Почти всю ночь бушевал шторм, и почти всю ночь, лежа на широкой кровати рядом с матерью, девочка напряженно вслушивалась. В тонкие деревянные стены хижины хлестали потоки дождя, то и дело вспыхивала молния, на долю секунды освещая комнатенку сквозь щели в ставнях, и оглушительные удары грома сотрясали все вокруг.

Вода гулко капала на пол — видимо, крыша опять прохудилась. К утру земляной пол хижины превратится в раскисшее болото, и мать будет в ярости. Починить крышу матери не по силам, а нанять плотника — не по средствам.

Последнее время мать все чаще говорила, что скоро шторм сметет хижину, и тогда они отправятся навестить отца. Хотя мать упоминала отца чуть ли не каждый день, девочка помнила его весьма смутно.

От очередного порыва ветра угрожающе затрещали хлипкие ставни, зашелестела промасленная бумага, заменяющая оконные стекла. Девочка не на шутку испугалась, ее мать же по-прежнему безмятежно посапывала. Штормы здесь — не редкость и давно уже не нарушают сон женщины. Памятуя о вспыльчивом нраве матери, девочка не решалась потревожить ее из-за своих страхов перед разбушевавшейся стихией.

Вспыхнула молния, и почти одновременно прогрохотал громовой раскат; стены вновь прогнулись и заскрипели. Девочка, поежившись под колючим шерстяным одеялом, подумала, не этой ли ночью они с матерью отправятся к отцу.

Но хижина выдержала, не рухнула, шторм мало-помалу унялся, дождь прекратился, и комната погрузилась в темноту и тишину.

Девочка потрясла мать за плечо.

— Что? — спросонья пробормотала та. — В чем дело?

— Шторм кончился, ма.

Женщина поднялась.

— Одевайся, — велела она, наощупь разыскивая свою одежду.

До рассвета оставалось еще не меньше часа, но на берег необходимо было попасть как можно раньше. Штормы нередко разбивают заплывшие далеко в море рыбачьи лодки, а порой и торговые суда. Если выйти на берег сразу же после шторма, то можно подобрать много полезных вещей. Однажды они даже нашли нож с зазубренным металлическим лезвием и, продав его, досыта ели добрых две недели. Девочка давно уяснила для себя, что дожидающимся рассвета лентяям не достается ровным счетом ничего.

Дочь и мать обулись. На случай, если они обнаружат что-нибудь плавающее у берега, женщина взяла длинный шест с деревянным крюком на конце, перекинула через плечо пока пустой холщовый мешок и сказала:

— Пошли.

На берегу было темно и холодно, с запада дул сырой пронзительный ветер, а у кромки воды уже бродили трое или четверо старателей; их следы на песке быстро наполнялись водой. Время от времени кто-то из них останавливался, нагибался и разгребал песок. В руке ближайшего старателя горел фонарь. Девочка с сожалением вспомнила отличный фонарь, который они продали вскоре после смерти отца, и теперь ее близорукая мать часто не замечала в темноте полезных вещей.

Как всегда, они разделились: дочь пошла вдоль берега на север, мать — на юг.

— Поворачивай, как только рассветет, — крикнула мать ей вдогонку. — Помни, что в доме невпроворот работы.

Девочка слабо кивнула на ходу и, опустив глаза, побрела вдоль берега. Ей нравилось находить вещи. Если она возвращалась с кусочком металла или длинным, как ее рука, загнутым желтым зубом ужасной сциллы, то мать улыбалась и называла ее хорошей девочкой. Но такие сюрпризы случались редко, и чаще мать хмурилась, бранила дочь, упрекала либо в неповоротливости, либо в глупости.

Сегодня, как нарочно, не везло. Предрассветный сумрак уже погасил самые тусклые звезды, а в карманах девочки были лишь два кусочка молочного океанического стекла да большая, размером с ладошку, липучка. Шершавая раковина липучки сулила нежное темное мясо. Но разве можно вдвоем насытиться одним моллюском? Девочка уже решила повернуть назад, как вдруг небо к северу от нее озарила серебристая вспышка. Будто зажглась новая звезда. Она поспешно подняла глаза, вглядываясь в небо над океаном. Через секунду вспышка повторилась чуть левее. Девочка понимала, что серебром блестят крылья летателя, отражающие первые лучи невидимого пока с земли восходящего солнца.

