Под руководством Б. Л. Ванникова начала создаваться новая отрасль промышленности — атомная, в которую из других наркоматов, в соответствии с постановлением ГКО, были переданы и перепрофилированы некоторые НИИ, КБ, строительные организации и промышленные предприятия. Создан Ученый совет, в который вошли, по рекомендации Сталина: Алиханов, Ванников, Иоффе, Завенигин, Капица, Кикоин, Курчатов, Харитоп, Махиев. — Совет должен быть настоящий, научный, полезный — не заниматься говорильней, — определил Сталин, Сталин постоянно следил и помогал работе ученых, он оказался дальновидным и насчет «говорильни», и однажды устранил серьезный конфликт, наметившийся между администраторами и учеными. По этому поводу Сталину написал письмо академик Капица: «Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в особом комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это неплохо, но вслед за ним первую скрипку все же должен играть ученый. У тов. Берии основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берии слабо... У него один недостаток — чрезмерная самоуверенность, и причина се, по-видимому, в незнании партитуры. Я ему прямо говорю: „Вы не понимаете физику, дайте нам, ученым, судить об этих вопросах“, на что он мне возражает, что я ничего в людях не понимаю. Вообще наши диалоги не особенно любезны. Я ему предлагал учить его физике, приезжать ко мне в институт. Ведь, например, не надо самому быть художником, чтобы понимать толк в картинах [...]. ...У меня с Берией совсем ничего не получается. Его отношение к ученым, как я уже писал, мне совсем не по нутру. ...Следует, чтобы все руководящие товарищи, подобные Берии, дали почувствовать своим подчиненным, что ученые в этом деле ВЕДУЩАЯ, а не подсобная сила... Они (руководящие товарищи) воображают, что, познав, что дважды два четыре, они постигли все глубины математики и могут делать авторитетные суждения. Это и есть первопричина того неуважения к науке, которое надо искоренить и которое мешает работать [...] Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика. Я бы сам ему все это сказал, да увидеться с ним очень хлопотно...» Сталин ответил академику. Он вызвал Берию и показал ему письмо Капицы. Можно легко представить, как оно взбесило «маршала КГБ» при его неограниченной власти. Но Сталин сказал: — Учти и помирись. Берия поехал к Капице в институт, подарил ему уникальное охотничье ружье. Настырный академик в беседе еще раз выложил Берии все, что о нем думает. Он согласился продолжать работу в Спецкомитете только при условии, если ученые будут основной силой, а все остальные — подсобной, помогающей им. Берия на все был согласен. Но он не был бы самим собой, если бы не затаил злобу на Капицу. Постепенно, день за днем, он «дул и дул в уши» Сталину, что этот академик ненадежный человек, он настроен антисоветски, может стать предателем. В конце концов Берия своего добился. Сталин сказал: — Я его выведу из Комитета, но ты, Лаврентий, его не трогай. Никаких арестов и обысков. Капицу из Комитета вывели, и он спокойно дожил свой век. Пережил Берию — умер в 1984 году, стал дважды Героем Социалистического труда (1945, 1974 гг.)... 29 августа 1949 года в 6 часов утра на Семипалатинском полигоне была взорвана первая советская атомная бомба. О подготовке во всех деталях докладывалось Сталину по ВЧ. И когда все было, как говорится, на взводе, ом благословил. Атомная монополия США была ликвидирована. Создание атомных бомб и ракет, способных доставить их через океан, поставлено на массовое производство. Сталин и на этот раз своего достиг — он спас не только свою страну, но и все человечество от американской атомной дубины.

