– Иные из нас должны возблагодарить теперь Господа Бога, – сказала Уазиль, когда они шли в церковь, – за то, что он помог им сегодня рассказать истории, в которых так много правды. Что же касается Сафредана, то ему следовало бы просить прощения за то, что он оказался таким насмешником и оскорбил дам.

– Клянусь честью, – воскликнул Сафредан, – хоть я не берусь утверждать, действительно ли дело было именно так, как я рассказал, все это я слышал своими ушами. А уж если бы мне довелось рассказывать вам о женщинах то, что сам я воочию видел и испытал, вам бы пришлось столько раз креститься, сколько не крестятся даже тогда, когда освящают церковь, – так велико было бы ваше негодование.

– Ну, нечего сказать, признался, – воскликнул Жебюрон, – да такое покаяние, пожалуй, только усугубляет грех.

– Раз вы такого дурного мнения о женщинах, – сказала Парламанта, – им следует изгнать вас из своего общества и отказаться от разговоров с вами.

– Некоторые из них уже воспользовались вашим советом, они лишили меня всего, на что я имел право, – ответил Сафредан, – и если бы я мог рассказать что-нибудь еще худшее обо всех и чем-нибудь им досадить, я бы, не задумываясь, это сделал, лишь бы они потом отомстили за меня той, которая так несправедлива ко мне.

Парламанта надела маску[76] и вместе со всеми остальными вошла в церковь, где давно уже отзвонили вечерню, но где не оказалось ни одного монаха: узнав, что гости их собираются на уединенном лугу и рассказывают друг другу забавные истории, святые отцы, которые были более падки до развлечений, чем до молитвы, спрятались в канавке за густою изгородью и, лежа там на траве, так внимательно слушали увлекательные рассказы, что даже не слыхали церковного звона. Спохватившись, они побежали в церковь бегом и так запыхались, что не сразу еще могли начать службу. А когда богослужение окончилось и все стали спрашивать их, почему они так запоздали и так плохо пели, они вынуждены были признаться, что получилось это из-за того, что, слушая рассказы, они обо всем забыли. Когда их гости узнали, что рассказы эти так им пришлись по душе, им разрешено было и впредь присутствовать и слушать их, сидя или лежа за изгородью. Ужин прошел оживленно: возобновились споры, которые не успели закончить на лужайке, и в течение целого вечера все говорили и никак не могли наговориться. Наконец Уазиль сказала, что пора уже ложиться спать, чтобы за ночь все могли как следует отдохнуть и встать утром со свежей головой, добавив, что каждый час сна до полуночи стоит трех, которые мы спим потом. Все попрощались и разошлись по своим комнатам, и на этом окончился второй день.

На следующее утро, еще до того как все собрались в трапезной, госпожа Уазиль была уже там. Она пришла за полчаса до всех, чтобы просмотреть тот отрывок Священного Писания, который она готовилась прочесть вслух. И точно так же, как и в предыдущие дни, все были премного довольны ее чтением. Не успела она еще закончить, как один из монахов пришел звать всех к утренней мессе, ибо оказалось, что и сеньоры и дамы были так поглощены этим чтением, что не слышали даже, как прозвонили колокола. Прослушав мессу со всем подобающим благочестием и потом скромно пообедав, чтобы чересчур обильная еда не притупила память и каждый мог получше вспомнить то, что должен был рассказать, они разошлись по своим комнатам, чтобы почитать свои записи в ожидании, когда настанет время идти на лужайку. Как только назначенный час настал, все отправились туда. И те, кто решил в этот день рассказать нечто забавное, лукаво улыбались, и по их лицам можно было догадаться, что присутствующим будет над чем посмеяться. Когда все расположились на траве, Сафредана спросили, кому он передаст слово, чтобы начать третий день.

– Мне кажется, что вчера я очень провинился перед вами, а сам я не знаю никакой истории, которая могла бы загладить мою вину. Поэтому, я думаю, лучше всего было бы передать сейчас слово Парламанте; она со свойственной ей рассудительностью сумеет рассказать что-нибудь в похвалу дамам и заставит забыть о горькой истине, которую я вам высказал вчера.

– Я отнюдь не собираюсь расплачиваться за ваши грехи, – ответила Парламанта, – я постараюсь только сама не пойти по вашим стопам. Поэтому я хотела бы рассказать одну только правду, как мы клятвенно обещали друг другу, и убедить вас, что на свете есть дамы, которые в своих друзьях ищут прежде всего высокой и чистой любви. А поелику те, о которых пойдет сейчас речь, принадлежат к знатному дому, я расскажу вам все, как было, изменив только их имена. И прошу вас, любезные дамы, помните, что благородное и целомудренное сердце никакая любовь не заставит перемениться, как вы и увидите сами из моего рассказа.

Была во Франции королева, которая любила, чтобы в ее свите всегда находились девушки из самых знатных домов[78]. Среди них была некая Роландина, которая приходилась ей близкой родственницей. Но по причине каких-то неладов с отцом этой девушки королева питала к ней неприязнь. Роландина не выделялась среди остальных красотою, но и не была особенно дурна собой, благоразумие же и добродетель ее были так велики, что к ней сваталось немало знатных вельмож. Всем она отвечала отказом: отец ее любил деньги и ревниво берег свое состояние, не очень-то беспокоясь о благополучии дочери. Королева же, как я говорила, питала к ней неприязнь, и поэтому те из придворных, которые боялись прогневить свою госпожу, перестали выказывать девушке знаки внимания. Таким образом, из-за небрежения отца и презрения королевы несчастная Роландина очень долго не могла найти себе мужа. И в конце концов она стала этим очень тяготиться, и не столько потому, что ей так уж хотелось выйти замуж, сколько потому, что начала стыдиться своего положения. Она оставила двор и всю светскую суету, решив посвятить себя Богу, и стала проводить время в молитвах и рукоделье. И так вот молодые годы ее прошли в уединении, и жизнь ее была на редкость добродетельной и благочестивой. Когда ей было уже около тридцати лет, она встретилась с побочным сыном одного сеньора из знатного и славного рода – человеком весьма порядочным и благородным. Но бастард этот не был ни богат, ни красив и поэтому не пользовался успехом у дам. Он оставался неженатым – и, так как несчастье часто сближает людей, он начал ухаживать за Роландиной, ибо положение обоих, состояние их и участь во многом были сходны. И, жалуясь друг другу на свои невзгоды, они так подружились, как только могут подружиться товарищи по несчастью, и старались возможно чаще встречаться и утешать друг друга. И чем больше они виделись, тем больше росла и крепла их дружба. Те, кто знал, как уединенно живет Роландина и как она всех чуждается, видя ее теперь постоянно в обществе этого человека, стали возмущаться и старались внушить ее воспитательнице, что она не должна этого допускать. Та передала эти слова Роландине и сказала, что все возмущаются тем, что она столько времени проводит с человеком, который недостаточно богат, чтобы на ней жениться, и недостаточно красив, чтобы стать ее другом. Роландина, которая всегда была более склонна к скромной жизни, чем к светским забавам, ответила своей воспитательнице: