Корм, красный от злости, с набухшими на шее венами, встретил ее взгляд молча. Марис снова повернулась к залу.

— Вы боитесь? — Теперь голос ее звучал спокойно, взгляд выражал поддельную озабоченность. — Крылья пока еще у вас просто в силу традиции. И вы боитесь, что маленькие хваткие рыбацкие дети придут, отберут их и докажут, что они летают лучше вас, а вы останетесь в дураках?

Слова иссякли, пропала злость… Марис села в кресло, и в зале повисло тяжелое молчание. Наконец кто-то поднял руку, потом еще, но Джемис задумчиво смотрел перед собой невидящим взглядом. Никто не двинулся с места до тех пор, пока он, словно во сне, не пошевельнулся и не указал на кого-то рукой. Высоко, под самой крышей, поднялся в слабом свете факелов однорукий мужчина. Все обернулись.

— Расс с Малого Эмберли, — начал он негромко. — Братья, Марис права. Мы все были глупцами. И я — самым большим. Не так давно я заявил, что у меня нет дочери. Сегодня я сильнее всего хотел бы забрать свои слова обратно, чтобы снова называть Марис дочерью. Я горжусь ею. Но она не моя дочь. Действительно, она родилась в семье рыбака, человека, видимо, более достойного, чем я. Какую-то часть жизни мы прожили вместе, и я учил ее летать. Впрочем, мне даже не пришлось затрачивать больших усилий, она сама так хотела… Помните песню о Деревянных Крыльях? Ничто не могло ее остановить. Даже я. Как глупец, я пытался сделать это, когда родился Колль… Марис — лучший летатель на Эмберли, но здесь нет моей заслуги. Только ее стремление, только мечта… Если вы, братья-летатели, относитесь с таким пренебрежением к детям бескрылых, значит, вы боитесь их. Вы столь мало верите в собственных детей? Вы думаете, что они не выдержат вызова и потеряют крылья?

Расс замолчал, покачал головой и продолжил:

— Должно быть, я старею, и так много всего случилось за последнее время… Но я твердо знаю: если бы моя рука была здорова, никто не отнял бы у меня крыльев, будь его отец хоть ночной сокол! И никто не отнимет крыльев у Марис, до тех пор пока она сама не снимет их. Так вот! Если вы будете учить своих детей хорошо, они останутся в небе. Если в вас жива та гордость летателя, которой вы похваляетесь, вы докажете это, позволив только достойному носить крылья, только тому, кто заслужил это право, кто доказал, чего он стоит.

Расс сел, и полутьма верхнего яруса поглотила его. Корм попытался что-то сказать, но Джемис-старший остановил его:

— Хватит. Мы слушали тебя достаточно.

Корм удивленно моргнул и замолчал. Джемис поднялся со своего места.

— Теперь кое-что скажу я, — медленно произнес он, — а затем мы проголосуем. Расс сказал за всех нас мудрые слова, но я должен добавить. Разве все мы не потомки Звездоплавателей? Вся Гавань Ветров — одна большая семья. Значит, у каждого из нас среди предков есть летатель. Подумайте об этом, друзья. И помните, если ваш первенец получает крылья, то его братья, сестры и их потомки будут бескрылыми. Имеем ли мы право закрывать им дорогу в небо лишь потому, что они или их предки родились вторыми, а не первыми? — Джемис улыбнулся. — Возможно, мне следовало бы добавить, что я второй ребенок в семье. Мой старший брат погиб во время шторма за полгода до того, как должен был получить крылья. Незначительная деталь, как вы думаете?

Он замолчал и оглянулся на Правителей, которые по правилам Совета за все время не проронили ни слова. Они переговорили о чем-то шепотом, затем Джемис размеренно произнес:

— Мы нашли, что предложение Корма объявить Марис с Малого Эмберли вне закона необходимо отвергнуть. Теперь проголосуем по поводу предложенной Марис доступной для всех школы летателей. Я голосую «за».

После его выступления итоги голосования ни у кого не вызывали сомнении.