Разгром Японии [В этой главе использованы воспоминания маршала Василевского и приводятся выдержки из книги С. Куличкина «Генштаб полагает...»] Впервые о войне с Японией Сталин заговорил еще при подготовке завершающих операций против Германии. Перед взятием Кенигсберга Сталин сказал Василевскому: — В Ялте мы договорились о войне на Дальнем Востоке против японцев. Уже сейчас надо готовить к переброске туда несколько лучших армий. Их мы возьмем в том числе и из Восточной Пруссии. Я хочу, чтобы именно вы наметили эти армии. Ставка предполагает поручить вам руководство боевыми действиями против японцев... Такого Александр Михайлович не ожидал, и недоумение, конечно, отразилось на его лице. Сталин заметил это. — Вы что же, недовольны? — спросил он настороженно. — Или считаете себя недостойным этой миссии? — Скорее второе. По должности начальника Генштаба я, конечно, изучал Дальневосточный театр военных действий, занимался им, но никогда не служил на Дальнем Востоке, не знаком с особенностями этого района, не воевал против японцев. По-моему, у нас достаточно военачальников, долгое время не только служивших там, но и участвовавших в боях. Скажем. Георгий Константинович Жуков, Рокоссовский, Малиновский, Попов... — Хватит, 'товарищ Василевский. Мы об этом знаем. Но Ставка считает, что операцией такого масштаба в ранге Главнокомандующего могут выступить либо Жуков, либо вы. У Жукова, вероятно, будет много дел в Германии, да и на Халхин-Голе он тоже воевал, не зная Дальнего Востока. Сейчас у вас гораздо больше опыта. Вы уже брали мощные укрепления, как Севастополь, будете брать Кенигсберг. А японцы создали в Маньчжурии мощные укрепления. Или вы предпочитаете заниматься только Генштабом? — Никак нет, товарищ Сталин. А относительно Генштаба, я уже сейчас просил бы освободить меня от этой должности. Последние два года я большую часть времени проводил на фронте и Генштабом фактически руководил генерал Антонов. Его и предлагаю утвердить в этой должности, оставив за мной должность заместителя наркома обороны. — А разве вас не обидит такое решение? — спросил Сталин и повернулся к стоящему рядом покрасневшему Алексею Иннокентьевичу. — Что вы думаете по этому поводу, товарищ Антонов? — Я не согласен с предложением Александра Михайловича. Его роль как начальника Генштаба очевидна. — Ну ладно, все это шапошниковская школа. Деликатничаете друг перед другом. Мы подумаем над вашим предложением, товарищ Василевский. Нельзя же просто так понизить вас в должности. А пока занимайтесь Восточной Пруссией. Когда вы сможете выехать на фронт? — Если разрешите, завтра утром. Сталин не хотел уподобляться Гитлеру и начинать войну с Японией внезапным нападением, он приказал Молотову — как министру иностранных дел — готовить ситуацию дипломатически. 5 апреля Молотов пригласил к себе японского посла Сато и от имени Советского правительства сделал заявление о денонсации советско-японского пакта о нейтралитете. Судя по всему, эта новость не стала для японца большой неожиданностью, но все же поразила его. Он побледнел, потом покраснел и, вытирая пот со лба, тихо сказал: — Смею ли я узнать у господина министра мотивы денонсации? Япония как никогда готова приложить все силы для поддержания нейтралитета. — В заявлении все сказано, — сухо ответил Молотов. В заявлении указывалось, что пакт подписывался "до нападения Германии на СССР и до возникновения войны между Японией, с одной стороны, и Англией и Соединенными Штатами Америки — сдругой. С того времени обстановка изменилась в корне. Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии, помогает последней в войне против СССР. Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые являются союзниками Советского Союза. При таком положении пакт о нейтралитете между Японией и СССР потерял смысл, и продление этого пакта стало невозможным..." Японец лукавил, когда чуть ли не клялся в примерном соблюдении японцами нейтралитета. Все тяжелейшие годы войны у наших дальневосточных границ Япония держала почти миллионную лучшую Квантунскую армию, и только срыв планов вермахта под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге так и не позволил им выбрать подходящий момент для броска на советское Приморье и Забайкалье. * * * В Москве готовились к Параду Победы — шли тренировки сводных фронтовых полков, шили новую парадную форму, — а Василевский был поглощен думами о боевых действиях на Дальнем Востоке, Генеральный штаб занимался сложными расчетами. В первую очередь, железнодорожными перевозками. Трудностей здесь хватало с лихвой, а вот железнодорожных