Сильная печаль пронзила желчный пузырь у визиря. Он сказал: «О царь царей! Дозволь еще одну ночь! Мы поставим вокруг ложа стражу с обнаженными клинками!» – «Зачем? – пожал плечами султан. – Мне не нужен такой брак!»

Визирь с сыном покинули дворец. И глашатай стал кричать в городе об отмене брака.

И вот прошло три месяца. Матушка Ала ад-Дина отправилась в диван. А султан уже забыл, что обещал свою дочь Ала ад-Дину. И когда он увидел бедное платье женщины, он растерялся и спросил визиря: «Что ты думаешь?» А визирь пылал злостью и завистью. Он сказал: «О царь царей, неужели ты выдашь свою дочь за бедняка?» – «Но ведь я обещал!» – сказал султан. «Вели принести еще камней, много камней! – посоветовал хитрый визирь. – Он не принесет, и брака не будет!» – «Слушай меня, женщина! – сказал довольный султан. – Пусть твой сын даст за мою дочь еще сорок таких блюд, и сорок невольниц нести блюда, и сорок рабов охранять невольниц. Тогда я отдам дочь!»

Опечаленная матушка шла домой и думала: «Где взять невольниц, где взять рабов?»

Ала ад-Дин выслушал ответ султана и утешил матушку: «Не печалься! У нас будет все! Иди на рынок и купи то, что обрадует твое сердце!»

Мой цветочек, утром мы сходим на рынок к продавцу благовоний, у меня кончился благоухающий нард и душистая хна. Великий властелин древности, повелитель джиннов Сулейман, сын Дауда, очень любил благовония и говорил своей любимой: «Твой запах приятен мне, имя тебе мирровое масло!» А он был мудрый человек и зря слов на ветер не бросал! Поэтому ты должна крепко помнить эти слова и всегда иметь ароматы в нужном количестве.

Ну вот, когда матушка ушла, Ала ад-Дин потер светильник и приказал джинну: «О раб лампы! Доставь мне сорок блюд, полных драгоценными камнями! Сорок невольниц, красивых, как луна, и сорок полных сил рабов. И пусть на них будут роскошные одежды!» И в тот же час во дворе стало тесно от рабов и невольниц.

Только матушка пришла с рынка, Ала ад-Дин сказал: «Не снимай покрывала. Иди в диван, веди невольниц и рабов». И матушка Ала ад-Дина повела сорок невольниц и сорок рабов во дворец. А люди выбегали из домов и не верили своим глазам.

Султан тоже не верил своим глазам, он считал блюда, смотрел камни, трогал мускулы у рабов и щупал невольниц. «Скажи своему уважаемому сыну, что я принимаю его выкуп за мою дочь и отдаю царевну Будур в жены Ала ад-Дину! – сказал султан. – Вечером я жду вас с ним во дворце». И поспешил увести невольниц в гарем, откуда не выходил до вечера.

Все, мой цветочек, я устала.

Оставшуюся ночь Жаккетте снилось, что страшный, похожий на пьяного копейщика Шарло, джинн носил ее на тюфяке над спящим городом. И кричал: «Двигай персиком!»

Носить покрывало как настоящая восточная женщина – тяжелый труд. Надо так закутаться им с головой, чтобы в щелочку виднелся только один глаз. Жаккетту по всем правилам окутали покрывалом, и ей казалось, что теперь она – одноглазый ифрит. С непривычки глаза съезжались в кучку, и одноглазо смотреть на мир было неприятно. Даже голова разболелась.

Крупнейший городской базар оглушил Жаккетту звуками и запахами. Насколько тихими и безлюдными были улочки мусульманского города, настолько шумным и многолюдным был восточный сук.

В лавках, на лотках, просто на земле (в корзинах и на ковриках) лежали груды самых разнообразных товаров, притягивающие к себе яркостью красок, красотой форм и дразнящими нос запахами. В темных углублениях, расположенных в наиболее удобных местах лавок, где прятались более дорогие товары, сидели самые солидные люди города – уважаемые торговцы, про которых даже пророк (да благословит его Аллах!) сказал: «Прекрасно положение, созданное богатством!»

Жаккетта боялась, что в такой толчее людей, животных и товаров ее или кто – нибудь толкнет, или укусит навьюченный осел, или она свалится на коврик, где египетскими пирамидами выложены фрукты. Пока они дошли до лавки с благовониями, Жаккетта сто раз вспотела.