Когда Совет закончился, Марис долго не могла опомниться. Голова кружилась от одержанной победы, ей с трудом верилось, что все действительно кончилось, что больше никого не нужно убеждать, доказывать, бороться. Снаружи ровно дул ветер с востока. Она стояла на ступенях у входа в зал, вдыхала чистый, влажный воздух, а вокруг толпились знакомые и незнакомые летатели. Все хотели о чем-то поговорить. Доррель молча обнял ее за плечи, и было так хорошо просто стоять, прижавшись к нему, и молчать. Что теперь? Домой? И где Колль? Должно быть, он отправился за Баррионом.

Толпа расступилась, пропуская Расса и Джемиса. Ее приемный отец держал в руке сложенные крылья.

— Марис.

— Да?.. — Голос ее дрожал.

— Наверно, так должно было быть с самого начала, — сказал Расс, улыбаясь. — Я буду горд, если ты позволишь мне вновь называть тебя своей дочерью. И я буду гордиться еще больше, если ты примешь мои крылья.

— Крылья твои, — добавил Джемис. — Старые правила отжили свой век, и ты более чем достойна. Пока мы не организуем школу, кроме тебя и Девина, их некому носить. Но ты заботилась об этих крыльях лучше, чем Девин о своих собственных.

Руки Марис сами потянулись вперед. У нее снова есть крылья! Марис улыбнулась, усталость куда-то исчезла. Крылья, знакомые крылья звали ее в небо.

— Отец… — только и смогла вымолвить она и, всхлипнув от счастья, прижалась к Рассу.

Когда слезы высохли, все направились к прыжковой скале. Собралась огромная толпа.

— Полетим на Эйри? — спросила Марис у Дорреля. Сзади подошел Гарт — раньше в толпе она его не видела. — Гарт! И ты тоже? Устроим праздник!

— Согласен, но, может, Эйри не самое подходящее место? — спросил Доррель.

Марис покраснела.

— И правда. — Она оглянулась. — Мы отправимся домой, на Малый Эмберли, и все смогут прийти к нам: и отец, и Правитель, и Джемис, и Баррион будет петь, если мы его найдем, и… — Тут она увидела бегущего Колля.

— Марис! Марис! — С сияющим лицом он подлетел к ней и крепко обнял.

— Куда ты исчез?

— Я с Баррионом… Надо было… я песню пишу. Только начал, но получится здорово, я чувствую… Про тебя.

— Про меня?

Колль явно был доволен собой.

— Да. Ты прославишься. О тебе все узнают.

— Уже знают, — сказал Доррель. — Можешь мне поверить.

— Нет, я имею в виду — навсегда. Сколько эту песню будут петь, столько о тебе будут помнить. О девушке, которая так сильно хотела крылья, что изменила мир.

«Может, так оно и есть», — подумала Марис позже, когда вместе с Доррелем и Гартом они поднялись в небо. Но сейчас перемены в мире представлялись ей гораздо менее важными, чем ветер, раздувающий волосы, и знакомое напряжение мышц при подъеме в воздушных потоках. Еще недавно она думала, что потеряла все это безвозвратно, но теперь у нее снова крылья и небо. Она вновь была собой и была счастлива.

Умирать оказалось легко и спокойно.

В штиль Марис попала совсем неожиданно. Еще мгновение назад вокруг нее бушевал шторм; крупные капли дождя били в глаза и стекали по щекам, хлестали по серебристым крыльям; буйный ветер то толкал ее в спину, то качал, будто ребенка, из стороны в сторону; руки от непрерывной борьбы с ним ныли; от горизонта до горизонта протянулись темные тучи, океан внизу вздымался пенными валами; земли видно не было.

И вдруг наступило полное затишье. Разом унялся ветер, прекратился дождь, поверхность океана, успокоившись, превратилась в тусклое зеркало. Тучи над головой, казалось, разбрелись в разные стороны и вскоре скрылись из виду. Наступила неестественная тишина, словно само время затаило дыхание.

Широко расставленные крылья уже не держали Марис в неподвижном воздухе, и она начала опускаться.

Спуск был медленным. Без ветра она не падала, а величественно скользила вперед и вниз. Прошла, казалось, вечность, прежде чем она увидела место, где коснется океанской глади.

В ней заговорил инстинкт самосохранения. Марис, отчаянно ища в воздухе сносную опору, свернула сначала налево, затем направо. Не найдя восходящих потоков, она в отчаянии замахала крыльями. На серебряной ткани внезапно заиграли солнечные блики, но все усилия оказались тщетны, она но-прежнему плавно опускалась.