путей, станций выгрузки было мало. А ведь перемещение почти миллиона солдат, тысяч единиц техники надо было проводить скрытно. Для чего необходима такая секретность? Японцы, конечно, знали о скором начале боевых действий. Но «скоро» слишком растяжимое понятие. Скажем, в августе на Востоке начинается сезон дождей. Значит, в сентябре? А если вопреки логике? Если успеть до сезона дождей или ударить в его разгар? Такого японцы представить не могли. Еще с 1904 года они привыкли к размеренным боевым действиям, и в эту войну готовились к длительной оборонительной операции. Они привыкли к тому, что противник должен выбрать благоприятные погодные условия, предварительно долго и упорно проводить огневую подготовку, налеты авиации и уж потом... Главком Василевский очень надеялся на такой консерватизм и готовил неожиданный, быстрый комбинированный удар. Вот почему он торопился. Вот почему приказал часть войск, артиллерии, все что было на колесах, выгружать не на единственной станции в районе города Чойбалсан, а на всех станциях между Читой и Карымской, и оттуда своим ходом совершать марши по 500, 700, 800 километров в районы развертывания. Вот почему так внимательно следил за соблюдением мер предосторожности. Он лично приказал ограничить количество лиц, допущенных к перевозке и разгрузке войск; строго контролировать все переговоры по линиям связи; разгрузку войск производить только в присутствии представителей Генштаба. Сталин не беспокоил его почти весь май. Конечно, он регулярно выслушивал доклады о ходе подготовки операции, но практически подключился, когда начали обсуждать кандидатуры руководящего состава. Разговор этот состоялся незадолго до торжественного приема в Кремле в честь Победы. — Итак, товарищ Василевский, по докладам генерала Антонова, вы окончательно определились с группировками войск и командованием будущих фронтов? — спросил Верховный, внимательно вглядываясь в карту. — Так точно, товарищ Сталин. Все войска на Дальнем Востоке сводятся в три фронта: Забайкальский, 1-й и 2-й Дальневосточные. Самый мощный — Забайкальский под командованием Малиновского — включает 17-ю, 36-ю, 39-ю и 53-ю общевойсковые армии, 6-ю гвардейскую танковую и 1-ю воздушную армии, а таюке конно-механизированную группу советско-монгольских войск. Силен и 1-й Дальневосточный фронт Мерецкова, развернутый на базе Приморской группы войск. У него 1-я Краснознаменная, 5-я, 25-я и 35-я общевойсковые армии, Чугуевская оперативная группа, 10-й мехкорпус и 9-я воздушная армия. Во 2-м Дальневосточном фронте Пур-каева — 2-я Краснознаменная, 15-я и 16-я общевойсковые армии, 5-й отдельный стрелковый корпус, Камчатский оборонительный район и 10-я воздушная армия. Тихоокеанский флот адмирала Юмашева насчитывает 427 боевых кораблей, из них 2 крейсера и 78 подводных лодок, 1500 самолетов. В Амурской флотилии 200 кораблей и 70 самолетов... — Хорошо, товарищ Василевский, — остановил его Сталин. — Кто начальники штабов во фронтах? — У Малиновского — генерал армии Захаров, у Мерецкова — генерал-лейтенант Крутиков, у Пуркаева — генерал-лейтенант Шевченко, наш генштабист. — А мы хотели предложить вам товарища Захарова начальником штаба Главнокомандования. — Лучшей кандидатуры представить трудно. Матвея Васильевича знаю давно, но разговора у меня с ним не было. Есть еще генерал Курасов... — Хорошо, разберитесь, внимательно поговорите с ними и доложите. Главное командование должно быть авторитетным органом. Мы прикомандируем к нему наркома ВМФ, главкома ВВС, ответственных представителей всех родов войск. А как с командованием армиями, корпусами? — Стараемся разбавить опытными фронтовиками, товарищ Сталин. Помимо тех, кто пришел со своими армиями и корпусами, я имею в виду Людникова, Крылова, Манагарова, Кравченко, Плиева, направляем и других товарищей. В Забайкалье на 36-ю армию — генерал-лейтенанта Лучинского, в Приморье на 1-ю Краснознаменную — генерал-полковника Белобородова, на 25-ю — генерал-полковника Чистякова, на 35-ю — генерал-лейтенанта Захватаева. Все — опытные боевые командармы. Прежних командующих оставляем у них заместителями. — Правильно! Это