Фатима долго выбирала нужные благовония и нудно (на взгляд Жаккетты) торговалась с владельцем лавки из-за каждого дирхема. Судя по довольным ноткам в голосе хозяйки, сама Фатима так не считала и вела торг, наслаждаясь процедурой. И Аллаху было угодно, чтобы в этот же час в лавку пришла Бибигюль.

Она увидела покрывало своей врагини и с порога кинулась в атаку.

– Приветствую тебя, Фатима, мир тебе! – пропела Бибигюль. – Во имя Аллаха высокого, великого! Я вижу, дела у тебя идут неблестяще, раз ты сражаешься за каждый фельс и покупаешь не больше кирата.[9]

– Мир и тебе, Аллах великий да будет к тебе милосерден! – спокойно отозвалась Фатима. – Ты не заглядывала в мой сундук, чтобы так говорить!

– Но ведь ты по-прежнему ездишь на ослике? – осведомилась Бибигюль. – Моя служанка тоже так делает. А зачем ты притащила с собой в порядочную лавку очесок пакли, подобранный тобой у корабля? Предложить этот обрывок лохмотьев в обмен на щепотку шафрана? Это будет невыгодная сделка для почтенного господина Махмуда, чьи дела, по воле Аллаха, идут прекрасно, и кому нет нужды брать заботы о содержании невольницы, которая не обрадует ни глаза, ни слуха.

– Чего хочет Аллах, то бывает, а чего не хочет он, того не бывает! Несравненная Бибигюль, ты пришла сюда сделать покупки или расплескать свою злость, потому что твой кошель пустой? – бросила Фатима.

В пылу перепалки, чтобы обозлить свою соперницу, она, не торгуясь, купила у купца драгоценные благовонные четки, чьи бусины были сделаны с добавлением мускуса и амбры.

– Ручки у моей бирюзовоокой красавицы так нежны, – басом пояснила Фатима торговцу, метя стрелу в Бибигюль, – что только подобные четки могут перебирать ее крохотные пухленькие пальчики.

– Неисповедимы пути Аллаха! – так же торговцу сообщила Бибигюль. – Нежные ручки у служанки!

И потребовала четки еще дороже. Сообразительный купец тут же поднял цену точно таких же на треть.

Тогда Фатима купила украшенную резьбой коробочку и палочку слоновой кости, предназначенные для хранения и нанесения кохла.

Бибигюль в ответ купила серебряный кувшинчик для ароматического масла.

Купец был в полном восторге от покупательниц, довольно потирал длинную, крашенную хной бороду и возносил хвалу Аллаху, столкнувшему в его лавке двух дам. Он получил в этот день такую выручку, какой не получал и за неделю.

Пока Бибигюль прикидывала, не прикупить ли для нужд дома пару-тройку макуков[10] розового масла и тем сразить противницу наповал, Фатима, считавшая, что отход с поля боя еще не поражение, решила удалиться.

– Извини, Бибигюль, приятно было поговорить с тобой, но нам пора! По воле Аллаха милостивого, у альмеи времени всегда мало. Надо успеть подготовиться к пиру. Люди любят мое искусство, каким наделил меня великий Аллах!

И Фатима с Жаккеттой гордо удалились.

Наступил вечер.

Покрывало взлетело в руках Масрура и опустилось на Жаккетту. Теперь она была полностью упакована. Рядом злилась уже одетая Фатима.

– Скорее! Масрур, ты ленивая ящерица!

По просьбе очень уважаемых людей города Фатима должна была на пиру показать искусство настоящей альмеи. (Двинуть, так сказать, «персиком» по правоверным.

Пользуясь столь удачно подвернувшимся случаем, Фатима решила усовершенствовать процесс обучения Жаккетты и наглядно продемонстрировать, как же правильно исполнять услаждающий сердца мужчин танец. Масрур взвалил на плечо мешок с финтифлюшками Фатимы, и они втроем вышли из калитки. Идти было недалеко, дом находился в этом же квартале.

Пир был уже в полном разгаре. Гости, обрызганные розовой водой, расположились в просторном, украшенном арками, резными, решетками и занавесками зале.

Сидя на роскошнейшем ковре за маленькими столиками, купцы угощали тощего, вредного на вид кади(судья), ради ублажения которого и был затеян пир. Фатима считалась гвоздем программы: