Оказавшись внизу, он так и остался лежать, раскинув руки и закрыв глаза. Из многочисленных ссадин на лице, полученных во время падения, начала сочиться кровь.

«Вот дерьмо», – подумал Эрл. Он решил, что убил парня, а это могло привести к разным неприятностям. Но с другой стороны, охранник публичного дома не должен быть слабаком; вот и этот, немного полежав, открыл глаза, потряс головой и неуверенно поднялся. Взглянув снизу вверх на победителя, он схватился за правую руку, которая теперь была неестественно вывернута, истошно выкрикнул какое-то испанское ругательство, распахнул дверь и устремился в ночь.

Эрл отвернулся и стиснул пальцами руку, пытаясь остановить кровь. Вот теперь рана разболелась по-настоящему.

Босс Гарри, лежавший на полу, смотрел на Эрла влюбленным взглядом.

– Сэр, поправьте одежду и давайте убираться отсюда ко всем чертям. Ты, черт тебя возьми, – эти слова были адресованы бедняге Пепе, который сидел, скорчившись, на диване, – помоги ему и выведи его прочь. А мне надо перевязать рану, пока я не истек кровью.

– О, si, senor, да, сэр, – отрапортовал Пепе, вскакивая и показывая всем своим видом, что он готов к действию.

В следующее мгновение Эсмеральда и две ее подружки обступили Эрла, как богини из какого-то древнегреческого мифа. Одна поспешно промывала рану, другая стискивала руку, чтобы остановить кровотечение, а третья туго перевязывала рану. При этом все три с обожанием глядели на Эрла и со страшной скоростью тараторили по-испански.

– Они говорят: mucho hombre, большой мужчина. Вы победили двух самых плохих парней Эль-Колорадо – Меченого и того маленького, которого вы сбросили с лестницы, его звать Мулат Сэм. Они часто били этих девочек и много других девочек, и здесь, на Санхе, их все знают и зовут «темными ангелами Эль-Колорадо».

Эль-Колорадо. Ну и кто же это, гори они все в аду, может быть? Во всяком случае, приятных предчувствий все это не вызывало.

– Поживее, помоги конгрессмену, – сказал Эрл Пепе. – Леди, спасибо за помощь, теперь я в полном порядке смогу добраться до больницы. Вы очень милые и добрые и...

Топот ног по каменной лестнице известил о прибытии местных полицейских сил. Эрл сообразил, что уже некоторое время слышал сирены, но только не связал их с текущей ситуацией.

Он с улыбкой повернулся навстречу спасителям, но тут инициативу забрала в свои руки мадам. Она неожиданно вышла из-за портьер и принялась надрывно вопить, указывая пальцем на Эрла. Из-за спин полицейских выскочил Лейн Броджинс и метнулся к все еще лежавшему на полу конгрессмену, который стараниями Пепе был уже практически полностью одет. Лицо Лейна цветом напоминало прошлогодние листья, он склонился к своему боссу, безостановочно истерически восклицая:

– О мой бог, о боже, сэр, сэр! Гарри, помилуй бог, что случилось? О, это так ужасно!

Все было хорошо и даже прекрасно и говорило о любви, преданности и преклонении, которые Лейн испытывал к своему боссу, но Эрлу это не принесло никакой пользы, поскольку – очевидно, следуя указаниям мадам – двое раскормленных полицейских устремились к Эрлу и принялись колошматить его.

Застигнутый врасплох, он попытался закрыться. Правда, он получил краткую передышку, когда все три проститутки кинулись к копам и стали на своем истерическом испанском языке объяснять им, какую истинную роль Эрл сыграл во всем случившемся. Но у Mamasita была более сильная воля, более громкий голос, и, несомненно, она отстегивала полиции куда более внушительную мзду, так что двое полицейских – нет, трое, потом четверо, потом целая толпа – кинулись к Эрлу и с новой энергией принялись лупить его.

Падая, он увидел, как Лейн и Пепе заботливо сводят конгрессмена Этериджа вниз по ступенькам, но в этот момент кто-то умело врезал ему по локтю. Боль была настолько сильной, что он, не удержавшись, убрал руку, чтобы потереть больное место. Затем Эрл получил нокаутирующий удар в челюсть и провалился в бурлящую темноту.