очень важно, ибо старожилы хорошо знают театр военных действий противника. Надо получше поработать со всеми звеньями управления на местах. — Как только закончим все дела в Москве и будет принято решение, немедленно убываю на фронт. — Ну, товарищ Василевский, никак не можете отвыкнуть от слова «фронт». Решение будет принято в соответствующее время. А в Москве действительно есть дела. Вы думаете готовиться к Параду Победы? — Так точно, товарищ Сталин. Уже портные надоели, спешат к сегодняшнему приему. — А что, красив новый мундир? Вы, как бывший офицер, можете сравнить? — Думаю, при старом режиме подобной красоты не было, не считая эполет. — Были и такие предложения, еще в сорок третьем году, но мы отказались. Кстати, к приему мундир не обязателен, а на парад непременно. 26 июня Сталин утвердил план разгрома японских войск в Маньчжурии, Корее, на Сахалине и Курильских островах. Через сутки ушла директива в действующую армию и на флот. 27 июня на Дальний Восток убыл Мерецков, в первых числах июля — Малиновский и сразу за ним Василевский. Убывали маршалы строго секретно. По документам и внешнему виду они не были маршалами. Мерецков считался генерал-полковником Максимовым и по приказу Сталина совершил чуть ли не чкаловский перелет. По тем временам всего 36 часов добирался он до Ворошилова-Уссурийского, пробыв из них почти 29 часов в воздухе. Малиновский превратился в генерал-полковника Морозова, но ехал уже с комфортом — спсцпоездом. Василевского, по документам — замнаркома генерал-полковника Васильева, задержал в Москве на сутки Сталин. Разговор был короткий, но Верховный придавал ему большое значение. — Теперь от вас зависит очень многое, и прежде всего непосредственная подготовка войск, — сказал он сразу. — Мы собираемся в Берлин, на конференцию. Вопросы очень сложные: по разделу Германии, контрибуции, по новому порядку в Европе. Союзники, судя по всему, не рассчитывают разбить Японию в ближайшее время, будут втягивать нас в эту войну. Мы останемся верны нашим обязательствам, вступим в войну, но провести ее должны решительно, в самые короткие сроки, победоносно. Мир должен понять, что без Советского Союза закончить вторую мировую войну невозможно. Быстрота обеспечит и силу нашего дальнейшего влияния на Дальнем Востоке, в Китае, Корее, возможно, во всем регионе. Полная готовность войск и сил флота должна быть достигнута не позднее чем через три недели. Может быть, вам придется некоторое время подождать. Это будет зависеть от хода переговоров, но, думаю, недолго. Вы решили вопрос с начальником штаба Главного командования? — И Захаров и Курасов отказались. — Есть другие кандидатуры? — Есть — генерал-полковник Иванов. Его настоятельно рекомендует Толбухин. — Хорошо, забирайте Иванова — и доброго пути. В дороге вам будет о чем подумать, можно поработать. 3 августа Сталин вернулся в Москву из Потсдама, и Александр Михайлович сразу связался с ним, подробно доложил о ходе подготовки к операции. — Когда реально вы сможете начать наступление? — спросил Сталин. — На Забайкальском фронте армии Людникова и Манагарова вышли в районы сосредоточения. Они в пятидесяти-шестидесяти километрах от госграницы. Танкисты Кравченко уже на исходных. Через двое суток фронт готов начать наступление. Дальневосточные фронты уже двое суток находятся в готовности к атаке. — Скоро получите директиву, подтверждающую преобразование Приморской группы в 1-й Дальневосточный фронт. Фронт Пуркаева, как мы и говорили, будет называться 2-м Дальневосточным. Как дела на флоте? — К 5—7 августа флот достигнет полной готовности. Но я просил бы срочно прислать на Дальний Восток адмирала Кузнецова. Он необходим для координации наших действий с моряками. — Хорошо. Указания Кузнецову будут даны немедленно. Значит, мы идем с опережением графика? — Более того, товарищ Сталин. Я убежден, что операцию надо начинать не позднее 9—10 августа, используя благоприятную погоду. Кроме того, разведка выявила признаки перегруппировки японских войск в Маньчжурии и Корее. Кванту некая армия растет. Число дивизий выросло с 19 до 23, самолетов с 450 до 850. Усиливается