни юридического права исходить из предпосылки… о его смерти.

Полковник, разумеется, не улыбнулся; но мне почему-то сразу стало ясно, что такое вот мимолетное движение бровей соответствует в его мимике иронической улыбке. Подержал еще одну паузу — на этот раз недолго, с полминуты, но мне хватило. Мысленно я приготовилась к самому худшему: разговор окончен, и казенная скользилка у ног. А потом черт-те сколько добиваться новой записи на прием… и в следующий раз у Чомски может не оказаться такого задушевного расположения духа.

— Где вы учитесь, Юста Калан?

Вопрос застал меня врасплох. Равно как и мобильное кресло, легонько подтолкнувшее сзади под колени.

Можно подумать, органам ГБ неизвестно, где я учусь, — за те полсекунды, пока я присаживалась на край кресла в позе примерной девочки, сложив руки на коленях, и вскидывала глаза навстречу серым полковничьим линзам, ничего более умного не успело прийти мне в голову.

— В университете. Факультет глобальной политики.

— Курс?

— Первый.

— Жаль.

Мне и самой было жаль; а толку? Чомски опять глядел в персонал, и если б не кресло, по-прежнему запрограммированное четко под моей пятой точкой, я бы решила, что мне пора, пускай Секретарша и забыла вовремя подогнать скользилку. Разговор на интересующую меня тему был бесповоротно окончен, уж в этом-то я не сомневалась.

— Для узкопрофессиональной практики надо хотя бы третий, — задумчиво сказал полковник, листая на мониторе, кажется, страницы какого-то документа. — Но факультативную стажировку оформить можно. Со второго семестра.

— Второй уже идет, — автоматически сообщила я. Раньше, чем успела осмыслить его слова.

— Значит, хоть с завтрашнего дня.

Вот тут— то я и вытаращилась на него, совершенно не пытаясь скрыть легкое недоумение. Сформулировать вопрос не успела -Чомски начал отвечать раньше, позабыв о приличествующей паузе: наверное, время уже поджимало:

— С вами можно работать, Юста Калан. Рациональный тип мышления, настойчивость, хватка, здоровый авантюризм. — Снова движение бровей, замещающее улыбку. — Девяносто пять процентов выпускников специализированных вузов, которых приходится как-то трудоустраивать… Эти ребята не понимают, что одного желания работать в ГБ мало.

Но оно по крайней мере должно иметь место быть, не без злорадства подумала я. Ситуация складывалась настолько абсурдная, что пришлось пару раз повторить про себя, дабы осмыслить: меня вербуют в ГБ. Меня! В ГБ!!!.. Обхохочешься. Надо будет рассказать Дальке. В лицах.

Лицо полковника оставалось все таким же: не более и не менее мрачным. Похоже, мой отказ не станет для него жизненной трагедией… Кстати, «здоровый авантюризм» — это он о чем? Неужели до сих пор припоминает мне путешествие влюбленной малолетки буквой «зю» во вместителе?..

Он, наверное, знал тогда об этом с самого начала. Содержимое каждого вместителя — равно как и маршрут экспедиции, ее благородную цель и досье на всех участников. Это Ингар не имел ни малейшего представления о своих людях… с людях, с которыми работал… он им только доверял. Абсолютно и безоглядно.

А Роб?..

— Секретарша предоставит вам форму заявления, — сказал Чомски. — А также сообщит дату и время собеседования. А сейчас всего доброго, Юста Калан. У меня дела.

Ему снова удалось застать меня врасплох. И этой казенной фразой — уже без тени интереса к моей персоне, — и предупредительным режимом кресла, с которого я еле успела вскочить до того, как оно перепрограммировалось к стене, и скользилкой тут как тут у моих ног. Однако, черт возьми, у меня еще оставалась пару секунд, чтобы довести до сведения полковника, что его заманчивое предложение не принято. Под занавес, как говорили в одной институции доглобальной культуры под названием «театр». Красиво.

— Господин полковник…

Недоуменного взгляда — вы еще здесь? — не последовало. И вообще ничего. Полковник Чомски больше не реагировал на раздражитель по имени Юста Калан. Возможно, у него действительно были какие-то чрезвычайно важные дела…

Делать эффектные заявления можно и в пустоту. Но удовлетворения это почему-то не приносит. Я пробовала. Энное количество раз — когда была «асоциальным элементом», в высшей степени свободным и самодостаточным. Как мой брат Роб.

Роб.

Вот сейчас я поделюсь с тыльной стороной полковничьего персонала своими соображениями о службе ГБ в целом и видении собственных перспектив в оной в частности. Виртуально хлопну скользилкой, так сказать. А потом прилечу к себе в блок и чем займусь первым делом, даже если Марис будет дома?.. Правильно. Составлением нового ходатайства о записи на прием к полковнику Чомски все по тому же вопросу. Как всегда.

А теперь вопрос на засыпку. Какова наиболее вероятная судьба данного ходатайства? Снова правильно.

Так что гораздо благоразумнее просто потихонечку удалиться, тем более что со мной уже попрощались. Поулыбаться напоследок Секретарше: не верю, что вспомогательные личностные программы не имеют никакого влияния на владельцев — был же у мальчика Ференса Чомски свой Воспиталька!… И пусть себе ждет моего заявления. Может, я думаю. Я ведь по жизни склонна к торможению, иногда на несколько лет, — в моем досье наверняка записано.