Голова Эрла болела, видимо, так же сильно, как зад Эсмеральды, и была тяжелой, словно ее набили соломой. Место, где он находился, воняло мочой, дерьмом и потом, а Эсмеральда – а он-то думал, что понравился ей! – только что убралась прочь, перед этим сдавив его виски до потери сознания, пока остальные шлюхи очищали его карманы.

Он дернулся, высвобождаясь из их рук, и, лишь открыв глаза, понял, что находится в «мышеловке» какого-то полицейского участка, а Эсмеральды с двумя ее подружками поблизости нет. Жуткая головная боль была всего лишь следствием удара дубинкой по челюсти.

Его передернуло, и крохоборы отскочили. Они обобрали его дочиста, стибрив то, что не успели прибрать к рукам полицейские. Он остался без пиджака, галстука, рубашки, естественно, без кобуры и пистолета, без ботинок и носков. На нем были только брюки, но и из них вытащили ремень.

Сокамерники искали те немногие доллары, которые, по их мнению, могли у него остаться. Но у него их не было.

– Убирайтесь! – рявкнул он, отшвырнув одного и толкая остальных.

Они перебежали на другую сторону помещения и присоединились к уличному сброду – сутенерам, мошенникам, карманникам, драчунам и всякому прочему отребью, которое полицейские Гаваны набрали в ту ночь на Санха и других темных городских задворках. Они с подозрением рассматривали его и непрестанно болтали друг с другом.

Голова Эрла болела кошмарно, просто раскалывалась. Это было у него уже, наверно, десятое сотрясение; еще несколько, и у него начнется трясучка, как бывает у старых боксеров, с которыми ему приходилось встречаться. Он потрогал место, куда пришелся самый сильный удар, и обнаружил, что кто-то прилепил ему на лицо грейпфрут. Впрочем, в следующее мгновение он понял, что никто ничего не клал, что это его лицо раздуло, как грейпфрут. Даже легкое прикосновение кончиками пальцев было очень болезненным.

Решив пощупать глубокий порез на руке, он обнаружил, что рука туго обмотана лентой, оторванной, по-видимому, от простыни. На коже ниже повязки чернело большое пятно запекшейся крови. Эрл с трудом мог пошевелить рукой. Рану было необходимо срочно зашить: она могла раскрыться в любой момент.

Собравшись с силами, Суэггер поднялся. Он находился в глубине самой большой камеры предварительного заключения самого большого в городе полицейского участка. Он и еще человек двадцать из избранного общества. Сокамерники рассматривали его, не скрывая угрозы. Было непохоже, что эти парни мечтают позаботиться о нем. Возможно, до них уже дошел слух о том, что он изувечил пару нехороших ребят, и теперь каждый из них мечтает хоть немного выиграть в глазах большого босса по кличке Эль-Колорадо, измордовав в отместку этого чужака: Но это уже сделали местные копы. Эрл сплюнул на пол какую-то крошку, попавшую в рот, и увидел, что слюна красная. Конечно, во время всей этой ночной суматохи было немудрено прикусить язык. Засунув палеи в рот, он удостоверился, что все зубы на месте, хотя слева челюсть сильно распухла, а несколько зубов качалось и болело. Отведя руку в сторону, он увидел, что подушечки пальцев тоже покраснели. Ему требовался трехнедельный отпуск где-нибудь на хорошем пляже и диетическое питье – например, «джелл-о» или кока-кола.

– Эй! – громко крикнул он.

Но из той дали, где должны были находиться представители власти, не донеслось ни звука. Сквозь решетчатую дверь был виден только пустой коридор с каменным полом, освещенный лишь слабым отблеском света, падавшим оттуда, где сидели полицейские. Он понял, что очутился в «отстойнике». «Отстойник» обязательно имелся в каждом городе. Его назначение состояло в том, чтобы собирать с улиц всякие отбросы. По утрам всю эту дрянь вытряхивали на волю, и они расползались по углам – те, кто оставался в живых, – а вечером снова оказывались в этой же громадной камере; если не те же самые люди, то их братья-близнецы. До того, что происходило за зарешеченной дверью, никому не было никакого дела.

Он сделал еще одну попытку.