Приморское направление. Боюсь, как бы японцы не догадались о наших намерениях. О войне они, конечно, знают, но я хотел бы оставить их в прежней уверенности, что мы начнем где-то в сентябре. — Да, видимо, придется начинать. Трумэн все хвастался какой-то бомбой, а добивать японца придется русскому солдату. Ждите в ближайшие дни директивы... Атомная бомба была взорвана американцами 6 августа над Хиросимой, начав новую эру человеческого безумия. Впрочем, в те дни люди еще не понимали всего ужаса этого пока еще единственного взрыва. Во всяком случае, в штабе Главкомата войск Дальнего Востока гораздо большее впечатление произвела полученная 7 августа около семнадцати часов по московскому времени директива Сталина о начале 9 августа боевых действий Забайкальского и 1-го Дальневосточного фронтов. Да и на японцев гораздо большее впечатление произвело полученное вечером 8 августа через посла в Москве заявление Советского правительства. «После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии, — говорилось в документе, — единственной великой державой оказалась Япония, которая стоит за продолжение войны. Требование трех держав — Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Китая — от 26 июля сего года о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил было отклонено Японией. ...Советское Правительство заявляет, что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией». 9 августа была сброшена вторая атомная бомба — на Нагасаки. Американцы считают это главной причиной капитуляции Японии. Но анализ событий, предшествовавших атомной бомбардировке, и особенно последовавших за ней, опровергает эту версию и приводит к другим выводам. Во-первых, на бомбардировку Хиросимы императорская ставка ответила лишь отправкой в этот город специальной комиссии по изучению последствий атомного взрыва. Японских руководителей гораздо больше беспокоила позиция Советского Союза. И когда 9 августа советские войска перешли в наступление, то это в корне изменило обстановку. Вступление СССР в войну с Японией повергло в крайнее уныние и растерянность ее правящие круги. Именно поэтому японское руководство утром 9 августа приняло принципиальное решение о необходимости капитуляции. Премьер-министр Японии адмирал Судзуки на экстренном заседании Высшего совета по руководству войной откровенно заявил: «Вступление сегодня утром в войну Советского Союза ставит нас окончательно в безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее продолжение войны». О потере всякой надежды на победу в войне заявил на этом же заседании и министр иностранных дел Того: «Война становится все более безнадежной. Настоящая ситуация настолько критическая, что исключает всякую надежду на победу, и поэтому мы должны немедленно принять Потсдамские условия...» Применение атомного оружия не вызывалось военной необходимостью, поскольку поражение Японии, по существу, было предрешено разгромом фашистской Германии и предстоящим вступлением в войну против Японии Советского Союза, о котором американское руководство хорошо знало. Если же принимать всерьез утверждения американской буржуазной историографии, что к началу августа 1945 г. «Япония фактически была уже разбита» и американцам оставалось только «устроить церемонию подписания капитуляции», то в таком случае атомная бомбардировка тем более не являлась необходимой. Но тогда зачем сбрасывались атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? Во имя чего сгорели в атомном пламени или подверглись мучительным страданиям от ранений, ожогов, радиоактивного облучения около 500 тыс. мирных жителей? И если атомная бомбардировка не вызывалась военной необходимостью, то объяснение следует искать в политике США. Как справедливо заметили японские историки, «использование атомной бомбы было для Соединенных Штатов скорее не последним военным действием во второй мировой войне, а первым серьезным сражением в „холодной войне“, которую они ведут против России». Это был не только удар по Японии, но главным образом шантаж против СССР. Итак, Сталин приказал начать боевые действия против Японии 8 августа 1945 года. В то