Ей нравилось наблюдать за полетом птиц — крошечных юрких буревестников, стремительных козодоев и высматривающих с высоты падаль стервятников. Но сереброкрылые летатели гораздо лучше птиц!

До рассвета оставалось совсем немного, и девочка заторопилась. Если она будет бежать туда и обратно, то, возможно, вернется домой раньше, чем ее хватится мать. Тяжело дыша раскрытым ртом, она мчалась мимо только что вышедших на берег людей, и липучка в кармане больно ударяла ее в бок.

Небо на востоке уже занялось ярким оранжевым цветом, когда она наконец добралась до посадочной площадки летателей — песчаного пляжа под высокой скалой, откуда они взмывали в воздух. Девочка любила, взобравшись на эту скалу, оставаться наедине с небом и ощущать трепет ветра в волосах. Но сегодня подниматься на скалу некогда.

Она застыла у края посадочной площадки. Летатель, пролетев футах в тридцати над ее головой, опустил левое крыло, приподнял правое и, сделав над океаном изящный круг, пошел на посадку. Едва его ноги коснулись песка, как юноши и старухи, всегда помогавшие летателям, схватили его за крылья, остановили, затем что-то сделали, и крылья свернулись. Летатель отстегнул крылья, и двое юношей принялись медленно и аккуратно складывать их.

Девочка любовалась полетами многих летателей, некоторых даже узнавала, но чаще всего видела троих — жителей этого острова. Ей представлялось, что летатели живут на вершинах скал, в домах из бесценного серебристого металла, похожих на птичьи гнезда. Один из ее знакомых летателей — суровая седовласая женщина с неизменно кислым выражением лица — нравилась ей гораздо меньше, чем второй — темноволосый парнишка с громким певучим голосом; но любимцем был только что приземлившийся — высокий, поджарый и широкоплечий, как ее отец, всегда чисто выбритый, темноглазый, кудрявый. Этот неизменно доброжелательный летатель парил над островом куда чаще других…

— Это ты?!

Девочка испуганно подняла глаза и увидела рядом своего любимца.

— Не бойся, — сказал он. — Я не кусаюсь.

Девочка отступила на шаг. Она часто наблюдала за летателями, но всегда издалека, и еще не было случая, чтобы кто-нибудь из них заговаривал с ней.

— Кто это? — спросил летатель у складывающего крылья помощника.

Юноша пожал плечами.

— Собирательница липучек. Как ее звать, не знаю. Она часто околачивается поблизости. Прогнать ее?

— Нет, нет! — Летатель вновь улыбнулся девочке. — Почему ты, прекрасное дитя, напугана? Ведь я же не против, чтобы ты приходила сюда.

— Мама велела мне не беспокоить летателей.

Мужчина рассмеялся.

— Ты вовсе не беспокоишь меня. Может даже, ты через год-другой станешь, как мои друзья, помощницей летателей.

— Я не хочу помогать летателям.

— Чего же ты хочешь, милое дитя? — спросил летатель, не переставая улыбаться. — Неужели летать самой?

Девочка, потупив взор, едва заметно кивнула.

Старуха, стоявшая неподалеку, хихикнула, но летатель хмуро взглянул на нее, и та сразу затихла. Он подошел к девочке, взял ее за руку и сказал:

— Если ты собираешься летать, то практика не помешает. Хочешь прямо сейчас подняться в небо?

— Да.

— Пока ты слишком мала для крыльев. — Летатель усадил девочку себе на плечи так, что ее ноги свесились ему на грудь. Она вцепилась руками ему в волосы. — Нет, нет, — сказал он. — У летателей нет опоры, в воздухе их удерживают только собственные руки-крылья. Расправь их!

Она подняла руки на высоту плеч.