утро Василевский находился в штабе 1-го Дальневосточного фронта. Все было готово к наступлению, но вдруг дала себя знать дальневосточная природа — разразился мощный ливень. — Дождались! — с досадой сплюнул Мерецков. Василевский тоже загрустил: — Теперь уже поздно говорить об этом. — Да я и не говорю. В первый раз, что ли, погода подводит. — Пойду докладывать Верховному, — сказал Василевский. Разговор со Сталиным не получился, вернее, его пришлось перенести на пару часов. Взявший трубку Поскребышев доло жил, что Сталин просил перезвонить через некоторое время. Когда через два часа он все же связался с Верховным, тот очень спокойно выслушал его доклад, и когда Василевский сказал о грозе, Сталин даже пошутил: — Гроза начинается для самураев! — Я имею в виду настоящую грозу, — уточнил Василевский. — Погода портится с каждым часом. — И я настоящую, товарищ Василевский. Разве наши армии: красноармейцы, летчики, танкисты, артиллеристы, моряки — не гроза для японцев? Красная Армия как гроза, неожиданно, сокрушительно обрушится на Квантунскую армию. Ее прорыв будет скоротечным и очистительным ливнем, сметет с лица земли последнюю военную заразу... Действительность оправдала пророчество Верховного. Разверзлись хляби небесные. Гремели раскаты грома, которые можно было принять за начавшуюся артподготовку. Дождь не просто шел, а лил как из ведра. С вершин сопок в долины ринулись потоки воды, размывая последние дороги, наполняя любую впадину, поднимая уровень воды в реках, ручьях, озерах. В половине первого ночи Мерецков решил: — Думаю начинать атаку без артподготовки прямо в ливень. В этом и будет новая «изюминка». — С Богом! ~ благословил Василевский, и спокойствие охватило его. — Доклады ко мне через каждые два часа. Только события первостепенной важности немедленно! Я пойду отдохну. Он уже привык к победам. Привыкли к ним и его подчиненные, прибывшие с совете ко-германского фронта. Никто из них — от рядового до командующего — не сомневался не только в окончательной, но и в скорой победе. Однако, чтобы наступление сразу пошло подобными темпами, такое вряд ли кто мог предположить. Официально до подписания акта о капитуляции кампания длилась двадцать четыре дня, но на практике все было кончено в десять дней, максимум в две недели. Утром из первого доклада с фронта Главком Василевский узнал, что на всех направлениях, даже в непроходимой тайге, на разлившихся от дождя Амуре и Сунгари (вода здесь поднялась до четырех метров), главные силы продвинулись на десять — пятнадцать километров. Передовые отряды, буквально продираясь сквозь мыслимые и немыслимые преграды, ушли еще дальше и завязали бои за главные укрепрайоны. Из Забайкалья же пришли просто потрясающие донесения. Танкисты Кравченко, двигаясь двумя параллельными колоннами, совершили бросок в сто пятьдесят километров и к исходу дня вышли к перевалам Большого Хингана. Даже по безводной пустыне Гоби под палящими лучами солнца, обходя отравленные колодцы, конно-механизированная группа Плиева продвинулась почти на шестьдесят километров. С утра и до позднего вечера могучие бомбардировщики 9-й воздушной армии бомбили Чанчунь и Харбин. Сталин, получив первое донесение Василевского, не удивился, но, конечно, остался очень довольным. — Ну как там гроза? — спросил он шутливо. — Какую вы имеете в виду, товарищ Сталин? — А у вас что же, их много? — Так точно. Одна в небе, другая гремит на земле. Темп наступления у Кравченко более ста пятидесяти километров в сутки. Он вышел к Большому Хингану. Это намного выше, чем мы предполагали. Общевойсковые армии всех трех фронтов наступают по плану, выходят к главным укрепрайонам. — Вот там и проверим вашу действительную готовность. Вы думаете, уже можно говорить об успехе? — Сейчас пока нет, но суток через пять положение прояснится полностью. Через пять суток Забайкальский фронт перешел Большой Хинган, и танки Кравченко по маньчжурской равнине рванулись на тылы Квантупской армии — к Шеньяну, Чанчуню. По пятам за ними спешила мотопехота Мапагарова. Наступление шло по всему фронту. Дальневосточные фронты продвинулись на 50—200 километров. Начались уникальные десантные операции по овладению Южным Сахалином и Курилами. Теперь стало совершенно понятно, что японское командование потеряло управление войсками и не может организовать стойкого сопротивления. Японский фронт в Маньчжурии раскололся на несколько частей, и только чудо могло снасти японцев от полного разгрома. — Значит, ваши предположения подтвердились? — спросил Сталин, выслушав доклад Василевского. — Так точно, товарищ Сталин. Теперь самое главное — не потерять темпа наступления. — Хорошо. Только темп надо увеличить еще. Какие на этот счет будут предложения? — Предполагаем выброс авиационных десантов в крупнейших городах: Харбине, Чанчуне, Гирине, Мукдене. Создаем передовые подвижные отряды во всех общевойсковых армиях и у Кравченко. — Вы знаете, что японское правительство официально объявило о капитуляции? — Так точно. Разведка и радиоперехват это подтверждают. Но капитуляция весьма странная. В телеграфном приказе японского генерального штаба командованию Квантунской армии сказано: «По повелению императора уничтожить знамена, портреты императора, императорские указы и важные секретные документы...» Приказа прекратить сопротивление нет. Японцы сражаются отчаянно, переходят в контратаки, много примеров самопожертвования. Наше продвижение вперед — отнюдь не легкая прогулка. Потери несем ощутимые. Я только что говорил с Мерецковым... — Я так и думал, — перебил его Сталин. — Завтра мы выступим с официальным заявлением в печати, а вы начинайте десантные операции. 16 августа все газеты Советского Союза опубликовали за подписью генерала армии Антонова официальное заявление Генерального штаба Красной Армии, которое гласило: «1. Сделанное японским императором 14 августа сообщение о капитуляции Японии является только общей декларацией о безоговорочной капитуляции. Приказ Вооруженным Силам о прекращении боевых действий еще не отдан, и японские вооруженные силы по-прежнему продолжают сопротивление. Следовательно, действительной капитуляции в вооруженных сипах Японии еще нет. 2. Капитуляцию вооруженных сил Японии можно считать только с того момента, когтда японским императором будет дан приказ своим вооруженным силам прекратить боевые действия и сложить оружие и когда этот приказ будет практически выполняться. 3. Ввиду изложенного Вооруженные Силы Советского Союза на Дальнем Востоке будут продолжать свои наступательные операции против Японии». Враг сопротивлялся, и все же процесс капитуляции начался. Прокатилась волна самоубийств. 11 августа выстрелом из револьвера себе в грудь начал эту цепочку бывший премьер-министр Тодзио — главный виновник развязывания войны и поражения Японии. 15 августа покончил счеты с жизнью военный министр Анами. За ним — член Высшего военного совета генерал-лейтенант Синодзука, потом министры последнего правительства Кондзуми. Хосида, генералы Тейницы Хасимото и Хамада Хатоци. Истинные самураи не только делали харакири, но и стрелялись, принимали яд. Трудно сказать, подействовало ли это на командование Квантунской армии, но в 15 часов 17 августа токийское радио передало заявление штаба армии: «Дли того чтобы достичь быстрейшей реализации приказа о прекращении военных действий, мы, командование Кван-тунской армии, сегодня утром издали приказ, чтобы самолеты с нашими представителями были направлены 17 августа между Ш и 14 часами (по токийскому времени) в следующие города: Муданьцзян, Мишань, Мулин для установления контакта с командованием Красной Армии. Штаб Квантунской армии желает, чтобы эта мера не вызвала каких-либо недоразумений». — Это уже похоже на начало капитуляции, — доложил Мерецков Василевскому. — Похоже, но пока только похоже. Помаринуют они нас еще не один час. Войскам продолжать наступление! И действительно, потянулось томительное ожидание. Наконец в 17 часов штаб фронта принял радиограмму командующего Квантунской армией. Генерал Ямада сообщал, что он отдал приказ войскам о немедленном прекращении военных действий и сдаче оружия советским войскам. Разведчики доставили два вымпела, сброшенные с японских самолетов и возвещавшие о прекращении боевых действий: